Ольга Степнова - Уж замуж невтерпеж
– Нас преследуют?
Балашов пожал плечами. Я ненавидела, когда он так пожимал плечами.
– Тебе по-барабану? – заорала я.
– Я не знаю, смогут ли они открыть гараж, там замок заедает! – заорал он, и хлопнул по рулю большими руками. Машина опасно вильнула. Я удовлетворенно замолчала, но долго не выдержала:
– Жаль, ты не убил Виля!
– Жаль, у него не было родителей, – тихо сказал Балашов. – Он бы вырос другим человеком.
– Тьфу! – крикнула я и опять замолчала.
Скорее бы добраться до поста ГАИ.
Навстречу нам пролетела машина. Я не придала этому никакого значения. На то она и дорога, чтобы по ней ездили машины. Балашов вдруг вздрогнул, стал прерывисто нажимать на тормоз и гасить скорость, переключая передачи на пониженные.
– Что? – я заколотила кулаками по коленкам. – Ну что еще, что?!
Балашов, белый как мел, крутил руль, разворачивая машину в обратном направлении.
– Алевтина Ивановна, – прошептал он. – Это ее джип!
Гришу Сидорова из Монако, которому из всей человеческой речи понравилась лишь одна фраза, я еще могла пережить. Но Алевтину Ивановну на джипе! Алевтину Ивановну, из-за которой нужно вернуться в лапы шизанутого Виля!
– Нет! – заорала я. – Стой, Балашов!
– Там Эля, – задыхаясь, сказал Балашов. – В джипе моя теща. Она зачем-то едет к нам! С ней Эля! Она же не могла оставить ее одну!
– Может, это другой джип? – простонала я.
– Нет. Я сам его покупал.
– Звони ей! Пусть возвращается! Ты наверняка купил ей и мобильник!
– Купил. Только свой я выложил в гостиной, когда вытряхивал перед Вилем карманы!
– Стой, Балашов! Им ничего не грозит! Эта ... Ивановна – мать Киры! Она наверняка в курсе дочкиных проделок с мужиками! А Кира – мать Эли! Им ничего не грозит!
– Кира – мать?! – завопил Балашов и забил кулаками по рулю. – Кира – мать?!
Лучше бы он пожал плечами.
Я поняла, что спорить бессмысленно, и изо всех сил вцепилась руками в сиденье.
Ездила балашовская теща не хуже зятя. Мы почти нагнали ее на повороте, Балашов засигналил ей, замигал фарами, но она, газанув, помчалась к воротам злополучного дома.
Ворота почему-то были открыты. Мы видели, как джип подъехал к центральному входу, из него вышли дама в мехах и девочка в шапке с ушками как у кошки. Они позвонили в парадную дверь, но им не открыли. Дама толкнула дверь, та открылась. Балашов навалился всей тушей на сигнал, но они, не услышав, исчезли из виду.
Мы затормозили у будки с охранником, Балашов выскочил и, заорав «Вадим, за мной!», пнул дверь ногой. За дверью виднелась кушетка, на ней – лежал и храпел мертвецки пьяный Вадим. Балашов подскочил ко мне.
– Садись за руль! Уезжай. На посту ГАИ позвони в милицию! Давай!
– Нет.
– Быстрей!
– Я с тобой.
– Там ребенок, а он ни перед чем не остановится!
– Ты один не справишься!
Я выскочила из машины. Он схватил меня за плечи и запихнул на водительское сиденье. У меня оставался последний аргумент.
* * *У меня оставался последний аргумент.
– Я не умею водить машину, – тихо сказала я.
– Врешь, – еще тише сказал Балашов, но я видела, что он мне поверил. – Врешь.
Я побежала к дому. Балашов меня обогнал. Все возвращалось на круги своя. Он опять бежал впереди, не заботясь, поспеваю ли я за ним.
Когда закончится эта ночь? Я прожила за нее десять жизней и пять раз умерла.
В холле горел свет, но никого не было. Напольная ваза, которой огрели Мороза валялась на полу, на вешалке болталась Кирина шуба. Балашов замер на мгновение в дверях. Голоса доносились из его кабинета. Солировал незнакомый контральто, смешно и странно путая согласные.
– Мыльный потох с потолха! Шотландсхий плед пгевгатился в мочалху! Телевизог! Штогы! Хошмаг! Ховгы! Этот алхаш свегху опять заснул в ванной! Двегь всхгывали болхагкой! Я сдегу с нехо тги шхугы за гемонт! Он у меня наесться нохтей с пегкотью! Виль, шо ты здесь делаешь? Пгоблемы со светом? Хига, хде Вихтог? Уже свалил? Я поживу у тебя с недельху, поха дома газхгом! Хошмаг, а не Новый ход!
– Кошмар, а не Новый год! – закричал звонкий детский голосок.
Балашов широкими шагами направился в кабинет. Так идут на казнь, так гибнут за идею. Я видела только его широкую спину, но знала – у него белое лицо и черные дыры вместо глаз.
