Алена Смирнова - Вечеринка с продолжением

Однако сейчас Юрьева рядом не было. Они с Балковым тащились за Иванцовым в институт. И жарились потом много часов на солнышке, дожидаясь, пока профессор покончит с официальной частью своего существования. Он появился на улице в половине шестого, как и предсказывал Измайлов. Без букета и очень хмурый. Руки профессора были свободны.

— Прокол, — шепнул Сергей Борису, — нечего ему передавать, кроме приветов. Полковник расстроится.

— Интересно, если он двинет домой, полковник прекратит чудить или промаринует нас еще ночь на свежем воздухе? — в тон ему спросил раздраженный Борис.

Сергей даже споткнулся:

— Типун тебе на язык, я этого не вынесу.

Однако Иванцов медленно шел к вокзалу.

Боковым зрением ребята видели катящий за ним неприметный автомобиль. И лицо сотрудника, ждущего их знака, различали. Они были скептически настроены, да, но в такие моменты ощущали азарт слежки. Они внутренне собирались в клубок жестокости и злости, а все доброе, нежное, сентиментальное пряталось в какие-то душевные щели, чтобы не оказаться поблизости, когда он начнет грубыми рывками разматываться.

Профессор остановился и принялся высматривать что-то или кого-то. «Если к нему подойдет шикарная женщина, завтра все управление вдоволь попотешается над нами», — сердито подумал Борис. И тут заметил, что Иванцов робко ощупывает нагрудный карман. Борис ткнул Сергея в бок. Тот напрягся. Профессор двинулся вдоль ряда стоящих у обочины машин, на которые никто не обращает внимания на привокзальной площади. Возле одной из них он быстро вынул конверт, бросил его через опущенное стекло на заднее сиденье и прошел мимо. Балков арестовал Иванцова, дав прогуляться пару кварталов.

Борис дождался хозяина машины. При задержании тот не оказал сопротивления, только хладнокровно пробормотал:

— Чушь какая-то.

Полковник Виктор Николаевич Измайлов равнодушно отдал Иванцова зануде Сергею Балкову. Он ждал второго, он жаждал увидеть его рыло. В кабинет вошел высокий, худой благообразный мужчина.

— Нет, нет, я занят, мы поговорим с вами завтра, обещаю, — попятился от него Измайлов.

Потом поймал обалделый взгляд сопровождавшего мужчину Бориса Юрьева и замолчал. Он молчал и молчал, Борис уже начал проявлять внешние признаки беспокойства.

— Садитесь, Савельев, — приглушенно сказал, наконец, полковник. — И прежде чем вы начнете возмущенно поносить сумасшедшего, швыряющего в окна чужих машин письма, выслушайте подробности убийства вашей дочери.

Савельев сидел, скрючившись и не шевелясь, слезы вольно текли из его воспаленных глаз. Но когда Измайлов кончил, он твердо заявил, что профессор, вероятно, рехнулся.

Что ж, в картотеке полковника на букву «С» появился новый исписанный лист. Через полгода он внес в него очередные сведения: Игорь Малеев попался при обмене долларов, отданных ему Эльзой. Деньги оказались фальшивыми. Беременная, зареванная Эльза Малеева все рассказала Измайлову.

— А как поживает Кэри? — спросил, прощаясь, полковник.

— Она недавно умерла от рака. Мать Галки сказала, ничем нельзя было помочь.

— Бедняжка, — вздохнул Виктор Николаевич Измайлов.

Он постоял у окна, полюбовался первым снегом и вернулся к начатому вчера расследованию очередного убийства.

ЧАСТЬ III. ШЕРШЕ ЛЯ ФАМ

Ало-фиолетовому закату было просторно в ясных небесах над рекой. Олег засмотрелся вдаль, шагая от великолепных старинных развалин, давно оказавшихся в черте города, к остановке. Он даже забыл ненадолго, что прождал Лялю больше часа. Избалована его прелестница, узнать бы только кем. Сначала опаздывала так, как ни одна подруга красивого и удачливого Олега до нее не осмеливалась, а сегодня превзошла саму себя — совсем на свидание не явилась. Он-то рассчитывал на приятный вечер. Олег, черт побери, заслужил его неделей работы, после которой описания ада кажутся анекдотами про пьяных истопников. Ох, девочка, девочка, чего добивается? Побродили бы по центру, поужинали в ресторане, покатались в такси… Олег обожал целовать ее, косясь на неподвижные затылки все понимающих, но не всякие грехи отпускающих за чаевые водителей. Вот наглых частников, норовящих хоть сопением дать понять, что видят и слышат своих пассажиров, Олег не терпел. Еще оплаченного самими артистами представления на заднем сиденье жаждут извозчики.

