Инесса Ципоркина - Ужасно роковое проклятье
— Ну, вроде все понятно, — встрял в мой хриплый монолог Даня, — Вопрос первый — тот же: кто таков и что ищет? Второй вопрос: что он дальше предпримет? Ты — дедова наследница, и тебя обыскали первую. Потом настал черед дряхлой голубки-архивистки. И все-таки ничего не нашлось. А если так, то этот Дракула и убить вас с тетенькой может. Чтобы ни ты, ни она не замирились бы с Кавальери или, не дай Бог, не отдали ту бумагу…
— Знаешь, друг ситный, — перебил приятеля Гершанок, — ведь Кавальери тоже по лезвию ходят. Коли у мстителя-жадины не будет на руках самой бумажонки, на которой у итальянцев свет клином сошелся, он их просто покоцает одного за другим. Как Даробрудера. Не мытьем, так катаньем.
— Думаешь, тот не своей смертью помре? — удивился Данила, — Инфаркт разве можно подстроить?
— Можно, если знать, что у человека больное сердце, — кивнула я, — Довести до сердечного приступа, а потом отодвинуть подальше телефон и с приятностью понаблюдать, как твой недруг отправляется к праотцам.
— М-да, нерадостная перспектива! — хмыкнул Оська, — Если он и убийца к тому же, то первый на очереди — Франческо.
— Почему?! — вскинулась я в ужасе.
— Ну, для престарелого отца смерть любимого сына — удар пострашнее, чем для молодого мужика — кончина дряхлого папочки! — прикуривая, пробасил Гершанок, весь в упоении собственной проницательностью, — Папулю после таких переживаний кондрашка хватит, и он остаток жизни проведет, пуская пузыри в дурке. Месть, как говорится, удалась!
Разговор вышел долгим, но не слишком толковым — из пустого в порожнее. Страх за Франческо не давал мне сосредоточиться, а самолюбие — позвонить и объясниться начистоту. Парни полностью погрузились в разгадывание семейной тайны Кавальери, им судьба красавца-чужестранца была безразлична. Вероятно, они не отказались бы его использовать в качестве приманки, если бы представляли, кого ловить придется. Наконец, влюбленной русской Золушке надоели их жестокие прожекты насчет использования итальянского принца в качестве бесплатного сырка в мышеловке, и я взялась за телефонную трубку. Я опаздывала к началу рабочего дня минимум на три с половиной часа, надо было обеспечить себе алиби на утро и предупредить Верочку.
Почему-то пришлось довольно долго дозваниваться. Наконец, трубку схватила Эму.
— Соня!!! — завизжала она недорезанной свиньей, — Соня, где вы шляетесь?! Скорее! Приезжайте! Немедленно! Сию минуту! Я вам приказываю! Как директор!
Ага, понятно! Быстрей! Прыжками! Еще быстрей! Раз эта паскуда теперь директор, то как же иначе?
— Погодите, погодите, — забормотала я, сбитая с толку, — что у вас там, пожар или потоп?
— МИЛИЦИЯ!!! — гаркнула Жрушко, точно стоящий на шухере сообщник грабителя, — У нас убийство!!!
— А кого… — начала я выяснять, но осеклась — в трубке раздавались гудки.
— Мальчики, вы были правы! Едем, в галерее опять кого-то замочили!
— Опаньки! — хором сказали эти охломоны и кинулись к дверям.
Доехали мы быстро, хотя дорога и показалась вечностью. Меня била крупная дрожь, а боязнь, что погиб не кто-нибудь, а именно мой Ромео, росла и ширилась — и наконец превратилась в уверенность. Я прокляла все на свете, в первую очередь себя — за то, что не позвонила, не предупредила, не уговорила беспечных итальяшек убираться в родные пенаты — и вот результат! Но первый, кого я встретила, войдя в "Кому", был живой и невредимый Франческо, тупо слонявшийся по холлу. Разумеется, занемогшая от ужаса синьорина Хряпунова с воем кинулась к нему и принялась, причитая на двух языках, лобызать беднягу на глазах у изумленных сотрудников. А мой восставший из гроба Лазарь и не противился — взял мое лицо в свои ладони и тоже чуть не плача стал ощупывать его губами, главным образом нос. В самый душераздирающий момент подошел противный Данька и, с трудом оторвав меня от Кавальери, за шкирку поволок брыкавшуюся галерейную Джульетту в сторону кабинета усопшего Дармобрудера.
Там стоял дым коромыслом: какие-то люди обмеряли мебель, записывали невнятные показания икающей от ужаса тети Кати и совсем уж непереводимое мычание и кряканье двух соляных столбов — Игорька и его напарника Вадима, а в углу лежало приготовленное к перевозке тело. Когда я узнала, кому оно принадлежит, в голове странно зачирикало, все расплылось вокруг — и вдруг погас свет.
