Иоанна Хмелевская - Жизнь как жизнь
Тереска и Шпулька, испуганно и завороженно глядевшие на часики, обе вздрогнули.
— Мы ничего такого… Мы не хотели… Не так… — простонала Шпулька.
— Мы-то думали, что у него в свертке что-то нелегальное… — взвыла напуганная Тереска. — Даем вам честное слово! Мы не хотели воровать часы!
Участковый слегка удивился.
— А вы что, на самом деле думаете, что эти часики — законное приобретение? Вы свистнули у этих типов здоровую порцию контрабанды, теперь это уже не скроешь. Будете свидетелями, иначе не получится. Если вас там никто не видел, то мне кажется, сейчас у них там страшная суматоха. Кшись, сынок, надо бы это использовать. Пиши рапорт. И сразу протокол, уважаемые барышни его подпишут. Вы того типа из «опеля» узнаете?
Тереска стала соображать, что к их краже отнеслись весьма оригинально и что есть еще шанс пойти завтра в школу, а не в камеру предварительного заключения.
— Да, разумеется, — сказала она поспешно. — Мы можем его сразу описать, пока помним.
— Я не помню, — сказала в отчаянии Шпулька. — У меня он перемешался в голове с тем, который прогонял наглую диву.
— Ты обязана вспомнить! Сосредоточься и напряги мысли! Он был старый.
— Ага, точно, — согласилась Шпулька. — Ему минимум лет сорок. И перчатки.
— Ага. И серый костюм…
— И наверное, штаны… — буркнул участковый, записывая их слова.
— Что? А, да, штаны. И волосы. В смысле, что он не лысый. Прическа такая… ежиком. И лицо такое… лепешкой. То есть не совсем как блин, нос у него выдавался вперед, но плоское какое-то лицо. И нос такой широкий… Правильно, Шпулька?
— Широкий, — поддакнула Шпулька, задумчиво хмуря лоб. — И еще у него было ухо…
Участковый прекратил писать.
— Одно? — подозрительно спросил он.
Шпулька кивнула головой.
— Одно. То есть нет, всего, конечно, два! Но одно ухо было какое-то такое…
— Какое?
— Ну, не знаю. Трудно описать. Какое-то такое…
— Не знаю, я ничего такого не заметила, — недовольно сказала Тереска словно бы с недоверием.
— Но я заметила. И ты наверняка тоже! Вспомни! Это ухо, ну, с нашей стороны, было у него такое… красное и как бы немного бесформенное. Тоже словно плоское.
— А ведь верно, ты права! — оживилась Тереска. — Расшлепанное! И только одно!
— Которое?
— То, что с нашей стороны. Минутку. Когда он заглядывал в мотор… С этой стороны… Правое!
— Да, именно правое. А левое было самое обыкновенное, — подтвердила Тереска.
— А эта прическа ежиком у него какого цвета? Брюнет, блондин?
— Точно под цвет костюма. И волосы серые…
— Наверное, с проседью, — сообразила Шпулька, — черные волосы с проседью как раз и покажутся серыми. Иначе просто невозможно иметь такие волосы.
— А еще что? Глаза, зубы?
Тереска покачала головой.
— Не требуйте от нас слишком многого. Мы на него смотрели, когда освещения почти не было. Глаз видно не было, а зубы… так ведь он не скалился! Высокий был, почти как Скшету… как вот этот пан, среднетолстый.
— Это что такое: «Среднетолстый»?
Тереска еще раз посмотрела на Кшиштофа Цегну.
— Преступник толще этого пана на одну треть, — решительно заявила она.
— На четверть, — критически поправила Шпулька.
— Ты думаешь?
— Ну посмотри. Если возьмешь от него четверть… вот столечко… и приложишь вокруг… Нет, ты права, на одну треть!
Кшиштоф Цегна стоял неподвижно, позволяя отделять от себя трети и четверти. Шпулька отказалась от мысли оторвать ему одну руку и сделала жестом что-то вроде разреза вдоль борта пиджака. Участковый с любопытством на них смотрел.
— Больше ничего интересного вам не удалось заметить?
— Больше ничего, — с сожалением ответила Тереска, а Шпулька печально покачала головой.
Участковый, начав протокол с описания типа из «опеля», теперь писал его без всякого плана. Кшиштоф Цегна приступил к написанию рапорта. В комнате царила тишина, которую прерывали только краткие уточняющие вопросы. Тереска и Шпулька, ненадолго успокоившись, снова почувствовали себя не в своей тарелке, особенно потому, что воровской трофей лежал у них прямо перед глазами.
— Надо это все пересчитать, — сказал вдруг участковый. — Кшись, иди-ка, сынок, сюда. Чтоб хоть какая комиссия была.
