Семь футов под килькой - Елена Ивановна Логунова
Мы подождали, прислушиваясь, пока уедет вызванная Артемом машина. Еще немного посидели в тишине, нарушаемой только пением ночной птички и далеким лаем собак в чужих дворах, а потом Игорь почему-то шепотом спросил:
– Начинаем?
– Вот не терпится тебе, – тоже шепотом заворчал Караваев.
Кажется, ему было завидно, что пульт у Игоря, но как иначе? Техподдержку обеспечил именно Рояльный, ему и управлять высокотехнологичным процессом.
– Подождем, пока у Афанасьева в спальне погаснет свет, – решила я.
– Нет, мы же не знаем, насколько крепко он спит! – резонно возразил Игорь, уже нажимая на кнопочки пульта. – Вдруг мужика и пушечным выстрелом не разбудишь…
– Артем говорил – Афанасьев спит плохо. Ему приходящая прислуга жаловалась, мол, хозяин ночью по дому слоняется, где попало пустые бутылки и сигаретные окурки бросает, – напомнила я.
– Страдает! – вздохнул жалостливый Петрик.
– От угрызений совести! – злорадно добавил – юность беспощадна! – мой братец и даже поклацал крепкими молодыми зубами, показывая, как именно угрызает Караваева бессонная совесть.
– Да тихо, вы! – шикнул на нас Рояльный.
Он дождался театральной паузы и торжественно придавил пальцем зеленую кнопочку на пульте. Я обратилась в слух. Остальные, судя по наступившей тишине, сделали то же самое, но ничего не услышали. Пришлось прибегнуть к помощи воображения.
Оно охотно нарисовало мне картину: вот Афанасьев, небритый и помятый, в несвежем домашнем халате, полулежит на подушках в своей спальне – замусоренной и неприбранной, несмотря на периодические старания приходящей прислуги. В одной руке у него початая бутылка виски, в другой – дымящийся окурок. Тусклый горячий огонек почти подобрался к пальцам, но Афанасьев этого не замечает – он страдает.
Я покосилась на Рояльного – тот потискал пульт, увеличивая громкость, – и снова вернулась в пропахший табаком, спиртным и неизбывным чувством тяжелой вины чертог Афанасьева.
Чу – что это?
– Витя! – ласково позвал женский голос. – Витенька мой!
Афанасьев уронил дотлевающий окурок, заворочался, выпростал из подушек одно ухо и прислушался.
– Витюша! Витенька!
Афанасьев сполз с кровати, поднялся, пошатываясь.
– Свет мигнул! – доложил Эмма, которому велено было присматривать за окнами.
Мое воображение мигом нарисовало едва не упавший торшер, который чуть не сбил дезориентированный Афанасьев.
– На паузу! – скомандовала я Игорю, и тот нажал на нужную кнопку.
В недрах чужого дома смолк разговаривающий ласковым голосом покойницы розовый осьминог.
– Включай снова, – велела я, выждав пять минут.
За это время Афанасьев успел пройтись по дому и вернуться к себе – свет у него в спальне опять мигнул. Надо бы хозяину переставить торшер, явно неудачно тот стоит, на торных тропах…
– Витя мой дорогой! – повторно завелся говорящий осьминог. – Витюшенька…
– Гаси! – опередил меня Караваев.
Ну вот, говорил, что мой план идиотский! А сам включился, увлекся – вместо Генералюссимуса командовать начал!
– Жаль, что там только имя на все лады повторяется, развернутого текста нет, – покритиковал наш юный драматический актер Эмма. – Было бы эффектнее с выразительным монологом, как в «Гамлете».
И сам выразительно продекламировал:
– Удушлив смрад злодейства моего. На мне печать древнейшего проклятья: убийство брата. Жаждою горю, Всем сердцем рвусь, но не могу молиться.
– Поправочка: не брата, а жены! – уточнил Караваев, очень точно попав в размер и ритм шекспировского стиха.
– Так, прекратили балаган! – приструнила их я. – Мы еще не закончили! Игорь, сколько еще?
– Вся аудиозапись – шесть минут, с длинными паузами можем еще раз десять включиться.
– То есть это надолго, – резюмировал Петрик, сполз на сиденье пониже, пристроил голову на мягком и закрыл глаза.
Я удивленно посмотрела на него.
– Что? – Дружище даже с закрытыми глазами уловил мои эмоции. – Я с вами не высплюсь, а мне надо завтра быть в хорошей форме.
– Особенный день? – Я сразу же сменила гнев на милость.
– А может, и ночь, – игриво ответил Петрик.
– Еще более особенная, чем эта? – съехидничал ревнивец и завистник Караваев.
На десять включений с интервалами в пять-десять минут ушло примерно полтора часа.
Петрик действительно умудрился задремать и сладко похрапывал, мечтательно улыбаясь. Караваев сердито сопел, беззвучно барабаня пальцами по рулю. Эмма вообще вышел из машины, сказав, что снаружи ему удобнее будет наблюдать за окнами. Судя по шорохам и тихому чавканью, он нашел поблизости что-то съедобное и беззастенчиво это уплетал. Только Игорь ответственно жал на кнопочки, безропотно подчиняясь моим тихим командам. Я даже не думала, что частные сыщики – такой похвально дисциплинированный народ!
Наконец запись подошла к концу, и очень вовремя: из окна хозяйской спальни, прямо сквозь брызнувшее фонтаном осколков стекло, со звоном вылетел какой-то снаряд.
– Бутылка из-под виски! – доложил примчавшийся с полей и огородов Эмма.
В одной руке у него была редиска, в другой – квадратная емкость с этикеткой Jack Daniel’s.
– С ума сошел, немытую редиску жрать?! – накинулась я на братца.
– А я ее влажными салфетками, они у меня антибактериальные!
– А желудок у тебя какой, бронебойный?!
– Так, Люся, Люся! У нас уже есть один пациент, совсем тяжелый! – остановил меня Караваев.
– Похоже, клиент созрел, – подтвердил невозмутимый Игорь и наконец убрал осминожий пульт в карман. – Ну? Что дальше?
– В атаку! – скомандовала я.
Петрик спал, и мы оставили его в машине. Выдвинулись боевой четверкой: я, Караваев, Рояльный и Эмма, с мажорным хрустом спешно дожевывающий редиску. Когда я оглядывалась на него, братец замирал с оттопыренной щекой, талантливо притворяясь, будто предательский звук не имеет к нему никакого отношения, но затем, едва я отворачивалась, хрустел еще энергичнее.
Даже невозмутимый Игорь не выдержал и придержал нас всех у калитки, обращаясь к Эмме:
– Давай-ка ты уже дожуешь, а потом мы приступим, а то как-то несолидно получается.
– Розовый осьминог задал тон, – съязвил Караваев, но послушно остановился, дожидаясь, пока смущенный общим вниманием и осуждением Эмма закончит внеплановую трапезу.
– Доел?
– Хрумпрхр… да!
– Двинулись.
Я толкнула калитку, которую Артем, уходя, не запер, и мы вошли во двор. Там Игорь с Караваевым неожиданно ловко обошли меня, и я – Генералюссимус! – вдруг оказалась в хвосте с Эммой. Восстановить правильный боевой порядок не удалось: эти двое, Караваев и Рояльный, начали действовать на редкость слаженно, понимая друг друга почти без слов.
– Первый пошел.
– Прикрываю.
Я вдруг заметила то, на что поначалу не обратила внимания: а мужики-то оделись в черное! Входная дверь дома, тоже незапертая, даже не скрипнула. Двое в черном беззвучно просочились внутрь и как будто растаяли там. Мы с Эммой остановились в
