Наталья Александрова - Бой с ленью
Между ней и окном уже вовсю полыхали языки пламени. Катя засунула перепуганного хомяка за пазуху, закрыла лицо воротником штормовки и прыгнула через огонь.
– Скорее! – Ирина, не теряя времени на разговоры, подтащила художника к окну, помогла ему перевалиться через подоконник, подпихнула Катю, и вся компания очутилась в лопухах под окном.
– Здесь оставаться нельзя, – проговорила Ирина, поглядев на дом, – сейчас тут будет настоящее пекло!
Они подхватили художника под руки и потащили его подальше от дома, к той самой ели, за которой подруги совсем недавно прятались, осматривая Оксанин дом. Под этой елью, на пригорке, усеянном хвоей, они устроились поудобнее.
Из окон Оксаниной развалюхи уже вырывались огромные языки пламени, и кто-то из деревенских жителей заметил пожар, во всяком случае, послышались истошные женские крики.
Ирина осмотрела художника. У него на затылке была здоровенная ссадина, и густые седоватые волосы испачканы кровью в том месте, где его ударил злодей в кожаной куртке.
Впрочем, сам художник не слишком переживал из-за своей раны и из-за сгоревшего дома. Он прижимал к себе спасенного Катей хомяка и ласково приговаривал:
– Вася, Васенька…
– Слушай, – не выдержала наконец Ирина, – никуда твой хомяк не денется! Может, объяснишь нам, что здесь произошло? Кто этот человек, который тебя чуть не убил, и что тебя с ним связывает?
Художник опасливо покосился на Ирину и замолчал, как воды в рот набрав.
– Здорово! – раздраженно проговорила Ирина. – Мы тебя, между прочим, спасли, вытащили из горящего дома, а ты нам не доверяешь?
Художник пробормотал что-то невразумительное.
– Мы не только тебя спасли, – продолжила Ирина, – но и твоего обожаемого хомяка! Катя ради него своей жизнью рисковала! Но раз уж ты не хочешь говорить, черт с тобой! – И она демонстративно отвернулась от спасенного.
– Ладно, – проговорил тот после короткой паузы, – за Васю я вам очень благодарен… только, пожалуйста, никому ничего не рассказывайте, а то он меня убьет…
– Да он тебя уже чуть не убил!
– Меня зовут Борис, – начал художник свой рассказ, – Борис Крестовоздвиженский. Когда-то у меня были выставки, и работы мои покупали…
– Точно, – подтвердила Катя, – помню такую фамилию! Кажется, ты участвовал в выставке в Манеже…
– Ну да, было такое… – художник тяжело вздохнул, – а потом мода изменилась, и мои работы перестали покупать.
Борис болезненно поморщился, потрогал свою голову и удивленно уставился на перемазанную кровью руку.
– М-да… – протянул он и продолжил свой рассказ: – Покупать мои работы перестали, а деньги-то нужны… я сам человек неприхотливый, мне много не надо, но моя жена…
– Ты женат? – удивленно переспросила Ирина, окинув художника недоверчивым взглядом. По ее представлениям, ни одна уважающая себя женщина не довела бы мужа до такой степени и не выпустила бы его из дому в таком затрапезном виде. Впрочем, тут же подумала она, может быть, это богемная особа вроде Катьки… та и сама ходит черт знает в чем…
– Был женат, – рассеял Борис ее сомнения, – мы с женой давно развелись, уже десять лет назад, но у нас двое детей, Витя и Митя, и на них нужны деньги… сами знаете…
– А, ну понятно…
– Особенно на Митю, он одаренный мальчик, учится на скрипке… всего семь лет, а уже большие успехи…
– Семь лет? – растерянно переспросила Ирина. – Ты же сказал, что вы десять лет в разводе?
– Ну, в разводе, – Борис пожал плечами, – мало ли что в разводе? Разводились долго, то и дело встречались… ну, Митя и родился…
– Ладно, это меня не касается. Ты переходи ближе к делу!
– Ну да, ну да… – Борис опять болезненно поморщился и продолжил: – Как мои работы покупать перестали, сел я на улице портреты рисовать. Хоть по фотографии, хоть с натуры. Работа, конечно, не сахар, в любую погоду на улице торчишь, но что делать? Только заработок, разумеется, неважный, не разгуляешься. На хлеб да на водку хватало, а на детей ничего не оставалось. Жена моя бывшая скандал за скандалом закатывала… – Борис снова скривился, то ли от неприятных воспоминаний, то ли от боли в разбитой голове. – Что делать? Несколько раз пытался я через старых знакомых к какой-нибудь денежной халтуре пристроиться. Раньше-то художнику просто было на коньячок подзаработать…
Глаза Бориса радостно засияли от приятных воспоминаний, он заметно оживился.
