Анна Ольховская - Увези меня на лимузине!
– Ну, и где же наши молодые? – Я старательно скребла по сусекам скептицизма, но сусеки явно оскудели после болтовни репортера.
– Вон, едут, – криво улыбнулась Саша, кивнув на экран.
И действительно, из леса на дороге, ведущей к церкви, появились две машины. Впереди сверкал черным лаком вальяжный лимузин, а следом торопился джип «Мерседес» с затемненными окнами. В лесу эти городские франты выглядели, словно инопланетные корабли.
Репортер оживился и бросился к автомобилям, остановившимся у крыльца церкви.
Из первой машины выпорхнула нарядная Ирина. Фату дамочка цеплять не стала, на это ума хватило. Впрочем, что это я – чего-чего, а ума у госпожи Гайдамак более чем достаточно. Свою партию она ведет безупречно.
И оделась подобающим образом: длинное, закрытое платье нежно-кремового оттенка, ажурная тонкая шаль. Гладкая прическа и умеренный макияж завершали образ пусть не очень красивой, но интеллигентной, обладающей чувством стиля женщины.
Ирина заторопилась к джипу, возле которого уже толклись репортер и телеоператор.
Задняя дверца медленно открылась, и оттуда немного неуклюже, но вполне самостоятельно выбрался…
Лешка?!!
Глава 30
Я недоверчиво всматривалась в экран телевизора, пытаясь понять: кто этот слегка скособоченный человек с застывшим взглядом? Стопроцентной уверенности не было, как, впрочем, и семидесяти, и даже пятидесятипроцентной. Ведь воочию я в последний раз видела живого, здорового, пусть и не очень веселого Майорова больше года назад. Человек, вышедший из джипа, на него походил очень мало.
Но зато на последнем фото Алексея Майорова, на фото из журнала «Караван историй», он казался весьма похожим. Неровно отросшие волосы, сейчас хорошо подстриженные и уложенные, мало напоминали шевелюру того, прежнего, Алексея, отекшее и нездоровое лицо стало, по-моему, еще более одутловатым, дорогой костюм не скрывал механической скованности движений.
Лицо неподвижно, глаза пустые, руки слегка дрожат. Рядом с ним – какой-то мужчина, слегка поддерживает под локоть.
– Это же не Лешка! – я не выдержала, подбежала к телевизору и, тыча пальцем в неуклюже ковыляющего человека, рассмеялась: – Обалдеть! Мадам Гайдамак, смотрю, даже и не напрягается особо. Притащила какого-то ярмарочного уродца и пытается его выдать за Лешу!
– Аннушка, этот, как ты говоришь, уродец и есть Леша, – Сергей Львович, сморщившись, массировал виски.
– Нет! – Я, упав на колени перед телеэкраном, всматривалась в человека, стоявшего у церковного крыльца. – Не может быть! Ника, где папа?
– Там, – розовый пальчик показал на экран, где сейчас приставал к брачующимся репортер:
– Алексей, вы счастливы?
– Да, – невнятный, едва различимый ответ, подтвержденный кивком. И взгляд в сторону сияющей Ирины. – Очень.
– А почему такая спешка? Подождали бы полного выздоровления!
– Ионок, – прожевал Майоров.
– Простите, что?
Небольшая пауза, человек на экране закрыл глаза, пытаясь, видимо, сосредоточиться, потом довольно четко, по слогам, произнес:
– Ре-бе-нок, – и положил ладонь на живот засмущавшейся Ирины.
– Серьезно? – микрофон повернулся к ней.
– Ой, Алешенька, ну зачем ты! – мадам, довольно быстро справившись со смущением, поцеловала Майорова в щеку. – Да, это правда. У нас будет ребенок. Но срок еще очень маленький, поэтому я не собиралась об этом говорить. Но Алешенька так счастлив, что, видите, не утерпел.
– Поздравляю! – репортер аж привизгнул от возбуждения. – Это же просто замечательно! Зарождение новой жизни, причем двойное! Отец, можно сказать, родился заново, и его ребенок пришел вместе с ним! Алексей, это ведь ваш первый ребенок?
– Да, – опять секундная пауза с закрытыми глазами, и: – Зай-це-рыб, спа-си-бо.
В голове что-то взорвалось, в ушах зашумело, больше я не слышала ни звука. Сугробом боли застыла у телевизора, машинально следя за происходящим на экране.
Кто-то подошел ко мне, обнял за плечи, поднял с пола и подвел к дивану. Потом меня усадили, что-то успокаивающе бубнили, но я не слышала, не понимала. А знаете, в ступоре находиться очень даже хорошо. Тихо, пусто, бесчувственно. Не болит ничего, информация идет только зрительная, да и та фиксируется механически.
