Доминика Мюллер - Лагуна Ностра
Мне четырнадцать лет. Некий Аттилио обхаживает меня в глубине сада. Вытянув губы трубочкой и закрыв глаза, я жду поцелуя, о котором потом буду рассказывать своим подружкам. И что же? Появляется Альвизе и бьет Аттилио морду. После чего не находится больше храбрецов, чтобы даже подойти ко мне.
Ему восемнадцать лет. Я слышу, как он заключает со своим другом Леле пари, что потискает в спортивной раздевалке эту телку Франческу. И вот я стою перед воркующей парочкой и громко поздравляю брата с тем, что он больше не считает Франческу прилипалой, с которой рядом и показаться-то стыдно. Та в страшной ярости убегает. Альвизе пинками выгоняет меня на улицу. Я ликую.
Два года спустя уже Леле, прижав меня к фреске в нашей ванной комнате, лапает мне грудь. Через минуту появляется Альвизе, и Леле сам оказывается вдавленным во всех этих пастушков и овечек. Проходит еще некоторое время, и Альвизе поступает в школу полиции, а Леле — на киностудию в Калифорнии, оба остаются смертельными врагами. Интересно, а что стало бы со мной, не вмешайся тогда мой ангел-хранитель? Может быть, я возилась бы сейчас с кучей неблагодарных отпрысков где-нибудь в Лос-Анджелесе? Правда, насколько я себя знаю, я бы уже давно развелась. Что бы я делала с этим киношником Леле? А главное, что бы киношник делал со мной?
До самой женитьбы старшего брата на женщине, которую он смог раздобыть только в Риме, тайком от младшей сестры, дети семейства Кампана не переставали совать друг другу палки в колеса — исключительно из благих побуждений под предлогом, что они друг за другом «присматривают». Жаль, жаль, что он не познакомил меня с этой Кьярой раньше, пока еще не поздно было потерять ее где-нибудь посреди Лагуны. В своей прощальной записке она объявила, что у нее «кто-то» есть — какой-то «художник-пластик», который ее понимает. Если бы я не была такой слишком вежливой, как отметила Роберта Боллин, я не стала бы прикалывать записку обратно на место, а поднялась бы и разрисовала бы все ее девственно-белые стены, чтобы она знала, как столько лет держать Альвизе в заложниках. Скоро он сам будет рад, что примкнул к нашим холостяцким рядам, а пока пусть себе смотрит на меня с презрением, как делал это, пока не вернулась Роберта Боллин.
Она надвигалась прямо на нас, держа на коленях поднос, уставленный бутылками, которые звякали, стукаясь одна о другую, и брат бросился ей навстречу, проявляя вдруг неожиданную учтивость по отношению к той, которую только что обзывал идиоткой. За время отсутствия она так изменилась, что можно было подумать, что это — другой человек. Теперь перед нами была сильная женщина и все эти реверансы ее раздражали.
Она, конечно, инвалид, но еще не впала в маразм и вполне в состоянии предложить нам выпить, а потом вернуться к разговору о торговле детьми, такому трудному, что она ограничится самым кратким изложением фактов. Пусть комиссар остановит ее в том месте, где ему хотелось бы больше подробностей, сказала она, как будто Альвизе нуждался для этого в ее особом разрешении.
Мы в Лондоне. Эдвард Волси-Бёрнс и Энвер работают вместе. Их совместные дела ограничиваются торговлей иконами и картинами, книгами и манускриптами. Проходят годы. Роберта Боллин уезжает в Венецию и больше ничего не знает.
Брат поднялся, он был спокоен, но это было затишье перед бурей. Хватит попусту терять время. Госпожа Боллин может засунуть свои недомолвки в свои же банки с джемом. Он сейчас доставит ее в комиссариат, допросит по всем правилам и передаст дело судье, который предъявит ей обвинение в пособничестве торговле людьми. Поехали.
Старуха насмешливо улыбнулась. Везти ее куда-то вместе с креслом — это целая история! Комиссару лучше сесть на место и выслушать ее. Больше она ничего не знает, но она вспомнила и сопоставила некоторые неприятные факты, что позволит ей сделать, правда без формальных доказательств, два-три уточнения, которые будут полезны для понимания этой — о господи, какой кошмар! — истории с торговлей детьми.
Возвращаемся в Лондон. Если Роберте и неизвестно все, чем занимается Волси-Бёрнс в свое отсутствие, то во время его разговоров по телефону она часто слышит имена славянского звучания. К спекуляции предметами искусства добавилась новая и весьма соблазнительная (подходящее слово) статья дохода. Через несколько месяцев компаньоны открывают для себя анонимность интернет-торговли. Энвер поставляет материал, Эдди — клиентуру. Албанец работает ради денег, у Волси-Бёрнса мотивы более туманные. Как-то вечером, выпив, он стал хвастаться перед Робертой, что у него есть фотографии и записи, компрометирующие кое-кого из политиков, которым он может пригрозить публикацией их похождений. Когда она сказала, что все это попахивает шантажом, он встал в позу и стал клясться, что хочет только попугать, чтобы подорвать систему изнутри и вычистить авгиевы конюшни власти. Роберта и в Венецию уехала, чтобы сбежать от него. Но пусть комиссар не упрекает ее в очередном отступлении от темы. К ней она и ведет — к торговле детьми.
