Полина Дельвиг - Тупиковое звено
— Все ясно. — Голос рыжеволосого детектива теперь звучал вкрадчиво. — Филипп, послушайте мой вопрос очень внимательно.
Француз моментально напрягся. Напрягся и Полетаев. Но не оттого, что тоже хотел услышать вопрос, а, скорее, потому что не хотел его слышать.
— Да-да…
— Насколько я поняла, месье Белов попал в плен с фронта?
— Да. Именно так.
— И несколько месяцев находился в плену?
— В лагере для военнопленных. Почти год.
— Значит, почти год он находился не в отдельном гостиничном номере, а в общем бараке, — уточнила Даша. — И после войны в России ни разу не был?
Филипп понимал, что все эти вопросы неспроста. Поэтому, прежде чем ответить, несколько секунд размышлял.
— Нет. Он говорил мне, что хотел бы съездить на родину, возможно, после падения железного занавеса ему уже ничего не угрожает.
— То есть после войны он ни разу не был на родине?
— Нет.
— Тогда откуда, черт побери, у него эти фотографии? Как он мог их сохранить?
— Молодец! — Полетаев одобрительно чихнул. — Думал, ты не сообразишь.
В отличие от подполковника Филипп выглядел просто оглушенным.
— А…
— Б, — констатировала Даша. — Вас, мой милый Фи-фи, провели, как мальчишку.
— Но кто?!
— Ваш изумительный Михаил Евграфович, как я понимаю.
— Месье Белофф?!
— Разумеется. Он и есть та самая связь, которой так недоставало господину подполковнику.
— Но…
— У Белова не могло быть этих фотографий. Даже если какие-то снимки и хранились в его личных вещах перед тем как он попал в плен, то в немецком концлагере вряд ли бы ему их оставили. Он раздобыл фотографию Николая Андреевича гораздо позже и подсунул ее вам. Хотя мог поступить и еще проще: незаметно одолжить у баронессы фото ее брата и смонтировать его с лицом на первой подходящей фотографии. — Даша щелкнула пальцами. — Зная вашу любовь к маман и вашу кристальную честность, Белов ни секунды не сомневался, что, едва узнав Николая Андреевича, вы немедленно кинетесь сообщить ей это радостное известие.
На Филиппа было больно смотреть. Положив руку на грудь, он пытался восстановить дыхание.
— Но зачем ему это? Ведь он старинный друг Марии Андреевны. Дайте мне что-нибудь, мне дурно…
В успокоительных недостатка не было, но Даша хотела, чтобы ее дядя оставался в твердом сознании еще какое-то время, поэтому она просто намочила полотенце холодной водой и приложила ему ко лбу.
— Зачем? Ради денег, разумеется.
— Что это значит? — Филипп запрокинул голову — Прошу вас, Ди-ди, ватные тампоны, скорее… Они в туалетной комнате.
Даша переложила холодное полотен не на слабую переносицу несчастного француза.
— Я предполагаю, где-то в Европе Алексей Скуратов встретилсяс Беловым. Последнему он показался знакомым. Пара справок — и все на своих местах. Я и раньше подозревала, что за этим стоит кто-то близкий к вашей семье, и вот теперь совершенно очевидно, кто это был. Белов уговорил Скуратова вступить в преступный сговор, нанял убийцу и планомерно истребил всех оставшихся в живых родственников.
— Mon Dieu! — Филипп принялся обмахиваться салфеткой. — Вы хотите сказать, что все это время кто-то следил за нами?
— Другого объяснения я не вижу. Возможно, он и сейчас следит. — Даша перевела взгляд ка стену. — Например, из соседнего номера.
Полетаев делано засмеялся. Что касается месье Кервеля, тот просто закатил глаза.
— Вы узнали кого-то?
— Не сходите с ума, кого я могла узнать? — буркнула Даша. — И у Скуратова, и у Белова наверняка безупречное алиби.
Грудь Филиппа тяжело вздымалась. Он пытался справиться с дыханием.
— Но зачем надо было следить за нами? Почему он не мог убить своих братьев и племянников раньше или позже?
— Потому что Алексей Скуратов не знал, сколько всего у Николая Вельбаха было потомков. Этого никто не знал. Лично мне информацию пришлось собирать по крупицам. И если бы не Сергей Павлович, — она кивнула на Полетаева, — мы бы не имели даже этого. Можно сказать, что нам просто повезло.
— А уж как мне-то повезло! — Подполковник скрипнул зубами.
Мужчины замолчали. Кервель сжался на своем диванчике и походил на ангела-переростка. Полетаев напоминал ангела, павшего на боевом посту.
— И что теперь ты собираешься делать?
— Искать Скуратова. Мне надо с ним переговорить.
