Дарья Донцова - Сволочь ненаглядная
– Лампа Андреевна, – раздался тихий шепот.
Я подняла голову. Ирочка спустила ноги с кровати и манила меня пальцем.
– Пойдемте, покурим.
Мы вышли на холодную, довольно грязную лестницу, и девушка, вытащив пачку «Золотой Явы», пробормотала:
– Странно как с Настей вышло…
Я вздохнула:
– Наверное, в ЦИТО и впрямь лучше…
Ирочка повертела в руках сигарету и сказала:
– Она всю еду, что ей приносили, выбрасывала.
Я кивнула. Ирочка помолчала и добавила:
– Нас никогда не угощала и даже нянечкам не давала. Здесь все так делают, что съесть не могут, санитаркам всовывают. А Настя – никогда. Хорошие мандарины в помойку. Почему?
Я молчала. Ира выкурила сигарету и решительно добавила:
– Я знаю, она боялась, что ее отравят.
– Кто? Любящий муж и свекровь?
Ирочка сосредоточенно глянула в окно.
– Они больше притворялись…
– Ну, знаешь ли, – рассмеялась я, – хороши притворщики, каждый день как на работу, с сумками, полными деликатесов.
– Все равно, – упорствовала Ирочка, – притворялись, Настя мне шепнула, что они хотят ее со свету сжить! А любовь только изображают!
Я опять засмеялась, но тут же осеклась, вспомнив своего супруга и его трепетную «заботу» о моем здоровье. Разное, конечно, в жизни бывает. Тем временем Ирочка стащила с шеи цепочку, на которой болтался ключик.
– Вот.
– Что это?
– Часа за два до того, как Настю увезли, – пояснила девушка, – она дала мне этот ключик.
– Зачем?
– Ну, она пребывала в ужасном настроении, твердила, будто ее обязательно убьют, якобы из-за квартиры. Вроде муж иногородний, привез мать, и теперь они вдвоем Настю со свету сживают, чтобы после ее смерти им квартира досталась. А у нее никого из родственников нет.
– Фу, какая глупость, – отозвалась я, – намного проще развестись и разделить квартиру.
– Не знаю, – развела руками Ирочка, – просто передаю ее слова.
– А ключик при чем?
– Настя просила, если с ней что-либо случится, открыть ячейку в «Мапо-банке».
– Зачем?
– Забрать оттуда что-то, очень просила, даже плакала. Так вот я и подумала. Мне из больницы еще месяца два не выйти, может, сходите и посмотрите?
– Так с Настей вроде все в порядке.
– А откуда вы знаете? – серьезно спросила Ирочка, вкладывая мне в руку ключик, – ее же увезли…
– Ладно, – согласилась я, – спрошу у Козы, куда перевели Настю, навещу ее и отдам ключ.
Ирочка повеселела:
– Спасибо, вы прямо камень с души сняли.
Глава 3
Но ни завтра, ни послезавтра я не смогла заняться обещанными поисками Насти, потому что в нашей палате произошло страшное несчастье. Утром Ирочка не проснулась, как всегда, раньше всех. Не откинула она одеяло и во время обхода. Дежурный врач, рассердившись на сонную больную, резко потряс девушку за плечо и окаменел. Ирочка была мертва. Оля и Юля в ужасе закричали. Анна Ивановна, пожилая женщина с поломанной рукой, выскочила, голося, в коридор…
Когда я пришла в палату, Ирочкина кровать сияла чистым бельем, а Оля с Юлей категорично просили забрать их под расписку домой.
– Не останусь тут ни минуты, – всхлипывала Юля, – ничего не лечат, просто лежишь в гипсе. Это и дома можно. Лампочка, забери меня.
– Господи, – забормотала я, неловко запихивая в пакеты вещи, – конечно, конечно, только к доктору зайду.
Мрачный Станислав Федорович что-то сосредоточенно писал в пухлой тетради.
– Какой кошмар, – дала я волю чувствам, – такая молодая, и всего-то нога сломана была, ну что могло случиться?
– Тромбоэмболия легочной артерии, – сурово ответил Коза, – такое изредка происходит. Грубо говоря, сгусток крови оторвался и закупорил сосуд.
– Ужас! – Я не могла прийти в себя. – Я хочу забрать Юлю домой.
– Глупо, – отозвался Станислав Федорович, – в смерти Сапрыкиной никто не виноват, судьба, карма. Разве вы сумеете дома обеспечить надлежащий уход?
– Ну, честно говоря, – обозлилась я, – у вас тоже не слишком ухаживают, нянечку не дозовешься, медсестру не допросишься. Только деньги берут, по пятьдесят рублей за смену, а ничего не делают…
Коза возмущенно фыркнул, но возразить ему было нечего.
– Все равно я целый день у кровати сижу, – неслась я дальше, – лучше уж дома. Кстати, Настю-то забрали, а ее случай похуже нашего будет.
– Звягинцеву перевели в ЦИТО, – пояснил Коза
– Зачем бы это, если у вас такой отличный уход, – поддела я его.
– Ей требуется поставить искусственный сустав, – спокойно пояснил Станислав Федорович, – он стоит тысяча четыреста долларов, очень дорого, не каждому по карману, а в ЦИТО у них родственник работает, вроде обещали сделать бесплатно.
– Странно, что сначала ее в Склиф привезли, – протянула я.
– Так ее на улице подобрали, – пояснил Коза и велел: – Пишите расписку.
К обеду 717-я палата опустела полностью. Сначала отец забрал Олю, потом за Анной Ивановной примчался внук, а около двух прилетел Сережка, и мы отвезли Юлечку домой.
Оказавшись в родной спальне, Юлька блаженно откинулась на подушки и вздохнула.
– Хорошо дома! В палате ужасно воняло.
– Да уж, – согласилась я, – пахло не розами.
– Какой все-таки ужас, – пробормотала Юлечка, – молодая, здоровая, только-только девятнадцать исполнилось, и, пожалуйста, умерла.
– Блинчики с мясом будешь, – я попробовала переменить тему разговора, – или лучше оладушки с вареньем?
Юлечка облизнулась.
– Если честно сказать, Лампушечка, больше всего хочется жареной картошечки на сале с зеленым луком.
– Не вопрос, – пообещала я, – как раз в морозильнике лежит отличный кусок сальца с прожилочками. Давай, погляди пока телик, картошка враз изжарится.
– Да, – завопил из коридора Кирюшка, – Юльке картошечки, а мне?
– Ты уже вернулся, – удивилась я, – на тренировку не пошел?
Кирюшка мрачно протянул записку:
– Вот.
Мои руки быстро развернули бумажку: «Кирилл Романов лишен права занятий на десять дней».
– За что? – возмутилась я. – А ну, колись, чего натворил.
– Ага, – заныл Кирка, – он первый начал, пришлось ответить, кто же знал, что у него нос такой нежный, сразу кровь потекла. А уж вопил! Будто я убил его!
– Кого?
– Никиту Фомина.
– За что? – продолжала интересоваться я.
– Ну, – вновь завел Кирка, – говорю же, Кит первый полез, он меня, а я его, а нас тренер…
Поняв, что никогда не узнаю правды, я со вздохом спросила:
– В школе как?
Кирюшка совсем поскучнел и вытащил дневник. Я быстренько его пролистала и обомлела. В графе «математика» стояло восемь двоек.
– Ничего себе, как ты ухитрился в один день столько «неудов» нахватать?
Мальчишка начал загибать пальцы:
– Одна за домашнее задание, другая по контрольной, третья за самостоятельную, потом у доски отвечал, работа в классе, решение задачи, выученное правило…
– Только семь получается…
Кирка забормотал:
– Домашнее задание, контрольная, самостоятельная, ответ, работа, решение, правило… Что-то еще было…
– Конечно, – вздохнула я, – раз восемь «лебедей», а не семь.
– Вспомнил! – обрадовался мой «Эйнштейн». – Учебник дома забыл! Последняя пара за него!
Я не знала, как реагировать. Однако какая странная учительница, вполне хватило бы одной двойки, ну двух, ладно, трех, но не восемь же!
– Она сегодня всем неудов вломила, – пояснил Кирка, – злая, жуть!
– Небось довели! – посочувствовала я. – Болтали или жеваной бумагой стрелялись.
– Не-а, – ухмыльнулся Кирка, – от нее муж улизнул. Другую нашел, молодую. В общем, неудивительно. Адель Петровна страшная дура и скандалистка, ну какой мужик выдержит? Вот она и бушевала! В девятом всех с урока повыгоняла, в седьмом контрольную на два часа закатила, ну а нам пар навтыкала! Говорю же, дура! Другая б на ее месте спокойненько объяснила: горе, ребята, развожусь! Ее еще бы пожалели! Вон историчка забеременела, да неудачно, выкидыш случился. Так она всем все объяснила, и тишина у нее на уроках – могила. Лишний раз волновать не хотели. Мы же люди, все понимаем. А эта – тьфу!
И он, сопя от возмущения, принялся стаскивать джинсы. Я молча стояла рядом. До чего странные нынче учителя! Когда я училась в школе, мы никогда ничего не знали о личной жизни педагогов. Все преподавательницы были строги, вежливы и держали дистанцию. Наверное, в учительской они рассказывали друг другу о своих бедах и радостях, но на уроках сохраняли непроницаемое выражение лица, словно боги с Олимпа. Невозможно было даже представить себе, что они ссорятся с мужьями, готовят обеды и стирают белье… А теперь! Рассказывать детям о выкидыше! Может, я становлюсь ханжой?
– Лампушечка, – залебезил Кирюша, – а мне картошечки?
– Ладно, иди мой руки, – вздохнула я, – не морить же тебя голодом, Лобачевский.
– С салом, зеленым луком и чесноком, – уточнил Кирюшка и с гиканьем понесся в ванную.
