Методика очарования - Раевская Фаина
Вздрагивая от сырости и беспрестанно зевая (от нервов, должно быть), я заняла боевой пост у ворот. В паре метров от них стояла потрепанная жизнью черная «Волга», на которой изволили прибыть господа из правоохранительных органов.
Персональный мент, как окрестила Александрова Катерина, с визитом не торопился. «Работничек, е-мое! — с глухим раздражением думала я. — Если бы на месте Кострова с Громозекой оказался настоящий убийца, то Сашка явился бы как раз вовремя, то есть аккурат к двум остывающим трупам, моему и Катькиному. Да, Катерина, пожалуй, права, распустилась наша милиция до крайности! Так и простудиться недолго!»
Организм немедленно отозвался на крамольную мысль громким чихом.
— Желаю здравствовать, — раздался сиплый мужской голос из-за ворот. Он мало походил на голос Александрова, потому я не рискнула выйти за ворота, а поднялась на цыпочки, чтобы выяснить личность загадочного доброжелателя. Им оказался «ничейный дедушка», так мы с Катькой окрестили ждановского аборигена, имени которого никто из местных не знал. Мужичок невысокого роста и с вечной седоватой щетиной на впалых щеках круглый год бродит по деревне в замасленной фуфайке, шапке-ушанке с одним ухом и стареньких кроссовках «Адидас» на босу ногу. Новорусские жители Ждановки назвали деда «летучим голландцем», потому что он все время появляется ниоткуда и исчезает в никуда. Где он живет, чем занимается — не знает никто. Среди жителей деревни даже ходят слухи, что встреча с «голландцем» сулит по меньшей мере крупные неприятности. Подтверждением слухов стал факт внезапного банкротства владельца самого богатого особняка в Ждановке. Владелец этот служил не то банкиром, не то олигархом, не то членом правительства. Однажды он едва не сбил дедушку своим «Хаммером», обматерил его, как водится, и умчался дальше. После чего спустя всего-то пару недель внезапно в одночасье оказался ни с чем. Бедняжке пришлось продать особняк за чисто символическую цену и покинуть родину. Говорят, теперь он с семьей доживает свой век в страшной бедности где-то в Лондоне.
Неприятностей не хотелось — их у нас с Катериной и так предостаточно, — потому я приветливо отозвалась:
— Спасибо большое, и вам не болеть!
— Болезни нас не берут, — охотно вступил в беседу «ничейный дедушка». — Мы народными средствами лечимся. Самогоном.
— Растираетесь?
— Не-е, растираться нам ни к чему. Внутрь льем. Никакая хвороба не пристает. А вы, как погляжу, добро свое ликвидируете?
Последнее слово дед произнес не слишком уверенно, почти по слогам. По тому, как радостно он зажмурился, я поняла, что словечко ему нравится, однако смысл его заставил меня насторожиться:
— В каком смысле ликвидируем? Какое добро?
— Ну как же? Я давеча самолично наблюдал, как вы коврик в сарай тащили, а потом ваш работник коврик этот Никитке покойному поволок. Да тому коврик как бы уже не нужен, вот ваш работник его на скотомогильник и отнес. Так я его прибрал. Ты не против, дочка?
— Кого… — непослушными губами произнесла я. Вышло неубедительно и как-то жалостно, потому я, прочистив горло, повторила: — В смысле, кого прибрал?
— Так ковер же! — «Летучий голландец» рассмеялся мелким неприятным смехом. — Нет, ну если он вам нужен…
— Нет, нет, оставьте ковер себе! Он нам и в самом деле без надобности. Значит, говорите, наш работник ковер выбросил? А как он выглядел?
— Ковер? — удивился дедок.
— Да работник же! — с досадой воскликнула я, сетуя на бестолковость «летучего голландца». От долгого стояния на цыпочках свело икры. Я с тихим стоном опустилась прямо на землю и, хныча, принялась растирать ноги. «Ничейный дедушка» с доброй улыбкой ангела наблюдал за моими страданиями, а потом уверенно произнес:
— Самогон все-таки — первейшее средство от всех болезней. И от душевных, между прочим, тоже.
— Душевных… — эхом повторила я. В эту минуту у меня не было ни малейших сомнений, что от полученной информации над моим душевным здоровьем нависла нешуточная угроза.
— Ага. Виданное ли дело, собственных работников не знать в лицо!
— Просто у нас… э-э… страшная текучка кадров. Воруют, понимаете ли. Вот и этот туда же, упер коврик и не поморщился. Конечно, коврик захудалый, мы с Катериной давно собирались его выбросить, но сам факт просто возмутителен!
— Это да, это нехорошо, — согласился старик. — Вам в милицию надо. Там люди серьезные служат, найдут подлеца в момент.
Святая вера дедушки в милицию умилила и на какое-то время заставила забыть о физических страданиях. Дед тем временем начал давать показания:
— Значит, так, дочка. Этот тип мне показался дюже подозрительным. Судя по всему, человек он немолодой. Если бы не знал, что он ваш работник, то подумал бы, что он служит в каком-нибудь засекреченном учреждении! — Для верности дедок поднял вверх крючковатый палец, выдержал многозначительную паузу и продолжил: — Дядька солидный…
— Толстый, что ли? — уточнила я.
— Не-е, не толстый, зачем толстый? Солидный — значит, умудренный жизнью, опытный. А по фигуре если, то нормальный, атлетичный… — Это слово «голландец» тоже произнес по слогам и так же сладко зажмурился. Где, интересно, он нахватался подобных знаний? — Я в людях-то хорошо разбираюсь, столько годков прожил на свете! Куда там Вечному жиду! Сама посуди: коврик-то ваш по весу довольно тяжелый — вон как вы надрывались, пока его в сарай волокли, и я попыхтел, пока донес его со скотомогильника до хижины своей. А работничек ваш через плечо его перекинул и понес, и понес… Калитку-то Никитки нашего покойного отомкнул, сгрузил, стало быть, ковер, но потом передумал и отнес его на скотомогильник. Я так соображаю, дочка: совесть в нем заговорила. Чужое добро, знаешь ли, руки огнем жжет. Вот и выбросил он коврик-то ваш. Так я его приберу?
— Да берите, берите, я ведь уже сказала! А что, работник этот после в дом вернулся или уехал куда?
— Так не видел я. — Дед сокрушенно развел руки в стороны. — Но со скотомогильника работник ушел, это факт, а я остался. Дел невпроворот! Давеча Силкины ремонт затеяли. Так много хороших вещей повыбрасывали: и мебель кое-какую, и одежду… Ревизию я проводил, а за работником вашим больше не наблюдал.
В том, что «летучий голландец» видел убийцу, я не сомневалась ни секунды, однако показания деда ясности не внесли, скорее, наоборот, вызвали еще большие волнения. Да и вопрос о возможном присутствии убийцы в непосредственной от нас с Катькой близости по-прежнему оставался открытым. Когда я совладала и с эмоциями, и с судорогой и снова встала на цыпочки, чтобы продолжить беседу с «ничейным дедушкой», то нос к носу столкнулась с Сашкой Александровым. Еще раз подивившись потусторонним способностям «летучего голландца», я невнятно поздоровалась со следователем. Сашка ответил мне долгим и каким-то трагическим молчанием. Выражение его лица вкупе с более чем внимательным взглядом заставляло задуматься о вечном.
— Вот ты мне скажи, Александра, — печально вздохнул Сашка, чем лишь усугубил нехорошие предчувствия, — почему так в жизни получается?
