Иоанна Хмелевская - Кровавая месть

Плохо знавший соседку Доминик обалдел.

А у той тряслись руки, и слёзы уже наворачивались. Только-только вернувшиеся с дополнительных иностранных языков дети не собирались садиться за уроки, а, стоя тихонечко в дверях кухни, с огромным интересом наблюдали за представлением, крайне удивительным и непонятным. Им же было известно, что Новакова прекрасно ориентируется на их кухне, знает, где и что мама хранит, и совершенно непонятно, чего она пристала к отцу, который за своей работой мог такие мелочи и позабыть.

Соседка не замедлила всё объяснить.

— В выдвижных ящиках нет! — чуть не прорыдала она. — Извиняюсь, я очень извиняюсь, сама посмотрела — нет! Нет! И наверху тоже прошарила — нет сухарей!

Прозвучало это столь отчаянно, что Кристинка не выдержала и ткнула локтем брата. Томек тоже сжалился над соседкой и со вздохом шагнул вперёд:

— Они там стоят, сухари, в смысле. Вон, в железных коробках из-под чая, на самом верху. А если маме немножко надо, то в той маслёнке, рядом с солью.

И, наплевав на хорошие манеры, показал пальцем. Слёзы у Новаковой моментально высохли, зато проснулся инстинкт хозяйки:

— Сухари? В маслёнке?..

— А её мыть трудно, — вежливо подключилась к беседе Кристинка. — Она очень старая. И внутри всякие перегородки, колечки и оборочки, и мама говорит, что её от масла на полдня замачивать надо, а то воняет. А сухари сами выполаскиваются, и всё.

— Ох… — только и смогла выговорить Новакова.

Она ещё не окончательно отошла от стресса, а потому не сдержалась и, нервно приподняв крышку, заглянула внутрь маслёнки. На дне сиротливо лежала горстка сухарей, чистеньких, беленьких, мелко помолотых, но от силы ложка.

— Ох… — повторила Новакова с безумным разочарованием и устремила взгляд к потолку, не скрывая страстной надежды.

Доминик наконец сдвинулся с места. Он, как-никак, был человеком хорошо воспитанным и доброжелательным. Одержимость Вертижопкой и отгораживание от всего мира временно отступили, и он, вскочив на стул, поднялся на цыпочки и достал с верха кухонного шкафчика обе банки из-под чая.

— Думаю, мы вашему горю поможем, здесь наверняка есть запас. Дети лучше знают.

Все бросились заглядывать внутрь, чуть не столкнувшись лбами. Одна банка была полна чудесного порошка, вторая заполнена на три четверти.

— Ох! — произнесла Новакова совсем иным тоном и ослабла от счастья.

Её тут же усадили за стол, а Доминик предложил чаю. Соседка охотно согласилась, но только через минутку, сначала дело…

— Я только замочу, надо, чтобы полностью набухло, и остальное сразу верну. Всего минутка, но время займёт…

Прижимая к груди обе жестянки, Новакова убежала и, правда, вернулась через четыре минуты уже только с одной и полупустой. За время своего отсутствия она успела сообразить, что Доминик — мужчина, а потому кухонные разговоры с ним надо вести как с недоумком, растолковывая и разжёвывая всё до мелочей.

— Нужно время, чтобы хорошенько размокло, а у меня всё уже горячее: и бульон, и вода, и молоко, только отмерить и залить, вот и всё. Ровно через час будет готово. Это я говорю, чтоб вы не подумали, будто я совсем спятила. Это мой чай? Вы — просто прелесть!

Комплимент Доминика не столько обрадовал, сколько смутил. Высказывание о минуточке, которая займёт время, он понял отлично, поскольку в общении с Майкой к таким вещам привык. Самому-то было всё равно, но в присутствии детей выглядеть полным идиотом не хотелось, поэтому следовало, наверное, объяснить…

— Вы не думайте, я в таких вещах немного разбираюсь. Знаю, что сухари надо замачивать, а также горох, грибы и некоторые крупы. Кое-что в этом понимаю. Зря вы так волновались.

— Ах, батюшки мои, — вздохнула Новакова с умилением. — Если бы мой муж хоть чуточку в этом смыслил, я бы как в раю жила! Так нет же, вечно всякую блажь выдумает, а откуда мне знать, что в его дурацкую башку втемяшится. Только пани Майка меня и спасает, а теперь вот вы… — Она поколебалась, внимательно присмотрелась к Доминику и решительно продолжила: — Да что там! Пани Майка из тех, на какую любой позарится, я бы на вашем месте к жене повнимательнее была. Ещё уведёт кто из-под носа.

Огорошенный таким высказыванием Доминик даже толком не понял:

— Что, простите?

