Орхидеи еще не зацвели - Евгения Чуприна
Пока мы со внутренним голосом обменивались мнениями, новоявленная миссис Лайонс явилась полностью, включая ноги, которые, в общем-то, никогда не стремилась прятать, зная, что публика ей этого не простит. Когда она попала в мое поле зрения, то уже с лихим видом расшалившейся примадонны прихлебывала украинский напиток, гостеприимно поданный Петлюрой. Мужчины столпились вокруг бестии, не задумываясь, какими последствиями чреват ее оттенок локонов.
— Ну, что там поделывает наша собачка? — игриво спрашивал Генри.
— Она поделывает наше «гав-гав», — столь же игриво отвечала Лора.
В общем, царила ложная стабильность. Казалось, голливудская кинозвезда приехала к солдатам, чтобы поддержать их мужество. Хотя всякий солдат, обладающий здравым смыслом и умением читать в сердцах, кинулся бы от нее врассыпную. Тот же самый стратегический маневр я рекомендовал бы и командному составу, случайно оказавшемуся в сфере ее действия. Может быть, они там, на переднем фронте, избаловались в разговорах о редиске, привыкли властным мановением обращать в бегство армии противников, высокомерно подняв бровь и лениво отряхивая кусочки торфа с сапог, но с этой рыжей бестией их штучки не пройдут. Ее никаким мановением в бегство не обратишь — разве что мановением в нокаут.
Тем временем Лайонс злобно сверкал глазами из машины, мы ведь знаем уже его натуру и помним, какой это скандальный, ревнивый субъект. Нацепить бороду и приставать к приличным людям — вот его суть и метод. Но выскочить без позволения он не дерзал и пока что строил планы на будущее. Разделяя его вольнолюбивые чувства, Гинефорт тихонько поскуливал. Когда снаружи столько новых, интересных, давно не мывшихся людей, и среди них сыны Восточной Европы, которые так любят больших собак и так редко меняют носки, он почему-то должен сидеть в этой тесной будке на колесах, хотя мог бы, даже обязан, бегать, хлестать хвостом и нюхать, нюхать, нюхать.
— Конечно же, я отвезу вас домой, — ворковала Лора, поглаживая Генри по рукаву. — У меня есть машина, мне ее подарил ваш дядюшка, сэр Чарльз, который был настолько добр, что…
— Э, старуха, — подал голос нежный супруг, — мы все в этот драндулет не влезем. Чтоб ты знала, туда даже один перец не впихнется, так что ты не очень-то разлетайся.
— Если бы ты был таким славным зайчиком, — еще сильней заворковала Лора, добавив к курлыканью нотку сюсюканья и обратив искрящиеся бриллианты глаз к Лайонсу, который если и таял от этого, то старался не подавать виду (хоть и темпераментный, но все же муж, а не любовник), — взял бы Гинефошу и дошел бы до конюшен Баскервиль-Холла, а там бы взял лошадь…
— Ты что, у них же белая!!!
— Ну да, с белой лошадью ты, может быть, выглядел бы слегка странно, но ведь здесь темно и никого нет.
— Странно?! Ты это называешь: странно?! С белой лошадью, да в этом костюме, да с Гинефортом, я буду просто конченым придурком. Мне лучше было бы надеть к черному френчу белые теннисные туфли!
— Ну вот и отлично, все выйдет именно так, как ты хочешь. Ты вот что сделаешь, ты сейчас быстренько дойдешь до кладбища, это всего две мили…
— …минимум три, а то и все четыре! — уточнил Хью. — Ночью, через лес, где бегают оборотни.
— Пустяки. Ты возьмешь у дяди Эгберта одну из его отличных черных лошадей, от катафалка, и безо всяких проблем доскачешь домой, здорово, правда?
— Через болота?
— Конечно, радость моя, через болота. А что вам с Гинефошкой грозит? От вас вся живность разбежится, до последнего ежа, тем более что они знают твой характер. Какие еще оборотни! Как бы дядю Эгберта удар не хватил, когда вы постучите к нему в дверь, хотя при его работе, и раз он живет на кладбище, ему нужно быть готовым среди ночи к неожиданностям.
Генри внимательно оглядел Хьюго и пса и изрек:
— Да, я думаю, Лора права.
Остальные весомо кивнули.
— В каждой жизни случается дождь, — ни к селу, ни к городу процитировал Шимс.
— Не, ну вообще там не только оборотни, там еще бродит настоящая собака, которая фамильный призрак… — попробовал возразить Хью, — «огромен и черта черней самого, и пламя клубится из пасти его». А я сын сэра Чарльза, какой-никакой, а Баскервиль…
Но все закричали:
— Да брось ты! Какой пес?! Какой еще Баскервиль?!
— Хьюго Баскервиль, — уточнил Лайонс. — И неспроста я на него похож. Поставьте себя на место адской твари: район Баскервиль-Холла, полнолуние, и посреди всего этого я, вот в таком виде, мчусь на черном коне в ночи по угрюмым болотам.
— Не такие уж они угрюмые, — вставил Генри.
— Угрюмые они или развеселые, — продолжил Лайонс, — это в данном случае неважно. Важно, что ото всего увиденного в ней наверняка проснутся самые темные, пещерные инстинкты. А в ком бы на ее месте не проснулись?
— Пустяки, — сказала Лора. — Если уж так надо ставить себя на место адской твари, то она должна понять: ты занят, с тобой уже есть черный пес. И вообще она подумает, что у нее дежавю, и растеряется.
— Правильно! Правильно! — закричали все.
— Она знает, что уже загрызла Хьюго Баскервиля много веков назад.
— Верно! Верно!
— А ты опять скачешь себе, как ни в чем ни бывало.
— Да! Вот именно!
— Наверняка сама испугается.
— Да! Это точно! Она испугается!
— Я даже представляю, — сказал Шимс, — как она, ошарашенная, плетется вглубь трясины, вопрошая себя: «Что это со мной, маразм? Или всего лишь переутомление?»
Не встретив поддержки, Хьюго горько вздохнул и пошел. Он продолжал сомневаться, что адская тварь наделена такой тонкой душевной организацией, как ей приписывают, и настолько склонна к рефлексии. Гинефорт, выскочив через открытое окно машины, устремился на ним. Он был рад нежданной прогулке, и со звонким лаем урвал в темную чащу, оставив хозяина далеко позади. Художник подозвал пса и нажал на его ошейнике кнопку, отчего в пасти животного загорелась непонятно как просунутая туда лампочка. Стоически вытерпев эту процедуру, Гинефорт
