Ли Голдберг - Мистер Монк летит на Гавайи
И что спуск под уклон с невероятного пика, где вы балансируете на дразнящем моменте перед нырком через край, захватывает ваше дыхание. Вы в жизни не чувствовали ничего более волнительного и будете потрясены, услышав себя кричащими с дикой энергией от каждого захватывающего дух изгиба.
А когда все закончится, все ваше тело будет покалывать, и вы сможете думать только о повторении этого снова... и снова.
Я отложила журнал в сторону и застыла на мгновение, ожидая почувствовать непреодолимое желание найти специальную кнопку у себя.
Я все еще ждала, когда Монк вышел из кабинета доктора Крогера. Он выглядел необычайно смиренным. Если поверить журналу, я сейчас должна сидеть с пеной у рта от неконтролируемой похоти из-за присутствия двух мужчин, которые могли меня взять.
—Все в порядке? — спросила я.
—Превосходно, — ответил Монк и прошел мимо меня за дверь. Я взглянула на доктора Крогера.
—Вы же не дали ему транквилизатор?
Он покачал головой: —Эдриан просто понял ситуацию.
—Он понял?!
—Он сейчас находится в эмоционально хорошем месте.
—Как Вы думаете, надолго он останется там?
—Эдриан знает, как связаться со мной, если окажется в состоянии кризиса.
—Каждый день — это кризис. Мистер Монк не мог заснуть после просмотра «39 шагов» Альфреда Хичкока по телевизору. Он весь следующий день провел в переговорах по телефону со студией, пытаясь убедить их прибавить еще один шаг в название.
—Не волнуйтесь за Эдриана. С ним все будет в порядке, — он улыбнулся и похлопал меня по спине. — Желаю Вам хорошо провести отпуск!
Монк жил в многоквартирном доме на Пайн, в нескольких кварталах к югу от офиса доктора Крогера, среди напоминающей родной дом прилегающей территории, лишенной природного обаяния и широких масштабов за пределами доступности, как в остальной части города.
Так как он жил недалеко, то не стал ждать, пока я отвезу его домой. Вместо этого пренебрежительно махнул на меня и начал грустный подъем к себе.
Прекрасно, — подумала я. — Поступайте как знаете. Идите домой. Будьте раздражительным ребенком. Меня не волнует.
Но, по правде, мне было не все равно. Я чувствовала глубокий укол вины и в душе проклинала себя за жесткость. Я отказывалась чувствовать вину из-за необходимости небольшого отдыха для себя и для поддержки лучшей подруги в день свадьбы.
Почему я все равно ощущала себя виноватой? Я сотрудница Монка и его друг, но не более. Я не ответственна за него.
Я не взяла с собой дочь, и она не расстроилась. Джули радовалась за меня и Кэндис, и хотя она мечтала посетить Гавайи, но боялась отстать по школьной программе. И была еще причина, почему она не против моей поездки
—Мы все время вместе, мам, —произнесла Джули с такой усталостью, которую способен передать лишь загруженный подросток. — Я люблю тебя, но иногда тебя слишком много. Мне нужен перерыв.
Уверена, в этом есть доля правды. Эй, я тоже когда-то была ребенком! Я знаю, что она чувствовала. И еще кое-что. Она с нетерпением ждала недели, проведенной с бабушкой. Мало того, что моя мама позволит Джули поздно ложиться и есть все, что ни пожелает, так они еще устроят совместные походы по магазинам. Мама редко попадает в Сан-Франциско и ведет пресловутую политику открытой чековой книжки для единственной внучки. Уверена, вернувшись, я обнаружу новый гардероб в комнате Джули. А возможно и пони.
Если моя двенадцатилетняя дочь может справиться с моим отсутствием, то и Эдриан Монк сумеет. Он взрослый мужчина. Выживет и без Натали, бегающей вокруг, чтобы вручать ему дезинфицирующие салфетки.
Что ж, выжить-то он сможет, а вот функционировать?
Разумеется, сказала я себе. Он функционировал долгое время, прежде чем встретил меня.
Конечно, это были другие времена, как мне объяснил Стоттлмайер.
Хотя у Монка всегда были обсессивно-компульсивные тенденции, когда-то он был в состоянии их контролировать настолько, что получил работу в Полицейском Управлении Сан-Франциско и проделал карьеру от патрульного до детектива по расследованию убийств.
Но затем его жену Труди, независимого журналиста, убили, взорвав бомбу в ее машине. Она являлась самым стабилизирующим фактором в его жизни. Без нее он потерялся. Горе, в сочетании с неспособностью найти убийцу жены, съедало Монка. Фобии и одержимости заполонили всю его жизнь. Расстройство стоило ему значка, который был ему дорог и почти также жизненно необходим для психической устойчивости, как и Труди.