— Нет, конечно, парень, что тут был, хоть куда. А на вашу жену смотрит, как на икону! Ну, и что вы на это скажете?

— Я… Я не в курсе…

Новакова начала входить во вкус.

— Кто бы сомневался, что вы не в курсе, вас же как раз не было, а он мало что глаз не спускал, да ещё вроде как стеснялся, неудобно ему, видите ли, всё в тарелку глаза прятал, — продолжала со свойственной ей логикой соседка-доброжелательница. — Всё торопился, нетерпеливый такой. Лишь бы я поскорее убралась! А сам, словно воин какой, так глазами и сверкает! Иностранец, рубцом его потчевала… А запах какой аппетитный! Аж самой захотелось попробовать. Как на духу признаюсь, даже не знаю, кого больше: рубца или его… Одно слово — редкость!

Сладострастно хихикая, соседка хлебнула чайку, а Доминику пришлось приложить максимум усилий, чтобы не вслушиваться и не понимать, что эта чёртова баба несёт. Из всех углов злорадно выглядывал Харальд Синезубый. А Доминик категорически не желал о нём думать!

Наслаждаясь сплетней, Новакова, сама того не желая, оказала Майке неоценимую услугу, чем заплатила с лихвой за все прежние и будущие одолженные продукты. Харальд Синезубый довольно щерил белоснежные зубы.

— Какой у вас чай замечательный, сухари вот-вот набухнут, но можно мне ещё чуточку?

До крика «Хрен тебе, а не чаю, проваливай, мерзкая ведьма!» Доминик не опустился, а вежливо налил ещё чашку. За что и был вознаграждён подробнейшим описанием внешних достоинств белокурого супермена, поскольку Новакова не упустила случая напомнить ему, что у Майки хорошо развито чувство прекрасного — как-никак, дизайнер! — и просто невероятно, чтобы красота не вызывала у неё восхищения. Но, безусловно, благородные качества Доминика, скрытые под внешней оболочкой, превосходят все прелести этого скандинавского пирата, в чём у Новаковой нет ни малейших сомнений…

К счастью, панировочные сухари настоятельно потребовали соседкиного внимания, и Доминик сохранил в её глазах репутацию воспитанного человека.

— Мама сказала, что вернётся или со славой, или на щите, — узнал он напоследок от детей. — Это как? Её принесут?

Объяснить ему не удалось, поскольку обнаружилось, что о Спарте и Фермопилах дети знают больше него.

Казик и Мундя, вопреки первоначальным намерениям и ещё более — собственным желаниям, вынуждены были заняться честным трудом. Весь шухер с утратой их личного сокровища, усиленный плюхнувшейся на колючую проволоку мочалкой, нагнал на них такого страху, что незадачливые королевские тёзки решили на некоторое время лечь на дно. Колония для малолеток сделала ручкой, теперь они были уже совершеннолетними и за подобные проделки отвечали бы по-взрослому, а это — совсем другой коленкор.

Честный труд, прямо сказать, не напрягал, погода благоприятствовала, таскать тяжести никто не заставлял, небольшой кран с этим отлично справлялся, и даже особой тщательности от них не требовали.

— Два года чтоб простояло, — честно объявил прораб. — В космос оно летать не будет. Потом всё разберут и построят павильон администрации, кассы, кабинеты с компьютерами, тёплые гнёздышки для персонала, удобства… одно слово: Европа! Но это уже по настоящему проекту. А сейчас — только бы людям за шиворот не капало, да сортир чтоб приличный, и ладно. Временное, без излишеств, лишь бы раньше срока не развалилось…

— Временное — оно самое надёжное, — пробормотал кто-то в утешение.

Прораб кивнул:

— То-то и оно. Уж как-нибудь сдюжим. Кто свободен, марш на речку.

И всё было бы тип-топ, если бы не возвращение с натурных съёмок Гжеся со товарищи.

Мундино жизненное пространство резко сократилось, поскольку один из приятелей поселился у них. В столицу его затребовало телевидение по причине внешности: рожу имел отменно бандитскую, для своей роли — просто клад, как, впрочем, и Гжесь. Роли их, честно сказать, сложностью не отличались: слов вообще никаких, только время от времени надо было эти самые рожи показывать для пущего страха. На натуре всего не сняли, кое-что ещё осталось. Гжесь был варшавянином, с ним никаких проблем, а вот о деревенском Шимеке следовало позаботиться. Даже телевидение, используя визуальную страшилку, не могло себе позволить заменить одну рожу другой (у зрителя, что потупее, совсем ум за разум зайдет), а посему Шимека надо было иметь под рукой. Особо радовала дешевизна статиста — дешевле бывают только дети, которых чокнутые мамаши всеми правдами и неправдами суют под телекамеры. Но у детей, даже самых распослушных, мордашки неподходящие.