Дарья Донцова - 13 несчастий Геракла
И ведь напророчила себе! Ритка, старшая ее, за парня из нашего двора выскочила, как его звали-то… э… Сережа! Во, вспомнила! Ну ты скажи, что с памятью делается! Вчерашний день не расскажу, а начну про прошлое думать, прямо на ладони лежит!
Ничего странного, просто это один из признаков развившегося склероза. Пожилой человек может напрочь забыть события ближайших часов, зато в деталях сообщит, чем занимался семнадцатого октября тридцать шестого года.
– Жалко Степаниду, – абсолютно искренне вздохнул я, – значит, Анна тут одна?
– Почему? – удивилась Олимпиада Тихоновна. – С теткой. Если дружили, помнить должен, Клавдия, сестра Степаниды!
Я хлопнул себя ладонью по лбу.
– Тетя Клава! Совсем забыл про нее. А сейчас кто в их квартире живет?
– Так она и осталась, Клавка.
– Клавдия жива?
– А чего странного? Она меня моложе!
Страшно обрадовавшись, я быстренько попрощался с Олимпиадой Тихоновной, пошел к метро. Вряд ли Степанида имела тайны от родной сестры, с которой к тому же жила в одной квартире.
Клавдия оказалась дома. Маленькая, чистенькая, в сером халате, она походила на домовитую мышку.
– Чего пришел? – поинтересовалась бабуля.
– Добрый день, – улыбнулся я, – принес вам привет от Сергея Петровича, вот, держите.
Клавдия уставилась на большую коробку конфет, за которой я только что сбегал к метро.
– Сергей Петрович? – удивленно спросила она. – Кто такой?
– Как? – фальшиво возмутился я. – Родственник ваш, муж Риты, зять Степаниды, Сережа, вы в соседних квартирах жили.
Клавдия охнула и, взяв коробку, пробормотала:
– Ну надо же, вспомнил. С чего бы это? Расстались-то плохо! С Риткой мы тогда поругались, она к нам и не заходила, а потом и Анька съехала…
– Сергей Петрович велел посмотреть, – бодро врал я, – не нуждаетесь ли в чем. Он теперь человек богатый, может помочь.
– А гляди, – радушно разрешила Клавдия, – живу, как все, на пенсию.
Я вошел в прихожую. Некоторые московские дома, с виду маленькие и достаточно противные, внутри имеют замечательно удобные, просторные квартиры. Взглянешь на домишко, покрытый штукатуркой, и думаешь: вот-вот рухнет. А войдешь внутрь и ахнешь: комнаты по тридцать метров, в кухне можно посадить десять человек, а в ванной вымыть слона.
Апартаменты Клавдии были из таких. Три огромные комнаты, длинные коридоры, кухня имела аж четыре окна.
– Замечательные хоромы, – решил я подольститься к хозяйке.
– Ремонта просят, – вздохнула она, – впрочем, квартирка хорошая, теперь таких не строят, нам завод давал. Мы все, я, Степанида и Михаил, муж ее, в одном цеху работали, вот и получили как ударники. Жилплощадь наша коммунальной считалась, у Степы с Мишкой семья, две девочки, а я вроде посторонняя. Им две комнаты, мне одну. Потом Мишка помер, Степанида уволилась, не нравилось ей между станками бегать, а я осталась, так ткачихой до пенсии и протрубила. Между прочим, кабы не я, квартиру-то и отобрать могли, только учли, что мы сестры. Это благодаря мне они тут все жили. Да уж, сказали потом тетке «спасибо» за заботу Ритка с Анькой, скрасили старость!
– Неужели племянницы к вам не заглядывают?
Клавдия поправила халат.
– Лет двадцать носа не кажут! Может, чуть меньше! Как Анька забеременела, так и поругались.
– Из-за чего же?
Клавдия усмехнулась:
– Коли время есть старуху слушать, расскажу! Только теперь все торопливые, скачком, бегом к телевизору. Я его терпеть не могу.
– И сериалы не смотрите? – Я усиленно старался подольститься к Клавдии. – Моя мама с удовольствием их глядит.
Что, между прочим, чистейшая правда. Николетта обожает «мыло». Правда, и здесь она, как в случае с продуктами, проявляет, по выражению прошлых лет, «низкопоклонство перед Западом». Любая мексиканская ерунда вызывает у маменьки дикий восторг, фильмы, снятые в России, она игнорирует.
– Так ты, наверное, со своей матерью хоть иногда разговариваешь, – протянула Клавдия, – а я кругом одна, сама с собой бормочу, никому до меня дела нет. А от телевизора уже одурела. Может, чайку вздуть? Посидишь у меня?
– Конечно, – быстро кивнул я, – можем немного о прошлом поболтать.
Клавдия загремела чайником, не электрическим, простым, древним, покрытым белой потершейся эмалью.