Вот мы в Каннареджо, где Роберта посвящает всю себя работе своего фонда. Среди прочих добрых дел она собирается создать хор мальчиков — Полифонический хор имени Генри Пёрселла. Эти дети, музыкально одаренные мальчики из неблагополучных семей, не достигшие возраста ломки голоса, будут жить в атмосфере любви и получат прекрасное образование. Она не безмерно богата, вовсе нет, и сможет взять на себя содержание не более десяти человек. Остальные хористы будут экстернами, их подберут в многочисленных хоровых коллективах, в церковных приходах города. Все это еще было на стадии замысла, когда в сентябре она поделилась им с Эдди. Она писала ему раз в год в годовщину их встречи, 11 сентября, — незабываемая дата. Он отвечал обычно банальностями. Итак.
И что же, я мешаю следствию? Я, которая рассказала ему о Полифоническом хоре имени Генри Пёрселла еще тогда, когда он упрекал меня в том, что мне не удалось выудить из Себастьяна и Роберты ничего, кроме каких-то глупостей? Но комиссар жадно ловил каждое слово свидетельницы, выказывая полное равнодушие к непризнанному гению по части добычи первых улик в моем лице.
В ответ на ее письмо Волси-Бёрнс сообщил о своем приезде в Венецию. Он будет у Роберты в начале ноября и поможет ей с организацией хора, проект которого привел его в восторг.
Вдова Боллин сделала паузу и пригубила из рюмки. В каком-то смысле это письмо от одиннадцатого сентября приблизило конец Эдди, жалобно проговорила она, на что брат заметил, что терпение у него на пределе и он не желает больше слышать соображений госпожи Боллин относительно ужасов всех одиннадцатых сентября, взятых вместе и по отдельности. Я очень люблю своего брата, когда он ставит людей на место. Вполне возможно, что теперь, когда у него нет жены и некому сдерживать его порывы, он больше никогда не будет «ступать по яйцам».
В Венеции наступил ноябрь. Дожди. Туман. Наводнения. Ранняя зима. Роберта не хотела, чтобы Эдвард останавливался у нее. Места мало, ремонт, кроме того, она боялась, что ее немощь вызовет у Эдди жалость пополам с отвращением. Стоп, прерывает ее Альвизе, подняв руку, как таможенник, заподозривший контрабанду. Волси-Бёрнс остановился у старика Питта. Каннареджо далеко, но он навещает ее по утрам, а вечерами вывозит в свет. Все как прежде, в Лондоне: у каждого своя жизнь, а шалости общие. Она на седьмом небе от счастья. Так продолжается меньше недели.
До того самого вечера, когда он знакомит ее с человеком, который поможет ей с созданием хора. Они ужинают вместе у этого албанца, тот с воодушевлением рассказывает о своем соотечественнике и протеже, юном Энвере, с которым его связывает дружба и который и познакомил его с Волси-Бёрнсом. Этот профессор Корво называет Эдди по инициалам, Виби, и желает, чтобы Роберта его самого называла Леле. Он подчеркивает, что у них много общего: оба одиноки, бездетны, оба филантропы и оба счастливы поделиться своими деньгами с обездоленными. Кажется, он вот-вот попросит ее руки. Но на самом деле речь идет о других узах — о тех, что свяжут Фонд Пёрселла с его собственной благотворительной организацией «Алисотрувен». Корво берет на себя детей, а Роберта будет заниматься музыкой. Это станет главным делом их жизни.
Первого маленького воспитанника Эдвард найдет для нее за время своего пребывания в Венеции. Они пьют, аплодируют, шумят в этом доме, полном кричащей роскоши. Вечер затягивается, как и тот, который Роберта проведет наедине с профессором у него же дома. Они будут вместе поджидать Эдди, но напрасно. Через день из «Гадзеттино» она узнает, что Волси-Бёрнс погиб в тот самый вечер, когда они его ждали.
Держу пари, что когда архитектор Бузири Вичи сопоставил лилии с какой-то малопонятной охотничьей сцены со стеблем с балкона Карпаччо, у него от восторга глаза на лоб полезли. Любой начал бы скакать от радости, что ему удалось найти разгадку какой-нибудь тайны, ответ на вопрос, — любой, только не мой брат. Тот посмотрел на Роберту Боллин так, будто она откопала имя Корво к телефонной книге, и потребовал, чтобы она поминутно расписала их встречу наедине.
