Алена Смирнова - Подруга мента
— Поля, тебе не интересно?
— Прости, Инна, я отвлеклась.
— Вам бы познакомиться. Ты, наверное, это мифом считаешь, а зря. У нее был любимый человек, очень богатый. Она его не привораживала, им для себя ничего нельзя. Он сам аппетит и сон потерял. Но ведь магия делится на черную и белую.
Точно. И маги делятся на вечных детей-выдумщиков, шизофреников и мошенников. Последние — самые симпатичные.
— Однажды моя белая подруга вернулась домой в неурочный час и застала его с другой женщиной. Ее будто обожгло: черная гадина, посланная через слабого мужчину уничтожить чистоту. Она подумала: «Бог да восстановит справедливость». И покинула его. Ей опять встретился человек, но она тосковала по первому возлюбленному. Ее тоска растревожила Вселенную, привела в движение петли спирали эволюции…
— Петли чего?
— Спирали эволюции. И тут второй мужчина высмеял ее дар. Чувствуешь? Они были парой с той разлучницей.
Я чувствовала потребность в квалифицированной медицинской помощи посредством изоляции от разошедшейся Инны. А ее было не остановить:
— Она снова кротко подумала: «Бог да восстановит справедливость». А вскоре черные женщина и мужчина умерли.
Полина, только молчи. Подруги живут душа в душу. Одна сочиняет и разыгрывает ужастики, другая внимает и сопереживает. Они обе недоразвиты — культурно, морально, эмоционально, духовно, религиозно. Они никогда не были счастливы и испытывают болезненную потребность в чудесах. И они уже задумывались о смерти. Это чудовищная реакция поверивших в свою конечность людей. Они свыкнутся. С возрастом начнут иссякать гормоны и нервные клетки, уменьшится приток крови к мозгу. Им станет легче.
— Поля?
— Инна, это потрясающая история. Позволь мне перетрястись наедине с собой.
— Ой, как на тебя подействовало. Ладно, я пойду.
Когда за Инной закрылась дверь, я самозабвенно исполнила романс про хризантемы, на разные голоса повыла строчку из детской страшилки: «Отдайте эту синюю перчатку», и наконец, выкрикнув общеизвестную приворотную формулу: «Банька моя, я твой тазик», схватила кошелек и выскочила из комнаты. Дедуля, плотник, надеюсь, ты пунктуален. Мне просто необходимо срочно что-нибудь купить.
Меня нельзя испытывать на прочность слишком настойчиво. Потому что, когда нажим ослабевает, я проявляю склонность к экстравагантным поступкам. Вот и теперь, раздвинув зевак и сварливо сообщив им: «Еще в двенадцать дня договаривались с мастером», — я кивнула на старикову тачку с обработанными корягами и выговорила ахинею:
— Беру все для музея народного творчества.
Дед прослезился и попытался премировать меня набором бесплатных сучков. Но я осталась непреклонной и расплатилась сполна.
— Молодые люди, три экспоната на троих унесете? — спросила я то ли любопытствующих, то ли присматривающих за дедом лжестроителей.
Они взяли приобретения и доставили в мой номер.
— Благодарю вас.
— А поцеловать? — распоясался самый мелкий и косолапый возле моей двери.
— Я похожа на корову из анекдота? Вы на ветеринара мало смахиваете.
Их не стало.
До ужина я провалялась на полу, гладя свои сокровища. Пепельницу окружили кикиморы. Одна спустила в нее босые тонкие ножки, другая прилегла на бок и подмигивала, а третья спряталась за высокий край и грозила курильщикам узловатым пальцем. Улыбчивый лесовик нес на толстой, в складочках жира спине луну — спертый из сторожки матовый плафон с лампочкой внутри. А в космах некоего сурового, но хитрого создания запутались круглые зеркальца. Такие давным-давно вкладывали в каждую женскую сумочку, и я неделями образцово себя вела, чтобы завладеть набором — кошелек и зеркало. Моя мама часто меняла аксессуары. Сволочи, воры и убийцы, да вы же мизинца старика не стоите. Да от этих корней и после гибели проку больше, чем от вас при жизни. Да я не знаю, что делать… В дверь заколотили ногами. Я распахнула ее настежь и увидела Пашу.
— Вечер добрый, сестренка. Я тебе покушать организовал.
— Шеф-повар?
— Не повар, но шеф. Ты ужин-то похерила со своими корягами.
Дура я. Пашины ребята не в состоянии оценить коряжий порыв, и мое отсутствие в столовой их предводителя насторожило.
— Спасибо, братишка, заходи.
Я усадила его на линолеум. Ткнула в первый попавшийся деревянный выступ:
— Паша, ты сообразительный, у тебя есть вкус. Это нос или бровь?