Вот Майоров с дамой вошли в церковь, вот – сам процесс венчания, Алексей все с тем же неподвижным лицом кивает, ходит по кругу, целует жену… Мужчина, вышедший вместе с ним из джипа, оказался шафером. Ирина сияет, ее муж, наверное, тоже, но внешне этого не видно. Вот надеты обручальные кольца, все присутствующие поздравляют молодых.
Что-то громко стрекочет репортер, Майоров, криво улыбаясь, односложно отвечает. Все уже снова в церковном дворике, идут к лимузину. Поздравления, поцелуи, улыбки. Алексей даже сумел пару шагов пронести молодуху на руках, чем вызвал аплодисменты всех присутствующих. Вот они садятся в лимузин, водитель которого предупредительно придерживает дверцу. Вот водитель, обежав машину, устраивается за рулем, гости набиваются следом за молодыми, и свадебный экипаж трогается с места. Съемка идет от крыльца, видимо, для того, чтобы был общий план происходящего. Не поместившиеся в лимузин гости, среди которых и шафер, спешно грузятся в джип, и он старается догнать головное авто.
Автомобили отъезжают все дальше, вот лимузин скрывается за деревьями, репортер, радостно улыбаясь в камеру, говорит завершающий текст, и в этот момент над лесом вспухает уродливый огненный гриб, плюющийся черным дымом…
Крики и суета на экране. Обожженные ужасом лица наших с Лешкой общих друзей. И сосредоточенно-серьезное лицо Ники.
А потом показ смерти в прямом эфире прервали. На экране появилась цветная заставка. Кто-то из присутствующих в комнате выключил телевизор.
Но ничего этого я уже не видела. Я ушла, убежала, улетела в спасительную черноту небытия. Я металась в чавкающей тьме, натыкаясь на что-то непонятное, я искала, я звала. Я отчаянно пыталась найти там Лешку, уговорить его вернуться. Пусть не ко мне, пусть! Главное, чтобы он жил.
Не нашла. Не смогла. Не успела вернуть. Меня вернули. Меня…
Возвращение было весьма некомфортным. Дышалось трудно, в горле торчала какая-то трубка. Веки, похоже, превратились в мезозойские окаменелости, и открыть их удалось с громким скрежетом. Это сколько же меня не было? Может, я уже бабушка? И у кровати сидит сорокалетняя Ника?
Если честно, я даже захотела этого. Жаль, конечно, что малышка выросла без меня, но зато мне не придется жить в мире, в котором нет Лешки. Доскриплю как-нибудь пару-тройку лет и – туда, к нему.
У кровати не было никого, зато чего было более чем достаточно – все того же медико-космического оснащения, ставшего за последний год привычным. Леживали, знаем.
Правда, дыхательной трубки мне в горло раньше не засандаливали. Видимо, мои дела совсем никудышные.
Ну и пусть.
Каменные веки с грохотом обрушились друг на друга, и я опять отключилась. Но это было уже больше похоже на сон.
Следующий раз оказался гораздо позитивнее. Из горла исчезла посторонняя гадость, и ассоциаций с фильмом «Чужой» больше не возникало. Веки вернулись в исходное состояние и вели себя вполне корректно.
А еще я могла уже шевелить всем, что шевелится. Но это распространялось только на физическую активность, мозг шевелиться и думать отказывался.
Поэтому мне было никак. Дышу, смотрю, шебуршусь потихоньку – ну и нормально.
В палату вошла медсестра с очередной пластиковой бутлей в руках. Она деловито подошла к капельнице, заменила пустую бутлю на полную, запустила процесс и повернулась, чтобы уйти.
– Вы уверены, что я не лопну? – стараясь придать сиплому кряканью светские интонации, поинтересовалась я.
Медсестра вздрогнула, уронила опечаленную своей бессодержательностью бутлю на пол и на секунду замерла, глядя на меня. Потом всплеснула руками:
– Господи, вы очнулись!
– Я бы не стала утверждать это так уверенно, – попытка лечь поудобнее раскачала всю квелую систему похожих на моделей капельниц.
– Ой, осторожнее! – девушка бросилась к дистрофичным приспособлениям. – Вам нельзя делать резких движений, вы еще слишком слабая!
– Скажите, какое сегодня число?
– Пятое октября.
– А год?
Медсестра озадаченно посмотрела на меня и попятилась к двери:
– Я сейчас Иннокентия Эдуардовича позову, это ваш лечащий врач. Вы лучше с ним поговорите, хорошо?
В следующую секунду ее в палате уже не было.
И чего я такого сказала?
Иннокентий Эдуардович оказался рослым, почти двухметровым мужиком, больше похожим на мясника с рынка, чем на лечащего кого-либо или что-либо врача. Ему гораздо больше подошло бы имя Федор Степанович, к примеру. Или Дормидонт Фомич. Это был типаж, к которому применим суффикс «ищ»: не руки, а ручищи, не ноги, а ножищи, далее – по списку. Плечищи, голосище, кулачище… гм, да.
