Ирина Андросова - Заколка от Шанель
– Все озоруешь?
– Да я помочь этим придуркам хотел! – горячо возразил задержанный. И проникновенно добавил: – Я теперь вообще всех нерусских люблю. Я, может, в «Антифа» шел записываться, да притормозил малька, чтобы этим вот камрадам, – ткнул он пальцем в сторону бакинских парней, – помочь машину разгрузить... А они сразу в морду.
– Да ладно заливать! – не поверил дежурный. – Чтобы ты – да кавказцам помочь хотел?
– Зуб даю! – выпалил Дизель.
И рассказал удивительную историю. Вчера, когда троицу приятелей-скинов местного разлива выпустили из отделения, Макс Ротор, Джек Дизель и Алекс Рекс, перегородив собой улицу и пугая дикими выкриками прохожих, шли по Денежному переулку вниз. Там, на Плотниковом, находится понтовая пивная, где есть маза дешево придать своему организму желанную легкость. Так они шли, на ходу задирая ветеранов войны и хорошеньких девушек, как вдруг их взорам предстала потрясающая картина, о которой любой уважающий себя скинхед может только мечтать. Навстречу трем бритоголовым богатырям вприпрыжку бежала потешная мулатка с рюкзачком за плечами и пакетом с банками и бутылками в руках. Бутылки – это как раз то, что было нужно нашим героям. Поэтому Дизель, Ротор и Рекс молча переглянулись и, поняв друг друга без слов, окружили девчонку плотным треугольником и предложили познакомиться.
Она, конечно, стала ломаться, говорить, что не признает уличных знакомств, но кавалеры были настойчивы, и вскоре Машка – а именно так звали смуглую девчонку – оказалась оттерта к подворотне, а там уже было рукой подать до подъезда Дизеля.
– Блин, такая прикольная девка оказалась, командир! – расчувствовался от воспоминаний Джек Дизель. – Историю своей жизни нам рассказала. Я, блин, как послушал, так сразу подумал – что же я за сволочь такая, как я на свете-то живу? Ведь есть же люди, не чета мне, волку позорному. Всю ночь Машка нам песни Гребенщикова пела, да так, что Гребень удавился бы на гитарной струне, если бы услышал, как эта девочка поет.
– Ну и где ваша Машка теперь? – в один голос спросили участковый Свиридов и следователь Козелок, нетерпеливо переминавшиеся с ноги на ногу рядом с задержанным.
Было раннее утро, и сотрудники отделения как раз подтягивались к рабочим местам. И Федор Антонович вместе с участковым Свиридовым тоже торопились на работу. Но странный рассказ задержанного русофила заставил их остановиться и прислушаться к его исповеди.
– А я почем знаю? – удивился Дизель. – Попила утром чайку, вскинула на плечо рюкзак, пожелала счастливо оставаться и ушла.
– И что же ты, даже телефончик не попросил? – не поверил рассказчику участковый Свиридов.
– А зачем? Все равно она сегодня к отцу уезжает, – отмахнулся парень.
– А куда уезжает? – тут же включился в беседу следователь. – А ну-ка выкладывайте все, что знаете об этом деле.
Скинхед тут же прикусил язык, да было уже поздно. Федор Антонович вцепился в притихшего парня, как черт в невинную душу. Он увел задержанного в свой кабинет и там принялся допрашивать. Но сколько ни пытал следователь хулигана, тот твердо стоял на своем – мол, ничего больше говорить не будет. Он слово Машке дал, что лишнего никому не скажет, и не нарушит его, хоть в тюрьму сажайте.
* * *А я тем временем собиралась в родную Академию психологии, чтобы всласть покопаться в архиве и нарыть для дяди Вени нужные журналы. Завтракать не стала, да и нечем было. Наскоро оделась, съела единственный рогалик, болтавшийся в пакете на кухонном столе, взъерошила волосы в соответствии со своим представлением о стильной прическе и побежала к метро. Врать не буду, доехала без приключений. Приключения начались чуть позже, уже в академии. Когда я в половине одиннадцатого заявилась на кафедру, народ возбужденно обсуждал защиту докторской диссертации Андрюшки Пименова. Мой бывший однокурсник подходил к делу серьезно, не то что я, и на данный момент стал уже доктором наук. Больше всего народ веселила тема вчерашней защиты: «Мат как прием языковой игры. Положительные аспекты этого явления».
Меня тут же перехватила Оксанка Прянишникова и, умирая от хохота, рассказала, как Андрюха в середине пафосной речи о психологической необходимости матерных слов и выражений вдруг вышел из-за трибунки, скинул пиджак и ногами в узконосых штиблетах принялся отбивать чечетку, самозабвенно горланя матерные частушки, имеющие распространение в Смоленской области. Некоторые особо удачные пассажи Прянишникова даже цитировала наизусть, за что на нее то и дело шикала строгая завкафедрой профессор Семенова.