В кабинете за столом сидел Виль. На коленях он держал маленькую девочку в розовом платьице и в шапке с ушками как у кошки. Это была та самая девочка, которой я по ошибке отдала приз. Кира с ногами забралась на подоконник, возле которого стоял огромный сейф, и смотрела на происходящее пьяно и весело.
Половину кабинета занимала дама в шубе из голубой норки. Дама была крупна, чернява, а ее черные очи опасно вылезли из орбит то ли от гнева, то ли от безнадежно запущенной щитовидки.
Балашов застыл на пороге.
– Папа! Ура! – закричала девочка. – Ты прилетел из Парижа! – Она хотела броситься к нему, но сильные руки Виля удержали ее на коленях. Дама царственно развернулась к Балашову.
– Ягих, ты не в Пагиже! – сменив контральто на скандальный сопрано, вскрикнула она. – Ты навгал? Ягих, ты шо, офихел?!
Стало ясно, что пучеглазие – не самый страшный ее недостаток.
– Здорово, толстый! – хохотнул Виль. – Видишь, как все получилось! Ты сам вернулся и правильно сделал! – Он пощекотал Элю под мышками, Эля, взвизгнув, опять сделала попытку спрыгнуть с его колен. – Тебе повезло, толстый, что я не смог открыть твой гараж, зато мне повезло, что их сосед заснул в ванной!
– Пусти, ко мне папа приехал! – Эля еще не поняла, что с ней не играют.
– А шо тахое? – дама умудрилась еще больше выкатить глаза, став точной копией жены вождя пролетариата. Только в голубой норке.
– Открывай сейф! – приказал Виль Балашову.
– Сначала Эля и Алевтина Ивановна уедут домой!
– Я Изгаилевна, Ягих! Схольхо можно...? Шо тут за спехтахль? Хига!
– Мама, забери Элю и уезжай!
– Открывай сейф!
– Сначала Эля и Алевтина ... Ираклиевна уедут домой!
– Изгаилевна, Ягих! Ты не в Пагиже?
– Мама, забери Элю и уезжай!
– Да шо тахое? Хде Вихтог? Хига!
– Сейф!
– Я что – заложница?!! – до Эли первой дошел смысл происходящего.
– Шо? Хто это? – палец с неприлично крупным перстнем указал на меня.
– Виль! Мама!
– Сейф!
* * *Говорила же я, что мы сделаем только хуже тем, что вернемся!
– Ай, у него ножик! – пискнула Эля. Она была бледненькой, но испуганной не выглядела. Между пальцами у Виля действительно блеснуло тонкое лезвие. Он левой рукой обхватил Элю за шею, а в правой зажал нож так, что острие упиралось девочке под подбородок.
Кира кинулась к Вилю и попыталась отвести его руку с ножом в сторону. Рука дернулась, не сдалась, у Эли на подбородке выступила алая капля крови.
– Хагаул! – простонала Алевтина Израилевна и, побелев, стала падать на пол.
Балашов, подхватил ее под норковые подмышки, пробормотал: « Не волнуйтесь так, Алевтина Исмаиловна!» и бережно уложил в глубокое кресло.
– У бабули давление, – сочла нужным объяснить Эля.
Одним прыжком Балашов оказался у сейфа, одним незаметным движением его открыл. Виль следил за ним неотрывно, рука с ножом подрагивала в страшном, убийственном тонусе. Кира обессилено опустилась на пол, к ногам любовничка.
Верю, она не хотела так далеко заходить. Верю, она не учла – у красавчика нет тормозов. С ним было не скучно, а для нее – это главное.
– Папа, мне вовсе не больно, – пискнула Эля.
Балашов смахнул с полки сейфа массу бумаг. Они веером спланировали на стол перед Вилем, часть из них упала к Кириным ногам.
– Она здесь, – задыхаясь, сказал Балашов, – я не знаю где точно, но здесь. Сунул в общую стопку.
– А можно снять эту шапочку, а то я чувствую себя полной дурочкой? – жалобно спросила Эля.
Виль громко заржал.
– Ищи, – приказал он Балашову.
– Виль, отпусти Элю, – пьяно пролепетала Кира, – мы так не договаривались.
– Мам, а вы как договаривались? – Эля сидела, неудобно вывернув голову, чтобы острие ножа не так больно жалило подбородок.
– Помоги мне, – Балашов поднял на меня глаза.
Я вопросительно уставилась на Виля.
– Давай, – милостиво согласился он.
Я подошла к Балашову, мы стали перебирать бумаги, делая вид, что внимательно читаем каждую. Руки у нас тряслись в унисон, как у двух психов на уроке трудотерапии. Я поднимала бумаги, которые лежали на полу, просматривала их и складывала в стопочку на подоконнике. Это были какие-то акты сдачи-приемки работ, счета-фактуры и прочая деловая дребедень. Не было только той самой главной бумаги, из-за которой детдомовский пакостник Виль лишил жизни трех человек и готов был проткнуть ножом тоненькую детскую шейку с еле заметной голубой жилкой. Жилка пульсировала сильно и часто, Эля боялась, но старалась этого не показать.
