Антонова Саша - Особенности брачной ночи или Миллион в швейцарском банке
— Оливия умерла от укуса змеи, — устало сказал он. — Сегодня в рыцарском зале ты выпустила арбалетную стрелу. Что следующее в логическом ряду?
— Яблоко? — ахнула я.
Да, какое странное совпадение. Змея присутствует в двух легендах их четырех: в той, которую я читала в детстве, и в той, которую рассказала Гунда. В истории Варкоча несчастная женщина умирает во время родов, а у папаши Бонифация она продолжает жить и растить сыновей. Гунда сказала, что существует только одна настоящая легенда, а остальные — выдумки досужих писак.
Правильная история говорит о трагической смерти законной жены короля Хендрика от укуса змеи и о прибытии в Грюнштайн похожей на нее девушки. Девушку привез из похода сам король, чтобы выдать за усопшую жену и поймать преступника в ловушку. Он подозревал мачеху и дядю. Так-так-так… Вслед за ней пробирается в замок жених, но погибает в коридорах замка. Его душа превращается Белого Всадника на белом коне.
Девушка оказалась хитрой особой. Она попыталась обольстить безутешного вдовца, затащив его в постель. Но тот отверг ее любовь. Обиженная девица подговорила шута убить короля с помощью отравленного яблока. Хендрик умирает. Через некоторое время у нее рождается наследник — сын короля. Любовница становится хозяйкой Грюнштайна. Она выходит замуж за шута. Мачеха заживо похоронена в монастыре, дядя убит выстрелом из арбалета. Ага…
Ага! У нас имеется смерть законной владелицы Грюнштайна от змеиного укуса. Змея на геральдическом щите — первый символ смерти. Призрак Оливии бродит по замку в поисках обручального кольца. Стрела — второй символ — попала в головной убор девушки на гобелене. Она символизирует дядю, который тоже убит в аллегорическом смысле. Жених в образе Белого Всадника прячется вместе с белой лошадью в темных коридорах Грюнштайна. Теперь должен появиться третий символ смерти — яблоко. Яблоко и король Хендрик. Яблоко должно аллегорически убить короля — владельца Грюнштайна.
— Яблоко должно убить короля! — сообщила я в прозрении. — Все ясно: бывший муж Оливии появляется в замке, и его убивает яблоко!
Я представила себе, как последнему представителю вырождающегося аристократического рода, томному меценату с моноклем в глазу, сваливается на голову здоровенное яблоко из папье-маше, и тот падает, как подкошенный. Бац! Пророчество сбылось! Как хорошо, что я так и не стану хозяйкой Грюнштайна, а то пришлось бы испытать все прелести напророченных ужасов.
Сыщик недобро усмехнулся и кивнул головой.
— Вот-вот. Яблоко. Оно у тебя в сумочке? — его голос источал ядовитый сарказм.
— М-м-м… Нет… в сумочке у меня кошелек, расческа, косметичка, паспорт, билет на самолет, т… — я чуть не произнесла роковое слово «Титул», но вовремя прикусила язык. — Никакого яблока нет. Была конфетка, но я ее уже съела. А почему у меня в сумочке должно быть яблоко? Ты смеешься надо мной, да?
Анри наклонился и легонько тряхнул меня за плечи. Я испугалась. У него было такое лицо, будто он готов был задушить меня. Кожа на скулах натянулась, губы плотно сжались и подрагивали, а на висках пульсировала жилка. И холодное бешенство в глазах. И говорил он, почти не разжимая губ, цедил хриплым шепотом:
— Ты хочешь сказать, что появилась здесь случайно?! Ты — хорошая актриса, я почти поверил тебе. Вот только я заметил, как ты удивилась, услышав имя Блума. Ты что, не знала, что он был любовников Оливии? Говори, ты знаешь Блума? Он твой сообщник? Ты спишь с ним? Ну!
Он тряс меня, как осинку, в глазах все плясало, и клацали зубы. Я мычала, отрицательно крутила головой и силилась вырваться из его цепких пальцев.
— Отпусти меня! — взмолилась я. — Я не сплю ни с каким Блумом! Да, я оказалась здесь случайно! Да если бы не эти несчастные пятьсот франков, я бы давно улетела домой!
— Ты лжешь! Ты любишь его?! Признавайся!.. Какие пятьсот франков? — он отпустил мои плечи и отшатнулся. — Тебе заплатили пятьсот франков? Ты — шлюха?!
Анри брезгливо отер ладони о комбинезон.
— Я — кто?! — у меня даже голос сел и в нем появились каркающие интонации, как у Гунды.
Слезы обиды и унижения навернулись на глаза, и я расплакалась, совсем позабыв, что дала слово больше не лить слез. Уткнулась лбом в скрещенные на столе руки и разрыдалась, как в детстве, со всхлипами и причитаниями:
— Господи, когда же будет рассвет? Как мне все надоело! Я не шлюха! Я хочу домой! Я устала от этих привидений и тайн! Мне осточертели легенды и замки! Я не хочу никаких денег, Багамских островов, пальм и мачо с гитарами. Да пропади они все пропадом — эти яблоки и змеи! Что ты пристал ко мне со своими глупостями? Ты же сыщик, вот и ищи их. А я не виновата… Господи, когда же наступит рассвет?
