Дарья Донцова - Смех и грех Ивана‑царевича
Катерина захотела получить актерское образование в Питере и уехала в Северную столицу.
Вскоре после этих событий старик Винивитинов скончался…
Мария Борисовна поежилась:
— Замерзла что‑то. Хотите чаю?
Я кивнул и молча стал наблюдать, как хозяйка открывает жестяную банку с заваркой.
Теперь мне понятно, почему Надежда Васильевна осталась работать в усадьбе. Иосиф жив, учится в институте, собирается работать над диссертацией в Америке.
Можно ли считать Кирилла Алексеевича психически нормальным человеком? Был бы он в самом деле потомком знатного рода и опасался бы, что многовековая история его клана оборвется, я, вероятно, и понял бы патриарха семейства. Но, простите, его отец просто придумал историю про никогда не существовавших князей. Почему же Кирилл Алексеевич совершил ужасный, нечеловеческий, на мой взгляд, поступок — зарыл любимого внука словно собаку и подменил его Иосифом? О каком сохранении фамилии Винивитиновых‑Бельских идет речь? Ее же в начале двадцатого века не существовало, а у Иосифа нет никакой генетической связи с семьей. Полный бред!
— Думаете, почему старик так поступил? — усмехнулась, оглянувшись на меня, Мария Борисовна. — Ладно, не мучайтесь, слушайте дальше.
…Перед самой смертью, почувствовав, что уход близок, Кирилл Алексеевич позвал к себе верную Надю и отдал ей последние приказания:
— Едва меня упокоят, как Елизавета в свои руки вожжи возьмет. Сеня бесхарактерный лентяй, жена его запинает. Но что бы Лизка ни творила, ты из дома не уходи, следи за хозяйством. На тебя рассчитываю. Если баба решит Звенигородского в усадьбе поселить, передай ей мое письмо. Коли надумает с Иосифом разобраться, вручи ей другое послание. Поняла?
Домработница кивнула и приняла от него два пухлых конверта. Хозяин протянул ей третий запечатанный пакет:
— Это на крайний случай. Увидишь, что Елизавету понесло, решила она с Семеном развестись, за Эдика своего замуж выйти, фамилию нашу позорить, помаши перед носом дуры этой бумагой и внятно скажи: «Заканчивай, барыня, блажить. Иначе все, что Кирилл Алексеевич про тебя и твоих родителей разузнал, в газетах опубликуют. Почитай‑ка эти интересные истории, я их уже знаю». Все тебе ясно?
— А вдруг Елизавета Матвеевна не испугается? — вздохнула Надежда Васильевна.
— Еще как струхнет! — пообещал старик. — Обделается от испуга и смирной станет. Не используй то, что сейчас получила, зря, только при крайней необходимости в ход пускай. И последнее. Сядь‑ка на кровать…
Домработница села, хозяин взял ее за руку:
— Жизнь мы вместе провели, но я никогда тебе не говорил: я за твоей, Надюша, спиной, как за каменной стеной был, ни одного неправильного шага ты не сделала. Спасибо.
— Майю я упустила, не просекла, что девка от Семена родить собралась, — вздохнула прислуга.
— Зато у меня внучка Катя есть, — улыбнулся Кирилл Алексеевич.
— Думаете, Елизавета Матвеевна так и не догадалась, от кого девочка? — пробормотала Надежда Васильевна.
— Не знаю, что у нее в голове варится, — поморщился хозяин усадьбы. — Но если знает, виду не подает.
— Вот, не такая уж Елизавета плохая, — отметила Надежда.
— Лиза не плохая, а просто дура, — усмехнулся старик. — И до денег очень жадная. Предложит кто моей невестке значимую, на ее взгляд, сумму, она на все пойдет, чтобы та в карман упала. Катя в Винивитиновых‑Бельских удалась, похожа по характеру на мою покойную маменьку так, что оторопь берет. Не слепая же Елизавета, но ни разу скандала по поводу присутствия в доме твоей внучки не устроила. А почему? Хорошо понимает, что если в мой кабинет придет и условие выдвинет, типа, или она, или Катя, то я отвечу: «Катись, дорогая невестка, на все четыре стороны, ты мне не кровная родня, а пришлая баба, в Катюше же наши гены. Я Семену новую жену найду, только свистну — девушки в очередь у ворот выстроятся». Как думаешь, почему Елизавета Иосифа приняла, спорить со мной не стала, Родионом называет?
— Не любила она сына‑то, — ответила преданная прислуга, — уродом считала, стеснялась его. Да и к Ксении мать равнодушна. Извините, коли что не так сейчас сказала, но вы же сами правду знаете.
— Верно рассуждаешь, — согласился Кирилл Алексеевич. — Но тебе известно не все. Получила Лизка от меня в подарок свадебный набор, который мой папенька маменьке в день венчания преподнес: диадему, серьги, кольцо и браслет, баснословной цены комплект. Купил я Лизку. И, хорошо ее зная, опасаюсь, что другой кто тоже сторговаться с ней может. Даст мешок золота, и она усадьбу продаст. Никогда этого допустить нельзя. Теперь о другом. Крепко я папеньку любил, он главный человек в моей жизни, великий, талантливый. И если хотел он, чтобы род Винивитиновых‑Бельских появился, так тому и быть. Скромен отец был, не понимал своего величия, считал, что его скульптуры‑картины ерунда. Но очень забвения боялся, перед кончиной мне велел: «Сделай все, чтобы фамилия Винивитиновых‑Бельских вечно звучала. Неужели я прахом стану и навсегда исчезну? Нет, должно мне остаться в памяти людей князем. Учти мой последний наказ, что бы ни случилось, выполни его: сохрани усадьбу и наш род. Поклянись на иконе, что так будет». И я, Надя, поклялся.
Старик помолчал немного. Затем снова заговорил:
— Кате оставляю кое‑какие драгоценности покойной жены — возьмешь потом шкатулку со стола. Девочке украшения пока не давай, положи в банк. Такие вещи не носят, это капитал. Увидишь, что она взрослой стала, поумнела, тогда про мой презент и сообщишь. Иосифу я всю учебу в институте оплатил, получит диплом и пусть в свою Америку улетает. Но дому с парком в чужие руки переходить нельзя. Я, Надюша, не все, что имел, по ветру пустил. Держал неприкосновенный запасец на совсем уж черный день. Всякий раз, когда понимал, что деньги заканчиваются, думал: «Может, пора поехать в банк и распотрошить заначку?» Но останавливал себя: мол, спокойно, Кирилл Алексеевич, это еще не край. Иосифу передам то, что заховано, пусть на содержание усадьбы тратит. Большая на него ответственность возложена. И вот что, Надя: в последний раз в стенах этого дома имя «Иосиф» звучало. Он — Родион! Даже когда с внуком вдвоем, даже ночью беседовать станешь, зови его Родей. На столе, около шкатулки для Кати, лежит письмо, адресованное внуку. И еще перстень, который отцу моему, Алексею, принадлежал. Папенька печатку с гербом Винивитиновых‑Бельских сам изготовил. Теперь позови ко мне мальчика, я ему наследство передам. А потом пригласи Семена. Дел еще у меня много, со всеми надо успеть поговорить, а сил мало. Все. Ступай. На том свете встретимся, я за тобой сверху следить буду. Не подведи меня, Надя…
Вахрушина схватила шаль, висящую на стуле, закуталась в нее и заметила:
— Как холодно в Москве… И вот важная деталь. Надежда, когда разговор с умирающим мне передала, сказала: «Теперь такие люди, как Кирилл Алексеевич, на свет не родятся. Свято он завет отца исполнил. Поклялся на иконе фамилию сохранить — и все сделал, чтобы обещание выполнить». И только тогда я поняла, почему старик внука подменил.
— Иосиф не знает правды о князьях Винивитиновых‑Бельских, — кивнул я.
— Конечно, нет, — подтвердила Мария, — он вырос в доме Кирилла Алексеевича и ни на секунду не сомневается в знатном происхождении хозяина. Весь этот антураж — мебель, старый дом, портреты — создает соответствующую обстановку. Да и Надя внуку с пеленок про знатность хозяев твердила.
— А где теперь письма, которые старик передал Надежде Васильевне? — заинтересовался я.
— Хороший вопрос, — протянула Вахрушина. — А я о них не подумала. Наверное, Надюша их спрятала, мы с ней больше о них не беседовали.
— Вы в курсе, куда отправили Ксению? Где она жила? — не унимался я. — Девушку вернули, чтобы выдать замуж за Пятакова? Сомневаюсь, что Семен мог согласиться на такой шаг.
— Это другая история, — вздохнула Вахрушина, — сейчас расскажу.
Глава 30
Название места, куда отправили Ксюшу, Надежда Васильевна не знала, ей, как и всем остальным, озвучили сказку про Канаду, правда, в слегка другом варианте. В тот жуткий день, когда был убит Родион, девочку домой не привезли, Звенигородский спрятал ее в какой‑то клинике. Через неделю после несчастья Елизавета Матвеевна сказала домработнице:
— Кирилл Алексеевич не желает слышать имени Ксении, и я с ним солидарна. Сдать убийцу в полицию невозможно, оставить ее в семье — тоже. Гадина отправлена в Канаду, будет там жить у давних приятелей деда. Мне не хочется о ней думать. Мерзавке запрещено возвращаться в Россию, она не посмеет нарушить приказ. Ее предупредили: «Ты на свободе, пока тебя нет в Москве, и до тех пор, пока молчишь о том, что носила фамилию Винивитинова‑Бельская. Начинай жизнь с чистого листа и навсегда забудь о семье, которой принесла огромное горе».