У меня нет навязчивых тенденций, но я понимаю, что потеря супруга так может разорвать душу на куски, что и представить трудно. Когда Митч умер, меня спасла только дочь. Я полностью погрузилась в то, что стала единственным родителем. Это знание, эта сосредоточенность держали меня на плаву, когда ураганные ветры поглощающего горя угрожали унести меня вдаль.
А Монка спасли двое: Стоттлмайер, периодически подбрасывающий работу консультанта, и нанятая по настоянию доктора Крогера на полный рабочий день медсестра, помогавшая ему вернуться в мир.
Через несколько лет в один прекрасный день медсестра внезапно переехала в Нью-Джерси, и снова вышла замуж за бывшего мужа. Монк к тому времени достаточно оправился; настолько, что больше не нуждался в медицинском работнике, но помощь ему все еще требовалась.
И в тот момент он встретил меня, но это совсем другая история.
Я не делала для него ничего особенного, что не смог бы сделать другой человек, обладающий большим терпением. Или чего сам Монк не смог бы, обрати он на это внимание.
Я убеждена, что Монку больше не нужен помощник; ему просто нравилось, что есть с кем поговорить, и кому разбираться с жизненными мелочами, отвлекающими его от любимого дела — раскрытия убийств.
Действительно ли я подпорчу ему жизнь, оставив на недельку?
Нет, я успокоила себя, конечно, нет. Он же не оставался один на белом свете. У него были доктор Крогер и капитан Стоттлмайер, а еще временный работник, к которому можно обратиться.
Этого более чем достаточно.
По крайней мере, я так надеялась.
И верила, что чувство вины недолго будет беспокоить меня, желая сполна насладиться поездкой.
3. Мистер Монк и пилюля.
Мне пришлось выехать из дома в пять утра, чтобы успеть на восьмичасовой рейс до Гонолулу. В аэропорту оставила машину на долгосрочной стоянке и села на экспресс до терминала. Простояв в длинной очереди для регистрации и еще в одной для осмотра багажа, я все же добралась до ворот за двадцать минут до посадки.
Эдриан Монк и близко не присутствовал в моих мыслях, когда я устроилась в кресле эконом-класса для пятичасового перелета.
Стюардессами, обслуживающими наш рейс, работали гавайские и полинезийские девушки, одетые в яркие гавайки, с красными цветками гибикуса в волосах.
Изображение пальм, водопадов и диких гавайских пляжей транслировалось на всех мониторах самолета. Гавайская музыка — нежный ритм гавайской гитары, укеке, слайд-гитары и народных напевов, звучащий как волны, лижущие белый песок — тихо играла по всему салону.
Я закрыла глаза и вздохнула. Самолет еще стоял на взлетной полосе аэропорта Лос-Анджелеса, а мысленно и эмоционально я уже стала спокойнее, чем за последние несколько недель. Грохочущие вещами пассажиры, шум разговоров, вопли младенцев, гул двигателей и даже сладкая гавайская музыка — все исчезло.
И прежде чем осознать это, я уснула.
Проснулась, как мне показалось, мгновением позже от легкого прикосновения стюардессы, желающей узнать: не хочу ли я позавтракать.
—Вы можете выбрать между омлетом с сыром и грибами, оладьями с орехами макадамия или фруктовым ассорти, — предложила она, вытаскивая лотки из тележки и демонстрируя блюда.
Все варианты казались мне ужасными. Даже фрукты выглядели, словно пропитанные жиром.
—Нет, спасибо, — вежливо отказалась я. Взглянув на часы, я с удивлением обнаружила, что с момента взлета проспала больше сорока пяти минут.
—Если она не собирается кушать, я возьму, — произнес знакомый мужской голос. Должно быть, я ошибалась. Он не мог принадлежать тому, на кого похож.
—У Вас уже есть еда, сэр, — возразила стюардесса. Я попыталась увидеть, с кем она говорит, но ее тележка перекрыла мне обзор.
—Я почти доел свой омлет, но все еще голоден. Поэтому мне хотелось бы отведать блинов, — попросил голос. — Если она отказывается от своей порции, то какая разница, кто ее съест?
Нет, это был не он. Он никогда не сказал бы фразу, услышанную мной только что. Он никогда бы не оказался в самолете. И, конечно, никогда бы не сел в кресло с нечетным номером тридцать один.
То, что я услышала — это голос моей вины. Да, совершенно точно.
Стюардесса выдавила из себя улыбку, взяла поднос с блинами и вручила пассажиру по другую сторону тележки.
