Клод Изнер - Леопард из Батиньоля
— К Даглану небось в такой-то час, красавица? А к кому ж еще-то, знамо дело, к этому распутнику!
Фредерик, перепрыгивая через две ступеньки, взбежал по боковой лестнице на второй этаж пристройки, ввалился в квартиру, повернул ключ в замке, торопливо содрал с себя одежду и, вдохнув наконец полной грудью, растянулся голышом на диване.
Через три часа он проснулся бодрым и отдохнувшим — давно привык спать урывками и умел быстро восстанавливать силы. Хотелось пить, но о том, чтобы глотнуть застоявшейся в кружке воды, не было и речи — он лишь сполоснул ею лицо, а потом, открыв бутылку бургундского, жадно припал к горлышку.
Комнатушка ломилась от книг, газет и журналов, почти все они были посвящены освободительным движениям. Труды Михаила Бакунина, Элизе Реклю и Жана Грава[99] занимали тут почетное место. Кроме того, гордость Фредерика Даглана составлял девяносто один выпуск газеты «Андеор», за февраль 1891-го — май 1893-го, ибо ее директор и главный редактор Зо д’Акса,[100] объявивший себя «анархистом вне анархии», вызывал у него уважение и восхищение. Внутреннее убранство жилища довершали два стула, геридон с керосиновой лампой и походная кухня.
Через полчаса согбенный годами и убеленный сединами смотритель сквера в засаленной фуражке выбрался из окна пристройки на крышу главного корпуса, прошел по ней до противоположного угла, по-кошачьи ловко спрыгнул на пустынный тротуар и неспешно зашагал прочь шаркающей стариковской походкой.
Рассвет уже выбелил фасады. Да, квартал сильно изменился. Прошли те времена, когда большинство парижских негоциантов мечтали, удалившись от дел, перебраться сюда и жить-поживать на ренту. Раньше таких бездельников здесь было вдоволь — с утра до ночи сидели в кафе, отращивая себе ряшки за чтением «Конститюсьонель» и «Патри» или партией в домино с такими же мордатыми буржуа, врагами прогресса, социализма и Виктора Гюго. Потом спекулянты, привлеченные низкой ценой на землю, скупили в квартале халупы с палисадами и мало-помалу обратили их в доходные дома. И совсем другие поселенцы нарушили привычный провинциальный ход вещей в этой тихой гавани, еще не разоренной городскими пошлинами. Париж раздуло и в эту сторону, столичные мельтешня, шум и гам затопили сонные улочки.
Фредерик Даглан бывало даже скучал по толстопузым рантье, которых прежде смешивал с грязью. Новый народец, заселивший Батиньоль, вызывал у него куда большее отвращение. Теперь, затемно собираясь в стадо, отсюда устремлялись к столице министерские служащие и прочие чиновники с распухшими от бумаг портфелями, продавщицы модных магазинов, приказчики и бухгалтеры, набиваясь по пути в булочные и молочные лавки. Фредерик Даглан, никогда не продававший собственное время никаким хозяевам, презирал этих адептов рабского труда. Но неприязнь свою, разумеется, не афишировал — старался блюсти репутацию добропорядочного гражданина.
Смотритель сквера, которым он обернулся сегодня утром, брел по тротуарам, старчески покачивая головой, приглядываясь к закипающим толпой улицам, прилагая усилия к тому, чтобы никому не помешать и никого не толкнуть. На улице Дарсе он галантно поприветствовал какую-то прачку, на бульваре помахал рукой портному, проветривавшему мастерскую. Повернувшись спиной к Монмартру и базилике, которая уже целую вечность стояла в строительных лесах, остановил омнибус и доехал по улице Батиньоль до сквера. С капралом Клеманом заранее было условлено, что тот до вечера здесь не появится, а Тео надлежало за ним приглядеть. В распоряжении Фредерика было целое утро на то, чтобы хорошенько выгулять своего персонажа, привыкнуть к шкуре смотрителя, и тогда уже можно будет встретиться с книготорговцем. В том, что Виктор Легри придет, сомнений не было. А вот поверит ли он Фредерику Даглану — уже вопрос.
— Ну до чего ж он уморительный, этот Альфонс Але![101] Бывает, такое отмочит — живот надорвешь да горб отрастишь от хохота, не в обиду вам будет сказано, месье Пиньо. А мы с ним, между прочим, коллеги, так что мне совершенно, совершенно необходим «Зонтик для бригадира», который только что вышел у Оллендорфа.
— Мы еще не получили ни одного экземпляра, — холодно произнес Жозеф. — Зайдите на следующей неделе.
Кэндзи, покосившись на своего управляющего, терзаемого месье Шодре, аптекарем с улицы Иакова, устремился к выходу из лавки, пробормотав по пути невнятное извинение.