– Эх, грехи мои тяжкие! Разве думала, что останусь одна-одинешенька? На племяшек рассчитывала, а они вон какие оказались…
Клавдия уставилась на весело пляшущий огонь горелки и принялась рассказывать мне свою жизнь.
Замуж она не вышла, хоть и была красивой, до тридцати лет все выбирала, а потом собралась в дом отдыха. Для получения путевки требовалась санаторная карта, и Клавдия отправилась в больницу, где ее огорошил гинеколог:
– Вам требуется срочная операция.
А уж после оперативного вмешательства по женской части какие женихи? Клава о них и думать забыла, ушла с головой в производство, стала вести общественную работу. Ее хвалили, отмечали, награждали. То премию выпишут, то грамоту дадут, а под один Новый год вручили стиральную машину, вещь по тем временам в домах редкую. Так что на заводе она была начальница смены, орденоноска и маяк для всех. Дома же с ней никто не считался. В квартире бал правила Степанида, она была старше сестры и моментально затыкала той рот при любых спорах. Клава никогда не готовила, не стирала, не убирала. Просто отдавала в общий котел зарплату, хозяйство лежало на крепких плечах Степаниды, которая служила домработницей у соседей.
Клавдия, правда, пыталась наставить сестру на путь истинный и порой говорила:
– Охота тебе за чужими грязь выносить! Возвращайся на завод, иди ко мне в бригаду, возьмем семейный подряд, это сейчас очень приветствуется, рабочая династия будет.
– И думать забудь, – отмахивалась Степанида, – была охота по цеху носиться, да у вас все в пятьдесят уже глухие! Шум какой стоит!
Так и жили, радуясь мелким удачам. Собирали на летний отдых и новую мебель, мечтали о своей дачке на шести сотках, ходили дома в рваных халатах, зато на людях показывались «при полном параде». Двух зарплат в принципе хватало на скромную жизнь, конечно, шуб и золота было не купить, но драповые пальто имелись у всех. Радоваться бы своей счастливой судьбе. Но насладиться жизнью сестрам не давали Рита и Аня.
Ох, не зря в народе говорят: «Маленькие детки спать не дают, от больших сам не заснешь». Девчонки росли своенравные, ты им слово, они тебе десять. По хозяйству помогать не собирались, стирать, готовить и убирать не хотели. Впрочем, Аня была довольно тихой, побаивалась ремня, а Рита вышла ну совсем бесшабашной. Однажды Степанида, решив наказать двенадцатилетнюю Маргариту, двинулась на ту с поясом от платья, приговаривая:
– А ну заголяй задницу, сейчас поймешь, как с матерью разговаривать надо!
Но Рита не испугалась, не заплакала, не стала просить пощады. Она подскочила к матери, вырвала из ее рук ремешок, швырнула его в окно и заявила:
– Только тронь меня пальцем, мигом следом выброшусь! Не будет у тебя дочери!
Степанида испугалась и перестала наказывать Риту, все колотушки доставались с тех пор только Анне, безропотно сносящей «науку».
А потом Рита влюбилась в сына Кузьминского, Сережу. Уж как Степанида уговаривала дочь отвернуться от парня!
– Сумасшедший он, – внушала она ей, – мать его с собой покончила. Да и отец был странный, весь день чего-то писал, писал в тетрадях. Найди себе нормального!
Но Рита закусила удила.
– Мне нужен только он! – твердила она.
Обозленная Степанида отправила непокорную дочку на все лето к бабке в деревню, надеялась, что Маргарита забудет про любовь, хотела сделать лучше, а получилось черт-те что. Рита сообщила Сереже адрес, парень мигом приехал в Тульскую область… Тут-то у них все и случилось, в сарае, на сене.
Вернувшись домой, Рита без стыда заявила матери:
– Нам расписываться надо, я беременная!
Степанида схватилась за голову и понеслась к Кузьминскому. Петр Фадеевич к тому времени уже умер, Сережа жил в квартире один, учился в институте.
Степанида влетела к нему в комнату и заорала:
– Мерзавец! Это называется совращением малолетних, я тебя посажу!
В Уголовном кодексе тех лет была статья, предусматривающая тяжкое наказание для мужчины, который вступил в связь с девушкой, не достигшей восемнадцатилетия.
– Прямо сейчас в милицию пойду, – бесновалась Степанида, – снасильничал девочку!
На вопль прибежала Рита, вдвоем они с Сережей кое-как успокоили бабу.
– Мы любим друг друга, – увещевал будущую тещу Кузьминский, – хотим пожениться!
Пришлось Степаниде, сцепив зубы, идти в райсовет, просить разрешение на брак.
Свадьба вышла тоскливой. Из-за позора никого не позвали, в загсе были лишь жених с невестой, Степанида с Клавой да Анна. На деревенских родственников Степанида разозлилась – не доглядели за девкой, перед московскими родичами было стыдно. Не устраивали и гулянок. Сережа сказал, как отрезал:
