Александра Романова - Таланты и покойники
Он включил диктофон, и раздался голос Преображенского — правда, слегка измененный под воздействием алкоголя, но все равно — прекрасный, бархатный, богатый модуляциями и обертонами голос, какой узнаешь из тысячи:
«О, Юлечка, сегодня у меня знаменательный день. Премьера, говорите? Можно сказать и так. В некотором роде это премьера. То, чего я добивался несколько месяцев, теперь у меня в руках. Ха-ха! Почему бы не назвать это премьерой, звучит даже пикантно. Вот скажите, Юлечка, откровенно, я ведь уже немолодой мужчина, правда? Не очень уже молодой. А красивым так вовсе никогда не был. А кругом — вот они! — молодые, красивые, настырные. Им все само валится в руки. Только между мной и ими есть одна маленькая разница. Я умен, Юлечка, а они глупы. Я гениален, а они бездарны. Фактура есть, а талант по нулям. И именно поэтому, если кто кого украсит рогами, так я его, а не наоборот. К утру у этого роскошного юного красавца будут роскошные ветвистые рога. Гений — он же во всем гений, Юлечка, понимаете?»
Талызин прокрутил пленку дальше, снова нажал на кнопку.
«Ой, что вы, — пропищал кроткий, непривычно напряженный Дашенькин голосок. — Я не понимаю, про что вы такое говорите. Я очень уважаю Евгения Борисовича, я восхищаюсь его талантом, и… Нет, я не умею говорить на такие темы. Простите, я… у меня болит голова… видите, я весь вечер из-за этого сижу на своем месте, даже не вышла ни на минутку… ой, простите!»
Звучание стало приглушенным.
«Кирилл, куда ты? Не уходи, пожалуйста. А где Таша? Таша, посиди со мной, у меня так болит голова. Ты мне обещаешь, ладно? Не уходи от меня пока, помоги мне».
Игорь Витальевич остановил запись.
— Девочка снова чересчур усердствует, — прокомментировал он. — Не стоило подчеркивать, что она никуда не выходила. Впрочем, блок она наверняка испортила несколько раньше, и это, видимо, себе на беду, увидел Кирилл.
— Зато она заботилась о нем и о Таше, чтобы они случайно не погибли. Ведь она нарочно не пускала их в подсобку, да?
— Полагаю, да, а уж вызвано это трогательной заботой или опасением, что столь тщательно спроектированная ловушка прикончит не того, кого нужно, — это другой вопрос. По крайней мере Юлия Чернова пленку израсходовала не зря.
— А разве этого достаточно для официального обвинения? — уточнила Вика.
— Теперь достоверно известно, что Даша Корнилова назначила Преображенскому свидание, — заметил Талызин. — Это подтверждает и пленка, и устное заявление Черновой. Достоверно известно также, что она имела мотив для убийства — деньги. Кстати, о завещании она прекрасно знала — по крайней мере так уверяет адвокат Преображенского. Эта девушка настолько привыкла, что ей всегда и во всем верят на слово, что врала напропалую, и, стоило всерьез начать ее проверять, вскрылась масса несообразностей. А кто, кроме нее, мог украсть ваш блокнот, чтобы подбросить на место преступления? Кто сфабриковал себе фальшивое алиби на время второго преступления? Кто морочил нам голову незнанием механики, прекрасно ее зная? Не волнуйтесь, Вика, улик будет достаточно. Более того — я уже заставил Корнилову признаться.
— Заставили? — переспросила Вика. Ей стало жаль Дашеньку, хоть та и оказалась убийцей. Что-то на редкость неотвратимое было в спокойном заявлении следователя. Он не хвастался, не предполагал — просто констатировал факт.
— Я знаю этот тип преступника, — пояснил Игорь Витальевич. — Если бы в перспективе продолжали маячить деньги, сломать ее было б тяжеловато, но сейчас Даша деморализована. Столько усилий — и все впустую. Тут не выдержат самые крепкие нервы. Я предложил ей напечатать на машинке Сосновцева текст, который мы нашли у Левинсона, и представил результат экспертизы, которая якобы подтверждает идентичность руки печатавшего. И Корнилова призналась в убийствах — хотя, разумеется, стала уверять, будто совершила их непреднамеренно. Теперь придется ловить ее на одном противоречии за другим, пока не нарисуется объективная картина… Впрочем, это уже рутинная работа, с ней проблем не будет.
Талызин неожиданно взглянул собеседнице прямо в глаза.
— Вика, — произнес он, и знакомый его голос вдруг зазвучал для нее незнакомо. — Тебя раздражает то, чем я занимаюсь? Ты осуждаешь меня, поскольку я готов без сожалений отправить Дашу в тюрьму?
— О господи! — потрясенно воскликнула Вика. — Почему умные люди любят выдумывать странные вещи? Как я могу осуждать тебя за то, что ты делаешь свою работу? Разве ты виноват, что у тебя такая работа и что она тебе нравится? Нет, если бы этим заставили заниматься меня, меня бы это, наверное, раздражало, но, раз тебе самому нравится, я могу только радоваться, что тебе хорошо. Тебя же не раздражает, что я занимаюсь театром.
— Ну что ты. Знаешь, — непривычно разоткровенничался следователь, — когда я учился в школе, я ведь ходил в театральный кружок. Способностей у меня не было ни малейших, зато желание огромное. У нас была поразительная руководительница, Светлана Львовна, и она меня не гнала. Я изображал «кушать подано» и тому подобные вещи, а сам торчал на всех репетициях. Светлана Львовна на редкость красиво управляла нашим маленьким мирком и казалась мне прямо-таки богиней театра. Мне трудно было представить, что она — обычная женщина и бегает с сумками по магазинам. Мне казалось, она живет в другом, волшебном мире и пытается донести его до нас. Когда я увидел тебя впервые — ты как раз вышла на поклон, — мне на минуту почудилось, что это она. Я даже оторопел. Потом понял: вы не так уж и похожи, но что-то неуловимо общее все же есть.
— Так ты поэтому дарил мне цветы? В память о ней? — Вика старалась скрыть обуревающие ее чувства и выглядеть поравнодушней, наивно полагая, что хоть немного в этом преуспела.
— Не знаю. Хотелось дарить, потому и дарил. А что касается большего… Я навел справки и узнал, как сильно ты любила мужа. Но после его гибели ты не сломалась и не озлобилсь, а стала, видимо, лишь сильнее и добрее. Меня это поразило. Я ведь следователь и хорошо знаю людей, и я знаю, что подобное встречается редко. Ты вообще во многом уникальный человек. По своей искренности, цельности.
Вика с замиранием сердца ждала продолжения, но собеседник смолк, а потом добавил про другое:
— Откровенно говоря, я в неоплатном долгу перед Евгением Борисовичем и хотя бы за это был обязан довести его дело до конца. Да, он был сложным человеком и многим причинил зло, но он был и прекрасным человеком, чутким и умным.
— Что ты имеешь в виду? — изумилась Вика.
Игорь Витальевич смущенно хмыкнул.
— Твоя проницательная подруга целую теорию вывела из того, что на банкете я с ним поругался. Помнишь, она еще обвинила меня в убийстве?
— Ну, не совсем обвинила, а только…
— Как бы там ни было, наблюдательность ей не изменила. Я действительно с ним ругался.
— Серьезно? И из-за чего? Разве вы были знакомы?
— Из-за тебя, из-за чего же еще. Знаешь, что он мне сказал? «Молодой человек, — язвительно сказал он. — Вы что, думаете, я позвал бы вас сюда, если б знал, что вы будете сидеть, как истукан, и не воспользуетесь случаем? Или при ближайшем рассмотрении наша Вика вам не понравилась? Тогда что с вас возьмешь, этаких глупых мужиков нам не надо». Я стал что-то лепетать про свое уважение к твоим чувствам, про нежелание вмешиваться в твою жизнь и тебя тревожить, а он ответил: «Конечно, одинокая русская баба остановит на скаку коня и войдет в горящую избу, но вряд ли многим из них нравится это делать. Впрочем, если мужику неохота помочь, он может уважать ее чувства и ее не тревожить — пускай справляется сама». Евгений Борисович умел ударить по больному. Кому скажи у меня на работе, не поверят, но я вдруг вскипел и… впрочем, не хочу даже вспоминать. Я ведь был неправ, а прав был он.
Вика задумалась, пытаясь понять, произнесено ли то, чего она ждала, или ей это только чудится, но ничего определенного решить не успела. Дверь открылась, и вошел Лешка.
— Привет, мама, — кивнул он. — Здравствуйте, Игорь Витальевич. Не волнуйтесь, я ненадолго.
— А у меня больше нет поводов волноваться, — весело ответил Талызин. — Лешка, поздравь меня! Вика согласна, так что в ближайшем будущем мы поженимся.
Вике казалось, что ее согласия никто не спрашивал, однако возмутиться этим не удалось — снова помешал собственный сын.
— Ну, особо жалеть вы не будете, — бодро сообщил он. — Мама у меня такая — живет сама и дает жить другим. Правда, безалаберная до крайности, но если ее в хорошие руки…
— Зато я умею останавливать на скаку коней, — гордо парировала Вика, и ее мужчины дружно кивнули.
