Арто Паасилинна - Лес повешенных лисиц
– Я сама не своя до стирки! Ловите-ка вы, мужики, лисиц, а я буду тереть простыни, – весело говорила Наска.
Январская большая стирка все же сказалась на здоровье старухи, хотя она и не показывала виду. Под пронизывающим морозным ветром старуха саамка развешивала чистое постельное белье на заледеневшую бельевую веревку. С маленькими, покрытыми венами руками, ставшими от холода синими, она хлопотала на улице и в сауне. Когда, наконец, большая стирка подошла к концу и в бельевом шкафу до самого потолка были сложены изумительной чистоты благоухающие простыни, Наска свалилась с ног. Она простыла, вечером температура достигла тридцати восьми и трех десятых.
Два дня пролежала Наска с температурой. Ремес вновь стал готовить и убираться в избушке. Он варил Наске мясной бульон, которым Ойва Юнтунен кормил больную с ложечки. Мужчины были молчаливы и опечалены так, словно болела их собственная бабушка. По привычке они подходили к кровати Наски и укрывали старуху, трогали ее горячий лоб. Шторы в комнате больной были задернуты, в ней поддерживалась постоянная температура. Ермаку было запрещено мурлыкать слишком громко. Когда Наске потребовалось помыться, Ремес набрал полную ванну горячей воды. Вместе с Ойвой Юнтуненом они выкупали и обтерли старуху.
Но ничто не помогало. Температура по-прежнему поднималась. На третий день Наска стала бредить. Было похоже, что она хотела иметь дело только с Господом да еще порой с ее ненаглядным Киурели.
Мужчины тихо совещались, как бы вызвать к бедной старухе врача. В любом случае нужно было купить лекарства, пенициллин или что другое. Когда такой старый человек простужается, это всегда серьезно. И тут в головах мужчин промелькнула мысль о самом ужасном.
Мужчины пришли к тому решению, что если старухе станет еще хуже, ее нужно любым способом доставить в больницу.
– Я поеду в Пулью и вызову армейский вертолет, – заявил майор Ремес. – Спрячься ты на это время хотя бы в арестантской. Мы не можем оставить Наску здесь умирать.
Ойва Юнтунен считал так же. Если над ним сгустятся тучи, он мог бы убежать из Куопсувары. Ушел бы на лыжах хоть в Норвегию. Сейчас главное – чтобы Наска поправилась. Нужно сделать все возможное.
– Если с вертолетом не получится, тогда закажи самолет на лыжах. Договоримся, что если будет облачно, я разожгу на Куопсуянкке несколько костров, чтобы вы увидели, где сесть. Прощай на тот случай, если мне придется уйти в Норвегию и мы завтра не успеем пожать друг другу руки.
Мужчины с серьезным видом обменялись рукопожатием.
Наска, в бреду от высокой температуры, слушала бормотание совещающихся мужчин. Она различила несколько слов. Было похоже, что они говорили о больнице, об армии и вертолете. Наска была ошарашена. Опять ее, что ли, хотят отдать в лапы властям? Может, по мнению мужчин, простыни выстираны недостаточно хорошо?
Из последних сил несчастная старуха встала с кровати, оделась и принялась подметать пол. При этом она тихо напевала, и когда мужчины, к своему удивлению, увидели, что больная принялась за работу, они попытались уложить ее обратно в постель. Однако Наска была упрямой и принялась готовить обед. Она зашла так далеко, что принесла из сарая дров для плиты.
– Я уже здорова, – убеждала она мужчин, пытаясь выглядеть бодрой.
Эта возня отняла у нее последние силенки. Вечером ее стошнило перед плитой и она упала на пол. Мужчины отнесли ее в кровать и вытерли пол. Когда измерили температуру, ахнули: столбик поднялся выше сорока градусов. Дыхание у Наски стало затрудненным, сердце едва билось в ослабевшей груди, из глаз текла желтоватая жидкость. Наска попросила положить ей в ноги Ермака. Кот был серьезен. Он не мурлыкал: чувствовал, что дела у хозяйки плохи. Ермак лизал суховатую руку Наски и смиренно смотрел старухе в глаза. Кот ведь тоже понимает.
Майор Ремес и Ойва Юнтунен не смыкали глаз возле постели больной. По привычке они измеряли температуру. Они готовили горячее питье и вливали его в рот старухе. Они размалывали таблетки от гриппа в порошок, который затем растворяли в горячей воде, и поили Наску этой микстурой. Наска вся горела, дыхание стало хриплым, голова больше не поднималась с подушки. Силы оставили несчастную.
Ночью Наска уснула. Мужчины не посмели включать свет, лишь зажгли перед иконой свечку. Иногда майор Ремес выходил покурить.
