Ольга Лукас - Элексир князя Собакина
Старухи подтягивали дребезжащими голосами, а в конце каждой фразы прикладывали руку к сердцу и кланялись. Слов было не разобрать, но слышалось что-то вроде:
Кота сера меси ногами,Кота сера меси ногами.Охо-хони, меси ногами,Охо-хони, меси ногами.
— Может, они живодеры какие? — испуганно шепнул Живой Бабсту. — Кота серого ногами запинали... Давай свалим отсюда, пока не поздно!
— Цыц! — тоже шепотом ответил Бабст.
Дьякон перестал петь и ушел в алтарь, затворив за собой дверцы.
На этих дверцах рукой художника-любителя были выписаны две сцены из жизни какого-то святого. На правой картине старец подносил крестьянской массе ту самую церковь, в которой они теперь находились. На левой — вручал горшок с совсем маленьким саженцем березки. На белом стволе крошечного деревца старательной рукой примитивиста были прорисованы черные полоски, что делало его похожим на жезл регулировщика.
— Смотри! — толкнул Бабст Савицкого.
— Что? — не понял Петр Алексеевич.
— Да береза же!..
Однако договорить он не успел. Царские врата отворились, и вышел тот же самый огромный бородач, но в новом облачении: ленту он снял, а поверх рясы нацепил что-то вроде камуфляжной куртки с желтыми пятнами. По всей видимости, это был все-таки не дьякон, а священник.
В руках батюшка держал чайник. Он приложился к носику и, надув щеки, вдруг брызнул прямо в лицо ближайшей старухе. Старуха благодарно поклонилась. Священнослужитель стал обходить храм, обдавая всех по очереди. Обрызганные радостно улыбались, кланялись и благодарили. Когда очередь дошла до княжны, она демонстративно отвернулась, а Живой малодушно спрятался за ней, присев на корточки. Савицкий и Бабст приняли благословение со смирением. Закончив процедуру, батюшка снова удалился в алтарь. Народ, немного покланявшись ему вслед, запел про серого кота самостоятельно.
— Эй, академики! — послышался голос Дуни.
Они обернулись и увидели, что проводница манит их рукой из маленького придела с правой стороны храма. Все подошли к ней.
На стене висела помещенная в богатый золотой оклад фотография восточного человека в русской косоворотке. Взгляд у неизвестного был прищуренный, хитрый и внимательный. Под портретом стояли два больших бонсая и горели свечи. Чуть пониже была поставлена миска, в которой лежали какие-то записочки.
Дуня дважды поклонилась и хлопнула в ладоши.
— Божественный, моли духов за нас! — произнесла она, а затем обернулась к приезжим.
Глаза ее горели.
— Вот он, учитель наш! — сказала Дуня горячим шепотом. — Да поклонитесь вы, шея-то не сломится!
Все поспешно склонили головы.
Савицкий понял, что надо выразить благодарность за гостеприимство. Он прокашлялся и начал:
— Благодарим вас, уважаемый божественный учитель, за теплый прием во вверенной вам деревне. Нам тут все очень нравится, особенно доброжелательность местного населения и его трудолюбие, выразившееся в булыжной мостовой. Надеемся, что наша экспедиция, предпринятая с самыми благородными целями, не потревожит ваш покой. Желаем вам благополучного пребывания на том свете.
Глаза учителя на фотографии прищурились еще больше, и он усмехнулся — по крайней мере. так показалось Савицкому.
— Ну, пойдемте, хватит вам на первый раз, — сказала Дуня. — Талисманчик на память захватите.
Они взяли по камешку из специальной корзинки, стоявшей у дверей храма, и вышли на улицу.
Оказавшись за воротами, все не сговариваясь вздохнули с облегчением.
— Дуня, я извиняюсь, а кто ваш учитель был по национальности? — спросил Петр Алексеевич.
— А вот погодите, — с улыбкой ответила Дуня. — Сперва покушаем. потом к председателю сходим. Он вам все по порядку и расскажет. Всему свое время. А пока что к нам пойдем.
Бабст почесал в затылке:
— А может, в лесу заночуем? — предложил он, неуверенно посмотрев на руководителя экспедиции. — Палатку поставим у речки, а? Дров тут завались. Рис есть, колбаса тоже, можно хрючева наварить. Еще рыба имеется...
Савицкий хотел что-то ответить, но Дуня не дала ему и слова сказать:
— Ой, да как же вы в лесу-то будете? — всплеснула она руками. — Там у нас теньгуи по ночам бродят!
— Кто?
— Теньгуи. Ну, лешаки такие. Здоровенные, зубастые. Загрызут вас, и ахнуть не успеете. Нет, даже не думайте. Да пойдемте к нам! У нас дом большой, всем места хватит. Папаня с маманей померши, мы только с братцем живем. И накормим вас, и напоим. Тут недалеко.
— Ну, пошли! — решил Савицкий. — Спасибо вам, Дуня.
Все двинулись обратно в сторону магазина.
Паша плелся последним.
— Лешаки... — бормотал он так, чтобы слышала только княжна. — Теньгуи... Кота серого запинали... В Москву хочу!
Глава 17
Отец Симеон
Дунина изба стояла на пригорке. С виду она казалась ничем не примечательной, разве что была действительно большой, в шесть окон. Однако чудеса и тут не кончились: едва войдя во двор, княжна вдруг пронзительно взвизгнула, а все остальные попятились.
Высунув язык и ощерив крупные клыки, на гостей смотрел деревянный дракон. Идолище было раскрашено во все цвета светофора — зеленое туловище, красный язык и желтые глаза.
— Теньгуй? — спросил Живой.
— Да нет, что вы! — засмеялась Дуня. — Это хиря, змей летучий, он наш дом охраняет. Да вы не бойтесь, он не кусается.
— А мы и не боимся, — пожал плечами Бабст. — Мало мы змеев видели, что ли?
— Да, у вас в Москве-то, братец говорил, хири так и кишат.
— В Питере они еще больше кишат, — заступился за родной город Савицкий. — Про него так и говорят — змеиный город.
— Поклёп, — кратко заметил Бабст.
На крыльце Дуня сняла сапоги. Остальные тоже разулись и проследовали за хозяйкой в сени.
Дом состоял из двух больших комнат и кухни. В целом бонзайское жилище мало отличалось от обычного деревенского: мебель была явно еще советская, а по стенам висели старые фотографии людей с напряженными лицами — видимо, родственников. Обращали на себя внимание только два обстоятельства. Во-первых, нигде не было видно ни телевизора, ни радиоприемника. А во-вторых, на самом почетном месте, в красном углу, висел портрет учителя — точно такой же, как в храме. На полочке под ним стояли приношения: по краям — два бонсая, а в центре — свечи, тарелка с блинами и чашка.
— Вы располагайтеся, а я пока покушать приготовлю, — сказала Дуня.
— Давай помогу, — моментально вызвался Бабст. — Дрова вроде есть, я возле сарая видел. Поколоть?
— Да что вы, у нас электроплитка, — улыбнулась Дуня. — Печь мы только по большим праздникам топим. Ну пойдемте, поможете, коли хотите.
Костя вошел вслед за хозяйкой на кухню — и тут же замер на пороге.
На электроплитку был поставлен большой бидон из-под молока с крышкой, примотанной скотчем. Из крышки выходила медная трубка. Закручиваясь змеей, она исчезала в ведре с водой и появлялась снизу уже в виде небольшого краника. Из краника бодро капало в трехлитровую банку. В углу на полу томились, дожидаясь своей очереди, еще несколько больших банок с брагой и лежали мешки с рисом. На полках теснились бутыли — по-видимому, с готовым продуктом.
— Классика! — покачал головой Бабст. — Самогонный аппарат эпохи Николая Второго. Даже градусник в бидон не воткнули, экстремалы. Ты учти, Дуняша: если температура поднимется выше восьмидесяти градусов, то так жахнет, что крышку от бидона будешь искать у речки Свинки.
— А, ничего! — беспечно махнула рукой Дуня. — Всю жизнь гоним, и не жахало пока. А температура — так на плитке же написано, сколько ставить. У нас в райцентре такие электроплитки и продают — с красной отметинкой и с буквой «сэ».
— Прогресс! Это ты сама гонишь?
— Не... Братец занимается, — потупившись, пояснила Дуня. — Он сейчас в церковь отлучившись. Батюшку-то видели? Вот это он и есть. Придет скоро.
— А самогонку гнать тоже учитель придумал?
— Он, — с почтением кивнула Дуня. — Продавать запретил, а самим велел пить. Подогревайте, сказал, разбавляйте до градуса разумного и пейте помаленьку во здравие. А отраву, водку то есть, забудьте навеки.
— А из чего гоним? — поинтересовался Бабст.
— У нас саки только рисовые. Другого нельзя нам.
— Очищаете хоть?
— А то! Двойной очистки, с молитвой.
— Попробовать-то дашь?
— Не могу пока. Братца подождите, он благословить должен. Да вон он идет! — воскликнула Дуня, взглянув в окно.
По дорожке к дому широко шагал братец — все в той же голубой рясе и камуфляжной куртке, в которых он служил обедню. Дойдя до хири, батюшка вдруг остановился и со всей силы пнул змея летучего сапогом в нос. Погрозил ему пальцем и проследовал в дом.