В себя я пришла уже на диване в приемной, с мокрым лицом и в расстегнутой до пупа кофте. Весь мир невыносимо вонял, в голове щипало, а из глаз лились слезы. Тетенька в белом халате похлопывала меня по щекам и приговаривала, водя ваткой у меня под носом:
— Просыпайся, девонька, просыпайся… Та-ак, та-ак… Что ж мы такие нежные, милая? Ну, все, все…
Я приподнялась и села, встряхивая башкой, точно взнузданная лошадь. Постепенно пейзаж прояснился, в мозгах рассвело, но снова накатила серая удушливая волна. Вера! Убили Веру!
Бедную девочку утром нашли в кабинете шефа, лежащую на ковре лицом вниз с перерезанным горлом — в том самом месте, где и мне однажды довелось отдыхать от трудов праведных: тетя Катя попросила Игорька открыть кабинет директора. Знали бы они, что за находку там встретят! Вера лежала ничком, ковер промок насквозь, и вся мебель была в жутких запекшихся потеках, будто кабинет поливали кровью из шланга. Горло секретарше располосовал острейший ятаган, который Дармобрудер когда-то привез из Турции и держал на подставочке в шкафу. Еще и похвалялся, сволочь, что это настоящее боевое оружие, а не декоративное фуфло для туристов! Заляпанное кровью орудие лежало, упакованное в пакетик, но и отсюда было видно, что рукоять вытерта до блеска. Какие уж тут отпечатки!
На мое счастье, ничего особенного следователь от меня не ждал, и вопросы были самые стандартные: с кем общалась покойная, не упоминала ли про служебные и домашние конфликты, не имела ли недоброжелателей, не вела ли финансовую документацию, и прочее, и прочее. Я на все отвечала односложным гуканьем, не более членораздельным, чем "показания" наших богатырей из секьюрити, и скоро была отпущена с миром. Выйдя в холл, я узрела следующую картину: среди мельтешащих туда-сюда сотрудников стояли мои мужики, все трое — Данила, Ося и Франческо — и курили, мрачные и безмолвные, как скалы в пене прибоя. Я подошла к ним, слабым голосом попросила подождать еще минутку и нетвердыми стопами отправилась на поиски чертовой страусихи, вызвавшей меня сюда.
Эму нашлась в моем собственном кабинете — она самозабвенно рылась в столе с энергией помоечной крысы, непристойно сопя и похрюкивая. Во мне словно фейерверк взорвался: от самоконтроля остался пшик с разноцветным дымком, брезгливость соединилась в невообразимый коктейль с бешенством, чувства вины и горечи потребовали сию же минуту предоставить им выходной клапан. Я с огромным наслаждением подошла сзади к стоящей на четвереньках Жрушко — и, замахнувшись не хуже Пеле, историческим ударом заехала по вислому заду старой клячи, обтянутому скромно-неброско-ноской дерюжкой. Ноевна издала каркающий звук, и голова ее, мячом влетев в распахнутые недра письменного стола, проломила заднюю панель. Я всегда подозревала, что это фанера.
Следующие полчаса я как резаная орала на всех заходивших в мой закуток, бросая бумажки и безделушки в объемистую картонную коробку — в Америке уволенные без выходного пособия именно так себя ведут, я в кино видела. Да, за первый успех на ниве футбола я заплатила немалую цену. Но оставаться в Богом проклятой "Коме" мне было невмоготу. Да еще под началом Эму. Кстати, свою физиономию страусиха еще недели три не сможет демонстрировать, ни в каком обществе — ни в приличном, ни в интеллигентном. Глазки сливами и нос баклажаном ей обеспечены. А работа… Можно и полегче найти. И даже несколько — по совместительству. Дояром-шпалоукладчиком, например.
Парни отнесли коробку с барахлом в машину, а Франческо с демонстративным почтением распахнул передо мною дверцу. Вылитый Паратов, только что шуб в лужи не бросает. Стараясь соблюсти царственную осанку, безработная Хряпунова села в Данькину "Вольву", словно в "Порше". В общем, под звук свирели мы удалились в закат, а глазевшие вслед сотрудники должны были увидеть, как в небесах загорается надпись "The end". "Мы едем, едем, едем…"
— Мальчики, а не принять ли нам по маленькой? — вырвалось у меня почти непроизвольно.
Даня с Оськой переглянулись, а Франческо, почему-то севший в машину вместе с нами, поднял бровь, не поняв ни слова.
— А где? — поинтересовался Гершанок, выразительно косясь на Кавальери.
— Какой же ты у меня тупица! — рявкнула я, — Он по-русски ни слова не понимает, а твоих взглядов только слепому не понять! Не хватает только по кабакам гудеть сразу после увольнения. Дань, останови у гастронома! У меня будете зенки заливать — дешево и мило.
— Разумно, — кивнул Даня, и выполнил мою супервежливую просьбу.