Да, если уж Олег в момент проявления девичьего вероломства пытался разозлиться не на Лялю, а на кого угодно другого, значит, влюбился по-настоящему. Ни обманываться на этот счет, ни топтаться возле клумбы с яркими живучими цветочками смысла не имело. Он взглянул на пустую, провоцирующую приступ лени и вялости набережную. Много воды и неба впереди, древние стены сзади… Олег всегда по-особому чувствовал себя на этом месте, не чуждым, не лишним, что ли. И ему начинало вдруг мерещиться: еще мгновение, и он вспомнит нечто важное и слегка мучительное, как детский стыд. «Из-за какой ерунды убивался, несмышленыш», — дернет он одним уголком рта в попытке усмехнуться и неожиданно подумает, что именно правой стороне лица суждено стать безвольной при будущем инсульте. «С какой стати ты, до неприличия здоровый по нынешним временам мужик, примериваешься к страшным болезням? — одернул себя Олег. — Накаркаешь, берегись». Однако мысли, в отличие от Ляли, были назойливы. «Я с детства ору во сне, отчаянно и неостановимо так голошу: «А-а-а». Ни травм со мной не случалось, ни стрессов особенных. Дамы, бывало, сильно пугались, трясли меня за плечи до синяков. Одна порывистая дура плеснула в физиономию коньяком из бутылки и устроила допрос: что мне привиделось. А ничего. Интересно, когда я женюсь, в обязанности благоверной войдет безропотное терпение моих криков?..»

Олегов внутренний мир и лад верно сторожило хорошее врожденное качество: он не упражнялся в самоистязании дольше минуты. Провозгласив вслух: «Иные впечатления — иные думы», парень решительно перебрался на противоположный тротуар. Машин в ту жаркую пятницу, первого сентября, почти не было, мимо проползли лишь «КамАЗ» да замызганный дребезжащий «жигуленок». «Остановку до вокзала проеду на трамвае, поймаю мотор и только из дома позвоню своей красавице — пусть по-оправдывается», — спланировал ближайший час этот вполне состоявшийся Ромео и весьма перспективный Отелло.

Общественный транспорт ждать себя не заставил. «Ну все ко всеобщим услугам», — одобрил Олег. Услуги, однако, оказались труднопереносимыми. Он и не пытался теснить дачников с их вечно распираемыми чем-то острым и твердым тележками, оставался на подножке. Толпа бодрящихся пенсионеров, лепечущих на потных материнских коленях детишек и по-рабочему одетых в обноски отцов семейств его не занимала. Впрочем, и обрамленный расстегнутой рубашкой волосатый треугольник мужской груди, оказавшийся прямо перед глазами, привлекал мало. «Почему бы тут не постоять глубоко декольтированной девице?» — привередливо упрекнул судьбу Олег. Он был молод настолько, что не задумывался, прельстил ли бы его в такой давке даже женский бюст.

Олег повернул голову вправо и… увидел его. Его… В Олеге будто визгливо заскрипело что-то пыльное, сухое, пугающе неуклюжее. «О, как долго я тебя искал», — беззвучно сообщил он вмиг побелевшими и одеревеневшими губами.

Полковник Измайлов проснулся рано. Отпуск, можно и поваляться. Но не хотелось. Он встал под прохладный душ, однако водная процедура не была ему приятна. Подошел к холодильнику, открыл и принялся выбирать съестное на завтрак. Пошарив взглядом несколько минут, он понял, что ему абсолютно безразлично, станет ли он есть вообще. «Субботняя апатия, хандра, депрессия, грусть, скука», — бормотал полковник, закуривая. Вчера, после последнего перед его двухнедельным отпуском совещания, даже Николай Палыч заметил, что с ним неладное творится. Когда они остались одни, подполковник Луценко спросил:

— Проблемы, Виктор Николаевич?

За годы совместной работы в уголовном розыске Измайлов привык к звучанию этого вопроса. А сначала по-бабьи заботливый ласковый тон в сочетании с густым басом огромного Луценко смешили. Постепенно повышающиеся звания разбросали их по разным службам, но дружбу пощадили. Луценко молча ждал ответа, и Измайлов вяло пожаловался:

— Почти ничего не ем, Николай Палыч, а толстею.

— И не стыдно тебе, Виктор Николаевич, намекать на свою полноту при мне? Да тебе еще до избыточного веса тонну всего подряд можно скушать, — рассмеялся Луценко, которого молодые сотрудники за глаза давно звали «дедушкиным шкафом».

— Как-то паршиво на душе, — просто признался Измайлов.

— Тоска, говоришь? — Луценко потер руки и вольно перефразировал пушкинского Сальери: — Откупори шампанского бутылку, но ничего не вздумай перечесть.

— Пить не хочу, Николай Палыч, — отказался Измайлов, — в другой раз.