Через пятнадцать минут он пополз к выходу. Я поймала его за ботинок с целью продолжить идентификацию коряг с Аристотелем, королем Георгом Пятым и Гитлером.
— Поля, дед не просыхает, он тебе мозги запудрил, чтобы толкнуть эти ветки и надраться. Поля, я сейчас за Валериком сгоняю, он парень начитанный, сразу всех признает.
— Пусть твой Валерик ко мне не приближается.
— Я передам.
Вот и Паши не стало. Какие они метеористые. Я составила деревянные скульптуры на стол и — гулять так гулять — навестила старика в сторожке. Разумеется, в окно посмотрела. Он что-то строгал несуразным, обмотанным изолентой ножом. Бутылка водки напротив была пуста всего на четверть.
Я вернулась к санаторию, обогнула его и перепрыгнула за ограду на чужую землю. Безумная, согласна, идея по звуку найти родник вела меня. Было уже темно, и вода напевала себе колыбельную. Все стремящееся к покою музыкально. От избушки над ключом были четко видны электрические ориентиры санатория «Березовая роща». Как он мне надоел. И в нем обитала совершенно средневековая Инна.
Я покурила, подумала обо всем и ни о чем и вынуждена была признать, что днем мне здесь было лучше. Октябрьская листва — постель неуютная. Предстояло подниматься, брести на свет, укладываться спать. Если удастся. А удастся ли, если, например, при входе на вас потянуло сквозняком, хотя балкон вы заперли? Если коренастая тень метнулась за выступ кирпичной стены? Что, Крайнев не выдержал пыток и выдал меня как сообщницу? Паша обнаружил сенсационную связь между Аристотелем, Георгом Пятым и Гитлером и явился проверить свои догадки по моим корягам? Измайлов вспомнил, что в пионерском лагере бывает родительский день и нагрянул? Все, хватит с меня приключений. Не всей же бригадой Балерины обидчики топчут балкон. А одному я сейчас шишку на башке построю, закачается. Яростно хлопнув дверью, я взбила покрывало и одеяло на кровати и шмыгнула в укромность между шкафом и стулом. Когда я приподняла голову, мужчина склонился над комом постельного белья. Тот момент. Я схватила стул обеими руками, подскочила и со всей дури врезала ему. А дури во мне скопилось немеренное количество.
Как я оказалась на лопатках, анализу не поддается. Удерживая меня колом локтя, ночной гость шарил по тумбочке, пока не нащупал лампу. Если он нанесет мне ответный удар по лбу этой штуковиной, я пропала. Тащить в процедурный кабинет будет незачем. Однако он просто засветил возможное орудие убийства.
— Вик, — ахнула я, — Вик, родной, прости, пожалуйста.
— Я соскучился, как старорежимный жених, — трагическим шепотом возвестил полковник. — Хотел преподнести сюрприз, хоть до утра побыть с тобой. А ты меня в шею.
— Непредсказуемый мой, я не думала, что это ты.
— Надеюсь, детка. С одной стороны, ты девушка явно честная. С другой, чем так нападать, разумнее спуститься в холл и поболтать до рассвета с дежурной.
— Вик, тебе плохо, ссадины, синяки? — суетилась я.
— Не беспокойся, Поленька, полые алюминиевые трубки и две картонки, этим не больно, — хорохорился Измайлов.
Бравый полковник распустил было руки, но я его отпихнула, закрыла балкон, плотно задернула шторы и заколола их в месте сближения тремя булавками.
— Преследуешь цель сделать меня онанистом? — полюбопытствовал Вик.
— Милый, я решила, что отшибла тебе лирический настрой…
— Своеобразные у тебя представления о локализации лирики в воздержанном мужском теле.
— Так отвыкла уже, не обессудь.
И я принялась вдалбливать своему милиционеру, будто за нами кто угодно может подсматривать.
— Что это?
Я сжалась в зародышевое состояние и, обмирая, проследила взгляд Измайлова. Господи…
— Это фиолетовое картофельное пюре с биточками. Мне Паша ужин притащил. Но я не могу.
— Паша?
Ну идиотка же, неисправимая идиотка. Зачем Пашу сейчас упомянула? Чтобы в ходе скандала сочетать мужской онанизм с женским? Я сбивчиво залопотала что-то про бандитизм, стаскивая джинсы. Оглянулась. И заплакала. Изголодавшийся без моей стряпни Измайлов уписывал остывшую санаторскую отраву. Однако когда я, взяв полотенце, пообещала принять душ, Вик живо проглотил последний имитирующий нечто мясное шарик и отсек меня от двери:
— Не уходи.
— Тут такое происходит, милый. Я должна тебе рассказать.
— В перерывах, все доклады в перерывах, — распорядился полковник.
Вот что значит поел человек…
Вик информировал меня о сыне и родителях лаконично, но исчерпывающе. Замялся и все-таки нанес последний словесный мазок:
