Детектив в пути - Инна Юрьевна Бачинская
- Можно ли понять и принять, когда любимый человек объявляет, что ты ему больше не нужен? Даже если это сказано сочувственным тоном? И разве можно найти подходящий момент, чтобы ранить в самое сердце?
Боль все равно будет огромной, - тихо проговорила Наталья Антоновна.
Даша застыла, не зная, что сказать, - это прозвучало как признание, как воспоминание о пережитом.
- Мое кафе - единственное, что у меня есть. Я люблю это место, в нем вся моя жизнь. Мне нравится приходить сюда по утрам, нравятся люди, которые здесь работают, - их немного, но мы близки друг другу. Нравятся посетители - каждому я радуюсь и каждого встречаю как родного. Все тут по моему вкусу, на мой лад…
- Значит, вы счастливы? - нетерпеливо спросила Даша.
Наталья Антоновна посмотрела на нее странно знакомым взглядом, в котором читалась смесь жалости, умиления и удивления. Однажды шестилетняя Даша вернулась из садика и, улыбаясь во весь рот, объявила маме о своем открытии: надо просто взять и нарисовать деньги, сколько нужно, сколько захочется! Тогда не придется ходить на работу, можно будет каждый день кататься в парке на каруселях и есть мороженое! Мама тогда поглядела на дочку точно так же, как сейчас Наталья Антоновна.
- Настолько, насколько может быть счастлив одинокий человек. Когда-то мне пришлось выбирать. Я была актрисой, в прошлом даже известной, и мне все время казалось, что лучшие роли еще впереди.
«Так и знала, что она необычная женщина!»
- Выбор был очевиден, иных вариантов попросту не существовало - так мне казалось. Николай не мог конкурировать с Шекспиром или Чеховым.
- А теперь вы что же, раскаиваетесь? Вы блистали на сцене, занимались тем, что вам было по душе, к чему вас предназначила судьба. А если бы вы не отказали этому Николаю, вышли замуж, бросили театр? Что вас ждало бы тогда?
- Как ты сказала Диме, дети, борщи и ватрушки, - с грустной усмешкой ответила Наталья Антоновна.
- Вот именно! - не собираясь замечать иронии, воскликнула Даша. Ей почему-то непременно хотелось все объяснить, убедить Наталью Антоновну (а заодно, вероятно, и себя саму) в правильности своих мыслей. - У вас был театр, теперь есть любимое кафе. Вы прожили… то есть живете полной жизнью.
Да, она не похожа на жизнь многих других женщин, но от этого не стала хуже. Наоборот, о ней можно только мечтать! Вы сказали, что нельзя навешивать вывески и ярлыки, - и были правы! Если ты женщина, это не означает, что обязана стремиться выйти замуж и нарожать кучу детей. Кому это нравится - пожалуйста. Но я другая, у меня другие цели. Каждому свое!
- Между прочим, это было написано на воротах Бухенвальда.
Пока Даша соображала, что на это ответить, ее собеседница продолжила:
- Знаете, милая, в моем возрасте плохо спится. Часто лежу без сна ночи напролет, вспоминаю, размышляю о прошлом. Чаще всего мне приходит на ум, что достижения и успехи, которыми я в свое время гордилась, перечеркнуты Одним-единственным поступком… Хотела бы его исправить, да не могу.
Даша вопросительно взглянула на Наталью Антоновну.
- Я предала, унизила мужчину, который по-настоящему любил меня. Не понимала еще, что нельзя обижать тех, кто нас искренне любит.
Они беззащитны и безоружны в своей любви. Их сердца открыты и оттого уязвимы. Поняла я и еще одно: что тоже любила и, выходит, предала заодно и себя…
Она умолкла, а потом, видно, решила сменить тему. Поднялась со стула и поспешно сказала:
- Чуть не забыла! Пирожки подогрелись, духовка давно отключилась. Пойду принесу.
Даша наелась до отвала, но подумала, что отказываться некрасиво, и, увидев Наталью Антоновну с тарелкой пирожков, изобразила довольную улыбку.
- Попробуйте, Дашенька. Вам понравится. Эти пирожки - то, что вам нужно. Я пекла их специально для вас.
«Для меня? Откуда вы могли знать, что я тут появлюсь?» - хотела спросить она, но так и не спросила.
- Когда увидела вас, сразу поняла: вы тут не случайно. Я долго ждала, верила, что буду прощена. «О, женщина! Велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему…» Все возможно для того, кто уверовал. Любая награда.
Слова были непонятные, звучали так, будто Наталья Антоновна говорила сама с собой. Но вдумываться в смысл сказанного желания не было - да и вряд ли поймешь, что она имела в виду. Старики - особый народ, они живут больше в прошлом, чем в настоящем, оттого и выдают порой совершеннейшую дичь.
Пирожки же и вправду оказались такие, что ум отъешь. Желудок был полон, и Даша собиралась из вежливости откусить кусочек, однако от воздушных, с тонкой ароматной корочкой и густой ягодной начинкой пирожков было невозможно оторваться.
Она нахваливала выпечку и восторгалась кулинарными талантами Натальи Антоновны, а та улыбалась гостье мягкой, всезнающей, сердечной улыбкой доброй бабушки.
Кажется, был в этой улыбке и еще оттенок - не то сожаления, не то усмешки… А скорее всего, ничего подобного не было.
Спустя некоторое время Даша почувствовала себя как-то… не так. В голове появилась воздушная легкость, будто она выпила сладкого южного вина, а тело, наоборот, отяжелело. Двигаться было лень, мысли сделались тягучими, как ириски «Кис-кис», которые Даша любила в детстве.
Освещение в зале стало совсем тусклым. Мебель, цветы, светильники, картины - все пропало, исчезло в сгустившемся бархатистом мраке.
Хозяйка кафе, сидящая напротив, теперь казалась скрытой за плотной завесой. Лица Натальи Антоновны было не разглядеть, но зато золотая стрекоза, что присела на ворот ее платья, неожиданно засияла новым жгучим блеском и… пошевелилась.
Ей-богу, шевельнулась - раз, другой, потрясенно думала Даша. Тонкие крылышки затрепетали, и стрекоза неслышно поднялась в воздух. Даша смотрела на нее как завороженная, не в силах отвести взгляд. А та повисела пару мгновений и сверкающей искоркой подлетела к Даше.
Коснуться бы ее, рассмотреть поближе - мелькнуло в голове. Она сама не заметила, как протянула руку, и волшебная летунья села на приглашающе раскрытую ладонь, замерла, подрагивая крылышками. Даша медленно поднесла руку со стрекозой к глазам, упоенно разглядывая гибкое блестящее тельце.
«Хочу, чтобы она стала моей!» - как капризная маленькая девочка, подумала Даша и, не успев осознать того, что собирается сделать, сжала кулак. Золотое свечение
