Наталья Александрова - Мышеловка на три персоны
— Ну вот мы и дома, — счастливо вздохнула Катя и открыла дверцу машины, — девочки, только вы не уезжайте! Нужно же это дело отметить…
— Может, в другой раз… — протянула Ирина, ей совсем не хотелось снова тащиться в квартиру профессора Кряквина, она и так провела там слишком много времени, ей осточертели африканские атрибуты. Опять-таки, пускай супруги побудут одни, зачем мешать…
— Не выдумывайте! — решительно сказал профессор. — Должен же я как следует вас поблагодарить за своё освобождение. И Катюшу вы поддержали в трудную минуту…
Жанна с Ириной переглянулись — слава тебе, господи, профессор заговорил как нормальный человек! И выглядит он ничего себе — глаза не бегают, за топор не хватается…
Топор, правда, профессору в милиции не вернули — дескать, по делу он проходит, как вещественное доказательство… Как бы не попёрли топорик-то, горестно сказал тогда профессор, приспособят его мясо рубить, а это ритуальный жертвенный топор, большая редкость, раритетная вещь…
— И правда, девочки, — затянула Катька своё обычное, — хоть чаю попьём. Правда, у меня к чаю-то ничего особенного…
Разумеется, на лестнице они встретили генеральшу Недужную.
— Катерина Михайловна! — заговорила она, щурясь против света на всю компанию, поднимавшуюся наверх, — должна вам заметить, что вы не имеете никакого юридического права поселить в квартире вашего осуждённого мужа, африканского шамана и его восемь жён! Я уж не говорю о сорока детях, это уже вообще переходит всяческие границы! Я специально узнавала у юриста! Ваш муж теряет прописку, и квартира…
— В чем дело, Эпопея Кондратьевна? — спросил профессор, отодвигая женщин и появившись перед генеральшей собственной персоной. — Отчего вы так интересуетесь моей квартирой?
— Ва-валентин Петрович… — оторопела генеральша, — вас выпустили до суда под залог?
— Не надейтесь, Эпопея Кондратьевна, — серьёзно ответил профессор, — меня выпустили совсем. Нашли настоящего убийцу, так что я пока поживу в собственной квартире, как это ни противно окружающим…
Вся компания протиснулась мимо генеральши Недужной, взглядами выразив все, что они о ней думают.
— Как хорошо дома! — воскликнул профессор, перемигнувшись с чучелом обезьяны в коридоре. — Как я мечтал о покое…
Но вот как раз покоя-то профессору Кряквину в этот вечер так и не суждено было дождаться. Едва только все вошли в квартиру, как раздался звонок в дверь.
— Убью генеральшу! — кровожадно пообещала Катерина.
Но за дверью стоял молодой человек в зеленой униформе. В руках у него была круглая коробка, завёрнутая в яркую подарочную бумагу. Бант на коробке был такой огромный, что закрывал молодому человеку обзор.
— Для Дроновой Екатерины Михайловны, — сказал молодой человек, с заметной радостью поставив коробку на пол, — вот тут распишитесь.
— От кого это тебе такие большие подарки? — осведомился профессор, причём в голосе его подруги расслышали нотки ревности.
— Вот ещё тоже, — прошептала несдержанная на язык Жанна, — сам полтора года шлялся неизвестно где, жене ничегошеньки не привёз из своей Африки, а ещё недоволен, когда другие дарят.
— Ой, это от Себастьянова из Эрмитажа, — удивилась Катя, расписываясь на квитанции, — что бы это могло быть?
— Тяжесть несусветная! — сообщил молодой человек и поскорее ретировался, чтобы его не заставили тащить посылку в комнаты.
— Кто такой Себастьянов? — нахмурился профессор. — Фамилия какая-то подозрительная…
Не более подозрительная, чем Кряквин! — встряла Жанна, у которой лопнуло терпение. — К вашему сведению Себастьянов — это профессор из Эрмитажа, очень уважаемый человек…
— Да-да, дорогой, — проворковала Катя, — именно ему мы должны быть благодарны за то, что тебя так быстро освободили. Он все уладил.
— Отчего же тогда он делает тебе подарки?
Профессор грозно сверкал глазами и схватился уже за первый попавшийся под руку топор.
— Оттого, что мы отдали ему картину! — хором заорали подруги. — Ян ван Гроот! Шестнадцатый век! Он считал картину пропавшей навсегда! А мы её поднесли ему на блюдечке! Безвозмездно!
— Безвозмездно — это значит даром, — холодно добавила Жанна, — и за это он прислал вашей жене подарок. Ещё вопросы есть?
— Есть, — профессор не отвёл глаза, — а что же там такое?
— Понятия не имею! — Катерина бестолково вертелась вокруг коробки. — Наверное, памятный сувенир.
— Судя по размерам, осколок древней каменной бабы, — насмешливо сказала Жанна, — или царский ночной горшок из яшмы, может у них там, в Эрмитаже, завалялся какой, неучтённый…
Катерина выхватила у мужа топор, тоже очень ценный, и осторожно разрезала ленту на коробке. Долго разворачивала бумагу, и наконец все ахнули. На красивой крышке было написано:
Торт «Оперный». «Любовь к трём апельсинам».
Дальше был портрет в овале какого-то приличного господина в пенсне и кое-что написано мелко.
— Дата изготовления — двадцать седьмое июня, то есть сегодня, — прочитала Жанна, — вес… мама моя — двенадцать килограммов! Обожраться! А это ещё что за хмырь в пенсне?
— Это композитор Прокофьев, тундра, — фыркнула Ирина, — он написал оперу «Любовь к трём апельсинам»! Только непонятно, при чем тут торт…
— Девочки, — Катька осторожно приподняла крышку и застыла в полном экстазе, — красота-то какая!
Посредине торта гордо возвышались три крупных засахаренных апельсина. Вокруг них был орнамент из кремовых листьев и сбитых сливок. Все свободные места были просто усыпаны орехами, цукатами и кусочками шоколада.
— С ума сойти! — выдохнула Катька. — Какой душевный человек этот Себастьянов! Валик, ставь скорее чайник!
С большим трудом перетащили торт на кухню, электрический чайник уже вскипел, и Катя торопливо рылась в шкафу в поисках заварки. И тут снова зазвонили в дверь.
— Ну будет когда-нибудь в этом доме покой или нет? — ворчал профессор, идя по длинному коридору. — Катерина, небось опять к тебе…
Однако на этот раз гость явился к профессору Кряквину. На пороге стоял худой высокий старик, загорелый до черноты и продублённый морским ветром и солёной водой. Ирина без труда узнала в нем бывшего доцента Константина Сергеевича Маслова, под чьим присмотром была оставлена вторая африканская жена профессора Кряквина. Доцент был одет в довольно приличную рубашку с коротким рукавом, потёртые, но чистые джинсы и, если не считать длинной пегой бороды, выглядел вполне цивильно.
— Валентин! — вскричал исследователь одичания бомжей. — Горе-то какое! Ты прости меня, идиота старого! Не уследил! Не уберёг! Маня-то наша… Маня-то… Манечка…
— Померла? — профессор схватился за сердце.
— Акулы съели? — спросила Катька, сердито косясь на своего мужа и сжимая в руках пустой заварочный чайник.
— Акулы в наших широтах не водятся, — с достоинством ответил бывший доцент, — вы, Катерина Михайловна, со мной не шутите, я по серьёзному делу пришёл. И не померла, Валентин, твоя жена, а сбежала.
— Как? — ахнули все хором.
— Да вот так! — сердито ответил дядя Костя. — Парусник такой знаете — «Штандарт» называется?
— Знаю! — оживилась Ирина. — Ребята его сами сделали по чертежам Петра Первого. И внешне все такое же, как в восемнадцатом веке, очень красиво…
— Ну, проходили они мимо, да сели на мель возле судостроительного. Там давно фарватер почистить надо. А эти думали, что проскочат — ан нет. Ну, пока то да се, буксира ждали — три дня они возле нас ошивались. И все на берег — то за водой, то инструмент какой…Маня им покушать сготовила, они её к себе на судно пригласили. Есть у них там такой, не то механик, не то ещё кто… — здоровый, рыжий… И как я не допёр, что она на него сразу же запала…
Доцент огорчённо махнул рукой и продолжал:
— Они её сманили, сказали, что в кругосветное путешествие собираются, может и к берегам Африки пойдут… Да только дело все в этом рыжем, он девке голову заморочил…
— Какое кругосветное путешествие? — удивилась Ирина. — Я думала — это судно у них вроде игрушки, туристов привлекать.
— Да нет, плавают они отлично. Далеко ходят, если штормов, конечно, нету. Когда под парусами, а ещё моторчик у них, десять узлов даёт, а им больше и не надо. На зиму на прикол становятся в Швеции, к примеру, или ещё где. В прошлом году во Франции стояли, в Сен-Мало. Так что сбежала Маня этой ночью, а тебе, Валентин, вон послание оставила.
Он протянул профессору кусок бересты. Там было нацарапано что-то неверной, дрожащей рукой. Профессор внимательно вгляделся в неразборчивые каракули и побледнел от гнева.
— О несчастная! — вскричал он громким голосом. — Как посмела ты ослушаться Великого Шамана? Как посмела ты написать мне, моля о прощении? Нет прощения неверной жене! Думаешь, я поверил твоим словам, что ты решила уехать, чтобы не мешать моему счастью с Катериной?