Я размазывала по щекам слезы, шмыгала носом и была готова отдать все на свете, лишь бы повернуть время вспять, очутиться в том дне, когда Магнус был еще жив, а желтый конверт из Швейцарии лежал на столе. Я бы вручила его своему начальнику и отказалась бы от щедрого подарка. Я бы хлопнула дверью, уволившись по собственному желанию, и не знала бы больше никаких забот.
— Ольга, прости меня, — мужская ладонь легла на сотрясаемое от спазматических рыданий плечо.
— Пристал тут ко мне… «сыщик» называется, не знаю я никакого Блума, и Оливию твою не знаю… алиби у меня… — бурчала я под нос.
— Прости, Ольга… Зря я так…
Мужская ладонь примиряющим жестом протягивала шейный платок. Я с удовольствием воспользовалась платком, высморкав нос. За последние сутки я пролила столько слез, сколько не приходилось плакать за всю жизнь. Ну что за несчастье такое?! А ведь я так радовалась, когда летела в Швейцарию, столько было надежд и ожиданий. Эх, горе горькое…
Его пальцы откинули прядь моих волос с лица, провели по влажной щеке с непонятной нежностью, и голос потеплел:
— Ты же видишь, какие тут дела творятся. Вокруг смерти Оливии столько непонятного. Зачем она сюда приехала? Почему нельзя было встретиться в городе? О чем хотела поговорить? Почему ее укусила змея? Медноголовки редко встречаются. И надо было очень постараться, чтобы укус пришелся в руку. Вот тут — между большим и указательным пальцами.
Он рассматривал мою ладонь с таким видом, будто мысли его были далеко-далеко. Сыщик тяжело вздохнул, и мне стало жаль его: интуиция подсказывала, что Оливию он знал при жизни и что расследует это дело в личных интересах. Может быть, он тайно любил эту молодую, красивую, богатую женщину?
— Оливия была изнеженной городской женщиной. Дальше парижских бутиков и казино она не выезжала. Чего ради ее понесло сюда? — он сжал мои пальцы и думал о чем-то невеселом.
«Э-э-э, нет, — подумалось мне. — Анри вовсе не любил ее тайно. Им движет другое чувство. Может быть, он знает ее бывшего мужа, может быть, они друзья? А что ж, почему бы и нет? Может быть, бывший муж Оливии когда-то спас ему жизнь? Или принял участие в его судьбе иными способом? Может быть, Анри — приличный человек и хочет помочь в расследовании, не доверяя выводам полиции?»
Я поняла его болезненное отношение к любовной связи Оливии и Блума. И я простила его вспыльчивость. И улыбнулась ему.
— Ты устала, Ольга, понимаю, — он все еще сжимал мои пальцы. — Пойдем, я отведу тебя в опочивальню. Поспи немного. А утром посажу тебя на поезд, и ты уедешь домой. И забудешь эту ночь, как кошмарный сон.
Да, сон бы мне не помешал. Если только удастся заснуть. Но вот что странно: сердце болезненно сжалось, осознав, что завтра я покину Грюнштайн, сяду на поезд и уеду. Самолет унесет меня в Россию, и я забуду эту ночь, как кошмарный сон… Мне не хотелось уезжать. Мне не хотелось возвращаться в тихую заводь прежней жизни. Мне было жаль расставаться с призраками… Как столетняя старуха, я поднялась и шаркающей походкой направилась к двери. Но Анри придержал меня.
— Так что там за история с пятидесятью франками?
Я устало вздохнула и проворчала:
— Мне вернули пятьсот франков, переплаченных за гостиницу. Номер, который я забронировала, был занят. Свободной оказалась только одна комната, маленькая, у аварийного выхода, — получилось очень даже правдоподобно, имена Варкоча и Блума не были произнесены, и я воспряла духом:
— Да. Вот такая история. У меня оказались лишние пятьсот франков, и я решила съездить в Грюнштайн. Знала бы — ни за что бы не поехала. Теперь — ни денег, ни сумочки, одни неприятности…
— Все равно бы приехала…
Он притянул меня к себе, так что я оказалась у него между колен, провел тыльной стороной ладони по щеке и вдруг впился в губы так, что перехватило дыхание.
Ах, я и не знала, что поцелуй бывает таким нежным и жестоким, жадным и ласковым. Я не знала, что от таких поцелуев голова идет кругом, сердце рвется из груди, колени подгибаются и сладкая истома накатывает кипящей волной. Все прежние поцелуи, пережитые в иной жизни, — влажные и безвкусные, настойчивые и бесцеремонные — ни в какое сравнение не могли идти с тем, что испытала я в библиотеке. Ах, я и не знала, что мужская рука на груди может быть чем-то еще, кроме клещей.