В три часа утра Наска очнулась. Чистым голосом она поблагодарила Ойву Юнтунена и майора Ремеса за все хорошее, что они для нее сделали.
– Я попытаюсь замолвить перед Господом словечко и за вас. Живите по-человечески.
Мужчины держали старую Наску Мошникофф за руку, когда она умерла. Майор Ремес закрыл ей глаза. Ойва Юнтунен скрестил на груди ее худые руки, натрудившиеся на своем веку. Мужчины накрыли покойницу чистой, ею самой выстиранной простыней. Майор Ремес зажег перед иконой новую свечку. Мужчины вытирали слезы и скорбно покашливали.
Кот Наски стал проситься во двор.
Утром обитатели избушки нашли возле крыльца мертвого Ермака. Он закоченел в позе спящего. Старый кот навеки перестал мурлыкать.
Глава 15
Ойва Юнтунен и майор Ремес отнесли легкое тело старухи саамки Наски Мошникофф в арестантскую, превратившуюся, таким образом, в покойницкую, и закрыли за собой двери. Ойва Юнтунен принес из поварской целлофановый мешок, в который положил труп кота. По мнению майора Ремеса, это было не совсем правильно:
– Уж в мусорный мешок кота мы не положим.
Ремес завернул Ермака в чистое банное полотенце, отнес кота в мертвецкую, положил его под покойницкое покрывало в ноги старухе, где кот провел большую часть своей жизни.
Мужчины стали раздумывать, как поступить со скончавшейся старухой и ее бездыханным котом. Может, стоит известить о случившемся власти? Нужно, чтобы тело Наски было погребено в освященной земле... Организовать похороны, отправить некролог в газету "Народ Лапландии", купить гроб, заказать приходской зал для поминок, найти могильщиков, надгробный камень...
– Ты займешься похоронами, – решил Ойва Юнтунен. –Увезешь тело и все организуешь.
Майор Ремес устало вздохнул. Ему еще не приходилось никого хоронить. Солдаты убивают, похоронами занимаются в тылу. У майора не было ни малейшего опыта в этом печальном деле.
– Ты что, опять заставляешь меня тащить Наску в Пулью?
– Да. За это я тебе и плачу.
– Если бы мы исполнили последнюю волю самой покойницы, то нам не пришлось бы ее отсюда никуда вывозить. Ты же помнишь, что Наска не хотела к людям. И при жизни она считалась пропавшей. Никто не будет искать тело. Никогда.
Ойва Юнтунен задумался. Если Наску Мошникофф похоронить в тайге, то можно было бы избежать всей этой бумажной волокиты и вполне вероятного допроса в полиции. Правда и то, что Наска не хотела выбираться из тайги. Вряд ли она расстроилась бы, если бы ее похоронили, например, в Юха-Вайнан Ма. Совершенно очевидно, что покойница была бы этому рада.
Решение оказалось в конце концов естественным и простым. Чего попусту тащить тело старухи и труп кота в Пулью и оттуда незнамо куда? Лучше всего похоронить здесь вместе с котом.
– Здесь, конечно, нет освященной земли, – раздумывал Ойва Юнтунен.
По мнению же Ремеса, вся планета, строго говоря, была освященной землей и имела божественное происхождение. Господь создал и эту глухомань так же, как и кладбище в Инари. Или Ватикан.
– Я могу выстругать хороший гроб, – пообещал майор Ремес.
Ойва Юнтунен размышлял насчет обрядовой стороны похорон.
– Пастор может настучать куда следует.., Как бы Наска отнеслась к тому, что мы похороним ее без попа?..
У Ремеса был готов ответ и на этот вопрос. Наска при жизни была по вере своей православной. Было грешно для ее отпевания вызывать какую-нибудь лютеранскую каналью. Кроме того, майор сказал, что знает целых два довольно печальных псалма. Если уж на то пошло, то он мог бы их исполнить.
– Раз уж мы похороним Наску, то сделаем это как подобает. Если мы отвезем ее в Инари, то за гробом не будет никого, кроме двух спешащих куда-нибудь функционеров из социального отдела и похмельного пономаря. Мы провели вместе с Наской так много времени, что просто обязаны проводить ее в последний путь. Позаботимся о ней до конца.
Так и порешили. Майор Ремес спилил несколько сухих стволов, расколол их и принялся обстругивать.
Работа заняла несколько дней. Мужчины горевали о Наске, были немногословны. Ежедневно они ходили посмотреть на тело, садились на несколько минут на край яслей и вздыхали. Их горе было неподдельным и глубоким. Казалось, что их оставил дорогой для них родственник. Аппетит у мужчин пропал, да и посуду они мыли и подметали полы без особого усердия. Когда майор, сколачивая гроб, ударил по пальцу молотком, он даже не выругался, так заполнило горе все его существо.