«Ишь как патрон-то прифрантился. Похоже, опять шашни завел», — благодушно подумал Жозеф, сам пребывавший в состоянии любовной эйфории и потому снисходительно относившийся к окружающим. Однако он не оценил последствия этого стремительного бегства Кэндзи, а последствия не заставили себя ждать. Когда аптекарь наконец удалился, к Жозефу подошел Виктор и с притворно грустной миной сообщил, что теперь они не смогут вместе поехать в Батиньоль, потому что не на кого оставить лавку.
— Можете ничего больше не говорить, и так понятно, кому придется париться в лавке! — обиженно выпалил Жозеф.
— А давайте бросим монетку, — ласково предложил Виктор. — Орел — вы остаетесь, решка — я.
«Еще и за дурака меня держит, — мрачно отметил про себя молодой человек, — знаю я эти фокусы». Но монетка уже завертелась в воздухе, а в следующую секунду Виктор победоносно сунул ему под нос ладонь:
— Орел! К сожалению, вы остаетесь на хозяйстве.
— Я так и знал! Вы сжульничали!
Виктор и не подумал оправдываться — он уже был на улице.
— Да вчера все ясно было, когда он пообещал, что возьмет меня с собой, — сердито проворчал Жозеф. — Кто ж верит гасконцу, даже если он вскормлен ростбифами и английским чаем!
Молодой человек облокотился на конторку и хмуро уставился на тетрадку с «Кубком Туле». Взяться за работу над романом-фельетоном не было сил, к тому же он завяз на подступах к финалу, потому что не мог придумать развязку. Вернее, колебался между двумя вариантами. Что же делать? Толкнуть Фриду фон Глокеншпиль в объятия жестокого, но мужественного воеводы Отто фон Мунка, после того как они вместе найдут кубок Туле? Или открыть перед ней захватывающее будущее, куда она пойдет рука об руку с капитаном корабля Уилкинсоном — милым болваном, защитником вдов и сирот? В конце концов Жозеф с тяжким вздохом плюхнул на тетрадку стопку газет, руководствуясь изречением Кэндзи: «Счастлив крот, не видящий дальше собственного носа», что он трактовал как «С глаз долой — из сердца вон».
И в этот момент вокруг него, рядом с ним, совсем близко закружился вихрь из кремового органди с кружевами.
— Как вам моя блузка в стиле императрицы Евгении? А капор, узорчатый капор? В нынешнем году это ужас как модно!
— Вы обворожительны! — восхищенно выдохнул Жозеф, которому удалось поймать Айрис и на мгновение прижать к себе.
Она вырвалась и рассмеялась:
— Стало быть, вы больше не боитесь, что нас застанут вместе?
— Напротив, я очень горжусь вами и мечтаю о том, чтобы все мне завидовали. И чтобы вами все восхищались, например тетенька, то есть мадам де Флавиньоль, которая будет здесь с минуты на минуту в компании своих подружек мадам де Гувелин и мадам де Камбрези — вот, видите, для них связки книг приготовлены. Признаться, я так боюсь этих дамочек, что предпочел бы уклониться от встречи, а вы тут посплетничайте всласть, обменяйтесь адресами модных магазинов, и все такое…
— Думаете, меня так легко провести? — прищурилась Айрис. — Говорите честно, куда вы намылились? Искать улики на улице Месье-ле-Пренс?
— Ох… Если честно, мне нужно приглядеть за вашим братцем.
— Да уж, лихая ватага — Виктор, вы и мой папенька, от которого за десять метров несет лавандой! Ах, мужчины… Ладно уж, идите скорее, раз этого требует безопасность Виктора. По счастью, сегодня я совершенно свободна и готова присмотреть за лавкой.
Эти слова еще не успели отзвучать, а Жозеф уже мчался к бульвару Сен-Жермен, высматривая на бегу омнибус маршрута Одеон — Клиши — Батиньоль.
Проходя мимо небольшого крытого рынка в Батиньоле, Виктор думал о печальной судьбе Ипполита Байяра,[102] который впервые сделал снимок этого строения более сорока лет назад. Он вспомнил автопортрет фотографа, который видел когда-то во Французском фотографическом обществе, — Ипполит Байяр запечатлел себя в образе обвисшего на стуле утопленника, а под автопортретом была такая надпись, оставленная в 1840 году:
Труп, явленный вашим взорам, когда-то был человеком и звался господином Байяром. Он изобрел ту самую методу, блестящие результаты применения каковой вы изволите наблюдать. Но правительство щедро одарило и возвеличило господина Дагера,[103] для господина Байяра же оно ничего не смогло сделать, потому несчастный утопился.