— Так, — тихим голосом произнес подполковник. — Я запрещаю тебе ехать в Германию. Нет, я запрещаю тебе даже думать об этом. Тебя там или убьют, или посадят.
Вопреки обыкновению, Даша не возражала. Она сидела вся взъерошенная, до предела взвинченная.
— Но я не могу ждать, когда они расправятся с моим отцом.
— Мне кажется, ты несколько опережаешь события. Даша подняла голову, губы ее дрожали.
— Палыч. — Она протянула к подполковнику так и не согревшиеся, красные, в синих прожилках руки. — Ты единственный сможешь мне помочь, ты сможешь его найти, я верю…
Полетаев покачал головой:
— Ты действительно думаешь, что преступники Белов и Скуратов?
— Разумеется. Скуратов последний, кто остался в живых.
— Остался еще и твой отец.
— Ты опять за старое?
— Даша, — Полетаев наклонился к ее уху, — перед законом равны все: и те, кого я люблю, и те, кого ненавижу. Все, что в моих силах, я сделаю, но на преступление не пойду никогда. Поэтому подумай еще раз перед тем, как меня просить…
— Я ничего не боюсь. — Даша подняла голову и твердо взглянула подполковнику в глаза.
— Кто бы сомневался, — пробормотал Полетаев и выпрямился. — Ну что ж, шер месье Кервель…
— Мы же договорились, просто Фи-фи. — Француз протянул тонкие руки.
Полетаев ответил на пожатие и улыбнулся:
— Всего хорошего, Филипп. Надеюсь, скоро увидимся.
— Я тоже на это очень надеюсь, — зарделся Филипп. — Позвольте мне вас немного проводить?
— Буду признателен…
Продолжая обмениваться любезностями, мужчины вышли в коридор, и вскоре их голоса затихли.
Глава 23
1
Три дня от Полетаева не поступало никакой информации. Все это время Даша болела. Она лежала в кровати роскошного гостиничного номера, соединенного с номером француза общей дверью, накрывшись двумя пуховыми одеялами, и с каменным лицом читала Ницше.
Теперь уже Филипп ухаживал за ней. Он, как мог, старался быть терпимым, однако литературно-философский выбор родственницы его явно нервировал. Принося на подносе горячее молоко, накрытое кружевной салфеточкой, и мед в хрустальной розетке, он многозначительно поглядывал на обложку, несколько раз порывался задать какой-то вопрос, но каждый раз его останавливала внутренняя деликатность и болезненное состояние подопечной.
На третий день, проверяя градусник, Филипп обнаружил, что температура упала до относительно безопасного уровня, и тогда не выдержал:
— Mon Dieu, но почему Ницше?!
Не поднимая глаз, Даша перевернула страницу.
— А что я должна читать в такой обстановке? — хрипловато спросила она. — Сказки матушки Гусыни?
— Но Ницше!
Молодая женщина опустила книгу и громко, насколько позволяло ее больное горло, произнесла:
— За неделю убили почти всех моих родственников. Я имею право читать все, что сочту необходимым. Даже «Майн кампф».
Филипп грустно покивал головой.
— Мне остается надеяться, что месье Полетаев скоро появится.
И тут же от двери послышался бодрый голос:
— Привет умирающим! Отчего такой больничный запах? В дверном проеме сиял подполковник Полетаев.
— Серж, дорогой! — Филипп бросил поднос и устремился навстречу долгожданному гостю.
Они троекратно, с большим чувством расцеловались. От неожиданности позабыв, что тяжело больна, Даша приподнялась на локте.
— Что это вы сейчас делали? — недоверчиво поинтересовалась она.
— Здоровались. — Месье Кервель выглядел удивленным. Полетаев все же чуть смущенным.
— Да вы с ума сошли! — Даша скинула одеяло и попыталась встать с кровати. — Даже я при встрече с ним не целуюсь. Какая пошлость!
— Еще бы для вас это не было пошлостью! — Филипп всплеснул руками. — Женщина, читающая Ницше, вряд ли захочет целоваться с мужчиной.
— Это правда? — Полетаев устремил взгляд на обложку книги, лежащей на прикроватном столике.
— Серж, мой друг, это невыносимо! — продолжал жаловаться Филипп. — За три дня мадемуазель Быстрова прочитала «Антихристианина», — он сделал паузу и перекрестился, — «Что сказал Заратустра» и…
— За три дня? — В голосе подполковника прозвучало сомнение, — Тогда, mon cher Filippe[26], не переживайте — вряд ли Дарья Николаевна сумела усвоить материал. Ницше — автор хоть и спорный, но все же требует некоего умственного напряжения, а главное — времени на осмысление.
— Ха-ха-ха! — Даша состроила рожу. — Я уже давным-давно все осмыслила. Еще в университете. Просто захотелось рассмотреть некоторые его воззрения под иным углом. В свете новых общественных изменений.