На фоне Андрюхиной славы я выглядела бледной поганкой, и мне с новой силой захотелось поскорее написать диссертацию и наконец уже защититься. Это что же получается? Кому-то респект и всяческая уважуха, а кому-то порушенный на нервной почве позитив? Вот уж нет, вот уж дудки! Я тоже скоро защищусь, буду кандидатом наук, станут мне доплачивать за степень и безмерно уважать. А я уйду из библиотеки, начну преподавать и как пить дать донесу до студентов все различия эмоционально окрашенных слов и выражений, употребляемых сангвиниками, холериками, а также флегматиками с меланхоликами в стрессовых, сами понимаете, ситуациях.
– А в конце Семенова задает Андрюхе вопрос: «И каково же практическое значение вашей работы?» – хрюкая от смеха, рассказывала Оксанка. – И представляешь, Саш, Пименов договорился до того, что, дескать, вовремя сказанное крепкое словцо нормализует давление, снимает стресс и вообще заменяет целую кучу медикаментов.
Я сразу же перестала завидовать и заволновалась. Ничего себе вопросики! А какое практическое значение можно придумать для темы моего исследования? Спускаясь вниз по лестнице в библиотеку, я не переставая думала над этим, прямо скажем, непростым вопросом. И на пороге читального зала меня вдруг осенила блестящая мысль. Да вот, к примеру, возьмем хотя бы контрразведку. Зашлют, скажем, к нам шпиона. А он по легенде как будто бы весельчак и балагур. Шутит, смеется и балагурит вполне в духе сангвиника. А поставь его в стрессовую ситуацию, он – ррраз – и примется ругаться как последний зоохолерик, будет всех свиньями собачьими да козлами безрогими обзывать. Подведя научно-прикладную базу моим исследованиям, я заметно повеселела и в отличном расположении духа протопала в зал абонементного обслуживания.
И тут же была перехвачена твердой рукой Наташки Перовой.
– Сашка, как ты вовремя! – обрадовалась коллега по работе. – Давай включайся! Фира Самойловна из коллектора две машины новых книг привезла, надо все принять, оформить и в каталог занести. Ты что будешь делать – кармашки клеить или новые поступления в базу данных вводить?
Ничего я не буду – ни клеить, ни вводить. Не для этого я бросила недописанную диссертацию и примчалась в академию. И вообще я, может быть, еще болею. Ведь три дня, отпущенные мне начальницей на поправку здоровья, не истекли? Не истекли. Так что нечего тут больных людей к работе припахивать. И я, сделав испуганные глаза, срывающимся шепотом проговорила:
– Да не могу я, Наташ, тебе помочь. В поликлинику опаздываю. А сюда заскочила, чтобы посмотреть, чем обычно заканчивается бубонная чума. Уж больно у меня симптомы похожи. То, знаешь, закашляюсь аж до слез, то вдруг в спину вступит.
И я согнулась пополам, заходясь в чумовом, как я его себе понимала, кашле. Наташку в ту же секунду как ветром сдуло, а я, утерев навернувшиеся на глаза слезы, прошмыгнула в архив. Найти нужную подборку журналов оказалось делом считанных минут. Отобрав те, в которых фигурировали камальбеко-африканские мотивы, я принялась кропотливо рассматривать каждую фотографию, пока не наткнулась на нужную. Ну да, вот она, передо мной. На черно-белой картинке выдающийся исполнитель этнических танцев стоял в той же самой позе, как и на фотографии, ободранной неведомым злоумышленником и найденной мной в мусоре Зои Игнатьевны Золотаревой. А рядом с ним, низко надвинув на голову пятнистую шкуру, притулился мужичок туземного вида. Шкура, безусловно, та же, ягуарья, а вот дядька совсем незнакомый. Шаман или вождь какого-нибудь дикого племени, кто его там разберет.
Безумно гордая собой, я решила отнести журнал дяде Вене, и пусть уж он сам думает, что ему делать с моим сомнительным трофеем. Лично я никакой пользы от целой фотографии не видела. Лицо вождя можно было разобрать с большим трудом, из-под шкуры выглядывали только прямой нос и кусок скулы, так что ни о какой идентификации не могло быть и речи. Ну да это уж не моего ума дело. Дали мне задание принести журнал – нате, получите!
* * *Всю дорогу до нового своего пристанища в Сивцевом Вражке меня неотступно мучила тяжкая мысль. И даже не просто мысль, а, я бы сказала, терзала черная зависть к диссертации бывшего однокурсника. Вот он же смог защититься, а я все хожу вокруг да около, никак нужного материала не наберу. Как ни крути, с флегматиками у меня полный швах. Никак не могу зафиксировать ни одного ругательства в их исполнении. Эх, подвернулся бы мне сейчас флегматик, уж я бы своего не упустила. Я поравнялась с троллейбусной остановкой и принялась оглядываться по сторонам в поисках завалящего флегматика.
