Богатая бедная Лиза - Елена Викторовна Яковлева
Тогда я отвернулась от окна и телик включила. В тихой надежде за бразильским сериальчиком время скоротать. А заодно и душой, как водится, отдохнуть. И что же я вижу? Там таких красоток в купальниках показывают, что Стасов взгляд самопроизвольно со стенки на телевизор переместился, по-прежнему оставаясь при этом тупым и апатичным.
У меня, признаться, возникла мысль, что это конкурс красоты какой-нибудь, не иначе, да тут за кадром голос с неистребимым кондратовским прононсом с разъяснениями выступил. Из коих следовало, что прекрасные дивы в неглиже — претендентки на роль модели для памятника гордой княжне, который будет установлен на центральной площади нашего славного города при спонсорской поддержке Кондратовского ликеро-водочного завода.
Само собой, эта история с памятником древней княжне, утопившейся в Беглянке, чтоб не достаться хазарскому хану, была мне уже известна, так же как, впрочем, и вам, и все же размах мероприятия меня здорово потряс. Да вы сами посудите, девицы на подиуме, как будто вчера из Голливуда сбежали, одной только Марго с ее сильно обрусевшими греческими «статями» и не хватает. А самое главное, ваять княжну с победительницы — Пал Палыч нам не сбрехал — собирался не кто-нибудь, а этот… Ну, как его… Ой, да вы его знаете… Вот только сейчас на языке вертелся! Ну, очень знаменитый, короче.
Да, а между делом, пока на экране мордашки с ножками мелькали, диктор с кондратовским прононсом соловьем о славных деяниях Аркадия Петровича Москальца заливался. Уж такой он, дескать, замечательный, прямо отец родной. А про то, какого он Эраста родил и воспитал, конечно же, молчок.
В общем, попялилась я в ящик попялилась и выключила от греха. По причине в очередной раз проснувшегося классового чувства. Это что ж получается, и Костя-Подводник за ликеро-водочного короля своим замусоленным рублем голосует, и кондратовские красотки ляжками, а он тем временем кого угодно готов в асфальт закатать, лишь бы делишки его порочного сыночка огласки не получили!
А еще, не поверите, мне вдруг так бедную Лизу жалко стало. Вернее, обеих. И нашу, и ту что из книжки. Аж сердце кровью облилось.
— Ну и что? — повернулась я к Марго, которая упорно продолжала глазами холодильник сверлить. — Им это с рук сойдет, да?
— Я этого не говорила, — тихо откликнулась Марго, — но, боюсь, здесь мы бессильны. Ну что мы вдвоем можем этой ликеро-водочной охранке противопоставить'.
— Между прочим, не вдвоем, а втроем, — совершенно нежданно встрял в наш разговор Стас, все еще гипнотизирующий выключенный телевизор.
— Это ты про что? — мы с Марго переглянулись.
— Про то, что вы всегда можете на меня положиться, — сообщил нам Стас заговорщицким тоном. — А насчет Лизы… Мы, как самые близкие ей в Кондратове люди, должны докопаться до истины!
Должны-то должны, да как? — давненько я не видела Марго такой пессимистически настроенной. — Когда я даже не знаю, с чего начать! Нет, я разбита, разбита, совершенно разбита! — известила она нас со Стасом уже в окончательно трагической манере.
И, что самое ужасное, все мои попытки ее из этого коматозного состояния вывести, фиаско потерпели. А уж я и так и этак изощрялась. И на профессионализм ее любимый ссылалась, и на то, что она как-никак мозг, а я так, всего лишь ноги. Да все без толку.
— Ну, хорошо, — смирилась я в конце концов, — давайте уж, раз такое дело, пораньше спать что ли завалимся? — И зевнула.
И вот тут-то Марго свои коралловые уста и разверзла.
— Надо поискать свидетелей на вокзале. Если Денис не врал и они с Лизой там действительно вчера были, то кто-то должен был их видеть, — голос у Марго был такой глухой и безжизненный, точно из-под крышки гроба раздавался.
— А действительно! — ахнула я. Даже не пойму, почему мне самой такое в голову до сих пор не пришло? Наверное, потому что я все больше по ногам специализируюсь.
А Марго только вздохнула:
— Кажется, это единственное, что мы можем в сложившихся условиях предпринять…
— Вот и предпримем! — вскочила я с табурета и побежала в прихожую одеваться.
— Я с тобой! — вприпрыжку поскакал за мной Стас.
Но я его остановила, строгим шепотом велев получше за Марго приглядывать, а то вон она какая подавленная. А заодно и за художниками нашими малолетними, конечно.
* * *
На кондратовском вокзале было немноголюдно. Как всегда. За исключением непродолжительного времени перед прибытием или отправлением московского поезда. А ведь он еще к тому же и через день ходит.
Оставив свою верную задрипанную «пятеру» на стоянке у вечно запертого по причине борьбы с терроризмом входа, я зашла в вокзал со стороны перрона и прикинула, насколько тамошний контингент в свидетели годится.
А контингента, как я уже успела вам сообщить, было раз, два и обчелся. Ну, кассирши, само собой, которые, сидя в своих окошках, вряд ли могли что-нибудь видеть, так же как аптекарша в своем киоске в углу. Что до пассажиров — а Лиза пропала незадолго до поезда, только не «Кондратов — Москва», а проходящего — те, разумеется, давно уже уехали. А посему самыми перспективными из потенциальных свидетелей мне показались продавщица газет и буфетчица. Был еще, правда, и милиционер, скучающий у камер хранения, но его я из общего списка вычеркнула сразу и недрогнувшей рукой. Чтобы самой в свидетельницы не загреметь, а то хватит мне уже и Мишки Косоротова.
Потом, сравнив внешние данные буфетчицы и продавщицы газет, неторопливо направилась к первой. Кстати, выбор в ее пользу я сделала, потому что она была упитанной и, хотя и крашенной, но блондинкой, и смотрела на мир жизнерадостными сильно подведенными глазами, а продавщица газет — худой, почти что мумифицированной брюнеткой и вообще головы не поднимала.
И все равно, чтобы не вызывать лишних подозрений, пришлось на определенные жертвы пойти. А конкретно купить в буфете самое дешевое, что там было: твердый, как точильный камень, пирожок с капустой. За целых шесть рублей.
С этого-то все и началось. Потому что, хоть я этот пирожок и в порядке конспирации приобретала, вынести такого откровенного свинства все — равно не смогла и, забраковав качество продукта, сделала попытку всучить его жизнерадостной буфетчице обратно.
Однако та принимать его отказалась. Причем, в самой что ни на есть категорической форме:
