Дарья Симонова - Пятнадцатый камень
— А…это. Да кому ж он нужен? Ты ведь и сам не хотел ввязываться в этот блудняк! — Квасницкий с флегматичным недоумением мусолил свои кудри, словно пытался их рапрямить. — Все было на стадии предвариловки…
— Рома, а кто мог взять? У тебя есть какие-нибудь предположения?
— Да только свои к нему доступ имели. Вроде никто и не мог. У нас же никогда не было прецедентов. Ты же сам постановил, что в местном сейфе мы никогда особо важного не храним. Кстати, и сейф частенько открытым остается. Если кто взял, то именно за этим списком несчастным охотился. Не по дурочке. Видимо, кому-то нужна была эта утечка. Только тут надо со стороны Тимура копаться. Из наших ведь никто не знал: ты да я.
— Вот именно, — энергично встрял Юсупов, — ТЫ знал!
Роман звонко поставил нашатырь на журнальный столик и свысока одарил Юсупова презрительным взглядом. Вот уж от кого он не собирался сносить никаких подозрений.
— Я в принципе не вижу резона этот диск воровать. Это же не более чем схема, да еще и не введенная в действие. А теперь естественно и не будет введена!
— Прости, у меня еще вопрос не по существу, — Клим пытался максимально смягчить интонацию, понимая, что Роме и так уже досталось, — Дело в том, что вчера я случайно заметил, что ты подарил Нонне духи. Я даже позавидовал твоей оригинальной манере поздравлять именинника, начиная с его второй половины. Но речь не об этом…
У Квасницкого вдруг протестующе отвисла нижняя челюсть:
— Я… я ей ничего не дарил. Никаких духов!
— Но я вчера видел… в конце концов, не вижу в том ничего крамольного!
Силя, сложив руки на груди, с интересом прислушивался к разговору. Клим, поймав его взгляд, обреченно пожалел о том, что он с «Есениным» беседует не с глазу на глаз. Но что жалеть о невозможном: Квасницкий — особый случай. Все остальные подвергались "раздельному интервьюированию". Этот метод не принес ожидаемых результатов: никаких противоречий и путаниц в показаниях выявлено не было. Юсупову это не нравилось, и он решил перейти в наступление.
— Я повторяю еще раз, — голос Квасницкого окреп, и в нем послышалось холодное отторжение в адрес всех сущих следователей и сыщиков. — Я не дарил никаких духов. А если уж вы суете нос не в свое дело, так надо это делать профессионально. Я по просьбе Нонны Константиновны купил по дороге мужскую туалетную воду, которую она хотела преподнести Сильвестру, но не успела ее приобрести заранее. Естественно, я ее просьбу выполнил.
Черт! Пусть микроскопическая, но еще одна зацепка уничтожена. Буров совершенно не учел, что в природе существует парфюмерия для мужчин. Прощай, Кензо! Конечно, нужно еще уточнить у Нонны, правду ли говорит дамский угодник, однако его слова с легкостью продемонстрировали, как рушится карточный домик хитроумных предположений. Клим-то уже успел приписать Иде порочные стремления отбить Сильвестра, а Нонне — согрешить с "правой рукой" мужа! И тем не менее этот эпизод не хотелось стирать из оперативной памяти. Что-то здесь нечисто… Истину глаголет Рома: любопытство у детектива должно быть грамотным, а не всеядным. Пора завязывать с тонкостями доморощенных психологий!
Квасницкий продолжал смотреть на Бурова с едким пренебрежением. Уж кого-кого, а "доброго следователя" он явно не боялся, демонстрируя свое превосходство. Клима даже начали одолевать малодушные сомнения: а что, если Дольская права, и он избран в качестве козла отпущения? Это был бы неплохой ход — дать дурачку поиграть в сыщика, чтобы по ходу действия уличить его в предвзятости суждений. А если принять во внимание, что хозяин дома изначально вне подозрений, хотя по логике именно его-то и должно подозревать, то нетрудно предположить тайную пружину замысла…
Бред! Силя не способен предать "святое братство"! Но… Клим-то оказался способен на то, что как минимум удивило бы старинного приятеля.
— Но если кража диска и убийство Тимура никак не связаны между собой, тогда что… — Сильвестр уже даже не скрывал прорывавшегося изнутри отчаяния. — Допустим Тимур сам взял диск, тогда, получается, что его убили, чтобы отобрать этот самый диск?
Опять разговор застопорился на камне преткновения в виде злополучного "списка Мунасипова". И теперь Клим уже и не знал, как подойти к теме "вермишели с яйцами". Не спросишь же вот так в лоб, на радость Юсупову: "А что это, дескать, за лапша, которая у меня уже не только на ушах, но и в печенках и которой тебя пенял безвременно усопший?"
Стоп! Вот она, неуловимая гомерическая разгадка. Спасибо малохольному девичьему голосу, припевающему про бульвар Сен-Мишель! Сен-Мишель, вер-Мишель, ларчик открывался до смешного просто. МИШЕЛЬ! Мишель с яицами! Черт, привязалось же это любимое блюдо "а ля Макаревич" к сознанию. Мишель — это не певица, а певец. "Мишель с яицами", "чистота рядов"… Да, конечно! Впору хлопнуть себя по лбу и обвинить в законченной тупости. Вот о чем Мунасипов собирался рассказать Сильвестру! И не пресловутой пропажи диска боялся Роман, Романчик, любимчик женщин постбальзаковского возраста. И Дольская не отправилась с Квасницким, потому что клуб-то наверняка был специализированно-голубым. Но тогда получается, что спецсредство было заготовлено ею для другого «объекта»… Тогда…
Закончить мысль Бурову не удалось. Как это всегда случается в жизни, в самый неподходящий момент в ситуацию вмешалась фигура, которую "не ждали".
Глава 14. Агата Кристи и армия любовников
— А вот и "вермишель с яицами"! Приветствую тебя, Ромуальд, на нашей идущей ко дну галере! А я проснулся, смотрю — келья. Все думаю, в монастырь сдали. А там юбки, сорочки, бюх… бюг… бюстгальтеры, ну думаю, не в женский же. А у нас еще что-нибудь выпить осталось?
Из концентрации Клима вывело не столько появление так некстати проснувшегося и прибышего в гостиную Гогеля, сколько опять вернувшийся привязчивый словесный образ. Буров даже почувствовал облегчение, вот и Собакину он тоже покоя не дает.
— Гоша, шел бы ты… спать обратно! — Сильвестр достиг крайней точки раздражения. Версия с Квасницким в роли убийцы привела в тупик. Надо было снова прорабатывать версии с женской половиной, а на это уже не было ни сил, ни времени. Так что среднестатистический ходячий запой в лице Собакина выглядел последней каплей разрушения и без того расшатанной нервной системы.
— Лю-юди! — возопил Гогель, подняв руки вверх и театрально задрав лицо к потолку, — лю-юди, дайте похмелиться. Между прочим, от абстиненции умирают, — сменил он патетику на прозу, — вы же не хотите, чтобы я пополнил ряды, лежащих в гараже невинно убиенных? Правда, должен заметить, что невинность убиения могу гарантировать только в своем случае…
— Так что… ОН еще здесь?! — нервно всплеснув руками, почти повторил интонацию Собакина Квасницкий. — Вы что здесь, совсем спятили? Что еще никого не вызывали? И милицию? Нас же всех повяжут, как шайку заговорщиков!
— Ой, Рома, — даже похмелье не смогло лишить Гогеля обычного ехидства, — откуда в тебе это старорежимное "шайка заговорщиков", бери выше, бандитская группировка, одним словом, мафия. Ну, роль Капоне, понятно, полагается Силе по старшинству…
Еще немного и тебе будет полагаться роль отрезанной лошадиной головы, — почти прорычал Гарин, он силой усадил обратно на диван вскочившего было Квасницкого и теперь обращался только к нему. — Послушай меня, Роман. Мы все хотим сначала разобраться в ситуации, а потом уже ее обнародовать. Ты представляешь себе, что начнется при вести об убийстве в моем доме Тимы Ангорского! Потому подумай здраво и желательно хорошо вспомни все вчера происходящее. Особенно ваш разговор с Тимуром. Судя по всему, ты был последним, кто видел его живым.
— Я думаю, что последним его видел тот, кто его грохнул, — запальчиво уточнил Квасницкий. — Я этого не делал. Потому хотел бы узнать, как это произошло, и исходя из чьих показаний мне отведена почетная роль последнего очевидца.
— Из моих, — неожиданно хрюкнул Гогель. — И все-таки мне даст кто-нибудь выпить?
— А может быть, ты Тимура и завалил? — неожиданно взвизгнул Квасницкий, растеряв последние остатки сдержанности.
— То же мне, "вермишель с яицами", — несмотря на то, что Собакина изрядно потряхивало, он не терял болезненно боевого расположения духа. — Рад бы в злодеи, да рылом не вышел!
— Мишель, — на автомате неосторожно поправил Клим.
— Ну Мишель с яицами, — послушно подхватил Гогель. — Ба, Рома, да ты педик, что ли? То-то покойный ночью все про петухов заливался!
"Не будите спящую собаку". Название муторной пьесы как-то само собой всплыло в буровском сознании. Все сразу замолчали. Квасницкий захлебнулся тяжелой слюной, Сильвестр с изумлением уставился на Романа, словно видел его впервые. Юсупов скривил брезгливо губы в отчетливом хоть и не произнесенном ругательстве. И только ничуть не шокированный Собакин, воспользовавшись общим замешательством, планомерно откопал в подушках дивана, видимо ночью спрятанную флягу и, технично двинув кадыком, с наслаждением совершил изрядный глоток коньяка.