Часов было пятьсот штук. Тереска быстро подсчитала. По две тысячи штука, вместе получится миллион…
— Исусе Христе! — шепнула она сдавленным от ужаса голосом. — Мы украли миллион злотых!
Шпулька посмотрела на нее взглядом смертельно раненного василиска. Участковый дописал последнюю фразу.
— Больше, — сказал он. — Часть часов — золотые. А за них дают десять тыщ за штуку. Уважаемые барышни, прочитайте этот протокол и подпишите. Тут очень кратко написано, потому что мне не хочется вас здесь задерживать… Только самые важные вещи. Вас еще будут допрашивать.
Тереска протянула руку за протоколом, а Шпулька сидела как приклеенная к стулу.
— А когда, — спросила она тихим и робким сдавленным голосом, — а когда вы нас… арестуете?
Участковый как-то странно на нее посмотрел и сделал приглашающий жест в сторону протокола. Тереска подняла голову от официального документа.
— Но ведь тут нет ни слова о том… что мы украли… — неуверенно вякнула она.
— Но все остальное написано правильно?
— Правильно…
— Тогда подпишите. Никакое там не «украли», ничего вы не украли, вы принесли вещественное доказательство.
Он подождал, пока обе девочки поставили свои подписи, поднялся, одернул китель и откашлялся. Кшиштоф Цегна посмотрел на него и тоже поднялся. Тереска и Шпулька немедленно последовали их примеру.
— Благодарю вас от имени милиции! — басом гаркнул участковый необычайно торжественно.
Кшиштоф Цегна машинально вытянулся по стойке «смирно» и щелкнул каблуками. Тереска и Шпулька совершенно остолбенели. Участковый вышел из-за стола и с достоинством подал руку каждой из них по очереди. То же самое сделал и Кшиштоф Цегна.
— Большое спасибо, — сказала беспомощно Тереска, ничего не понимая.
Участковый стряхнул с себя торжественный вид и вернулся в обычное состояние.
— Вы оказали нам невероятно важную услугу, а теперь, ради Бога, идите домой как люди и оставьте бандитов в покое. И не крадите больше ничего, очень вас прошу. Вы сами-то домой доберетесь, а? Мы вас проводить не сможем, потому как сейчас наше начальство приедет, а свободной машины нет…
Только возле дома Шпульки подругам удалось немного прийти в себя.
События вечера были просто потрясающие, а удивительное поведение участкового произвело на них необыкновенное впечатление. Они чувствовали одновременно гордость за себя и полный хаос в мыслях.
— А выглядел-то как прилично, — сказала задумчиво Тереска. — Тот, который подбрасывал часы. Он, наверное, знал, что подбрасывает?
— Я уже никому не верю, — мрачно сказала Шпулька. — И вообще, больше я не дам вытащить себя из дому ради таких штук. Нас могли убить!
— Ну что ты, дурочка! Это же торгаши, а не убийцы! Милиция говорит, что такие специально избегают мокрых дел. Могли нас в крайнем случае побить, но больше ничего!
— Большое спасибо, я почему-то не горю желанием быть побитой. Что нам вообще за дело до них, почему ты влезаешь в такие вещи? Разве это тебя касается?! Какое тебе дело до чужих бандитов и их часов?!
Тереска остановилась и с возмущением посмотрела на Шпульку. Ответ на последний вопрос был достаточно сложным. Она не хотела даже перед самой собой признать некрасивую правду: что сотрудничество с Кшиштофом Скшетуским должно быть противоядием от истории с Богусем. Она не собиралась забывать про Богуся совсем, ни в коем случае! Благодаря пережитым потрясениям она чувствовала, что окружена ореолом трагического романтизма, который делал ее в собственных глазах возвышенной личностью. В сущности, она любила сильные переживания, и если уж приходится страдать, то, по крайней мере, пусть это будет как следует, а не тяп-ляп! Однако ей очень хотелось на эти свои переживания как-нибудь влиять, регулировать их хоть немножечко, чтобы они не отравляли ей жизнь. Страшное чувство гнетущей тяжести где-то внутри делало невозможным активное участие в жизни и было совершенно невыносимым! Необыкновенные события оказались замечательным лекарством, но очень трудно объяснить все это Шпульке, которая ничего особенного в Богусе не видела и вообще не понимала, как можно переживать такие трагедии на этой почве. Кроме того, преступная афера такого масштаба… мимо нее так просто не пройдешь! Ладно, ее спросили, почему ее это касается…
— А почему тебя касаются чужие дети? — сердито спросила она. — Твои они, что ли? Какое тебе дело, есть у них еда и кров над головой или они валяются под открытым небом без всякой защиты?