– Ты не отвлекайся! – остановила его Ирина. – Ближе к делу!
– Ну да, ну да… я попытался к кому-нибудь из олигархов пристроиться, нашел одного, помельче, еще не охваченного, как он сам себя называл – король картонной тары и упаковки. Договорился уже о портрете, нужно было его изобразить на фоне огромной коробки кефира. Только приехал я к нему в особняк на сеанс – а его в машине взорвали, вместе с охраной, то ли конкуренты, то ли наследники, то ли те и другие вместе. Я думаю – хорошо, в той машине не сидел! А то соскребали бы меня вместе с его охранниками с окрестных зданий, как краску со старого холста. И решил с олигархами не связываться, себе дороже! Деньги, конечно, нужны, но жизнь, как известно, дается человеку один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно.
Борис перевел дыхание, потер разбитую голову, пристроился поудобнее и продолжил:
– Нашел было хорошую халтуру. Одна богатая северная автономия купила в Петербурге дом для своего представительства. Ну, понятное дело, понадобилось им в конференц-зале стены расписать: олени, собаки, чумы и всякая такая северная экзотика. Мы с одним приятелем подрядились, намалевали штук двести оленей, очень, между прочим, постарались, а тут скандал случился – представитель этой самой автономии оказался мошенником и скрылся где-то в Африке со всеми деньгами. В том числе и с теми, что на отделку здания предназначались. Ну, понятное дело, нам ни гроша не заплатили. Еще и привлекли в качестве свидетелей. Хорошо хоть никаких обвинений не предъявили. Потом новый представитель даже заплатить предлагал, но только натурой, оленями. А что я буду здесь с этими оленями делать? Ну, покрутился я и вернулся на панель.
– Это в каком смысле? – удивилась Ирина.
– В самом прямом смысле, портреты прохожих рисовать. Можно по фотографии, можно с натуры. «Девушка, всего пятнадцать минут – и вы будете запечатлены на века…» Некоторые собачек или котов заказывали…
Борис тяжело вздохнул.
– Кантовался я так несколько лет, как цветок в проруби, пока не познакомился с Оксаной. Принес ей в галерею свои работы, думал, может, что-нибудь возьмет, хоть по дешевке. Она на холсты мои поглядела, говорит, на это сейчас спроса нет и в ближайшие двести лет не предвидится. Я уже хотел уйти, а Оксана дверь кабинета закрыла и сделала мне предложение. Чтобы сидел я где-нибудь в тихом месте и малевал по ее заказу пейзажики и натюрмортики под чужой фамилией.
Художник снова тяжело вздохнул.
– Сначала я отказался, речь произнес в том духе, что я творец, художник, как говорится, с большой буквы… а потом вспомнил про детей, про Митеньку… какой он талантливый… подумал, что мне жена бывшая скажет и с каким выражением, и согласился. Оксана, наверное, нисколько в согласии моем не сомневалась, разбирается она в людях…
«Оно-то, может, и так, – переглянулись Ирина с Катей, – а вот не разобралась она в том злодее, что ее убил…»
– Поселила она меня в этом сарае, привозила раз в месяц еду, выпивку и заранее загрунтованные холсты и лишь командовала: сейчас, мол, нужны пейзажи, а сейчас натюрморты… и всей радости у меня было только общение с Васенькой! – Борис запустил руку за пазуху и почесал хомячка. – Васенька, он душевный, ласковый, и на искусство у нас близкие взгляды.
Хомяк, видимо, понял, что хозяин говорит о нем, и выглянул наружу, поблескивая круглыми глазками.
– Платила, правда, хорошо, – продолжил Борис, – жена моя бывшая очень стала довольна, Митеньке скрипку новую купила, ремонт в квартире сделала, даже зубы новые вставила.
– А зачем Оксана холсты заранее грунтовала? – заинтересовалась молчавшая до того Катя. – Обычно художники сами грунт наносят, кому как привычнее… кто погуще, кто поровнее…
– Не знаю, – Борис пожал плечами, – первое время сам удивлялся, потом привык… грунт густой, пастозный, видно, одна рука… Иногда вместо Оксаны Александр приезжал, особенно последнее время…
– Вот этот, – уточнила Ирина, – который тебя чуть не угробил?
– Он самый! – Борис покосился на бывший Оксанин сарай.
Развалюха уже догорала. В воздухе вокруг нее огненными светляками летали искры. На безопасном расстоянии от дома толпились деревенские жители, не пытаясь потушить строение, но следя, чтобы пламя не перекинулось на соседние избы. В дальнем конце деревни раздалась сирена, и к месту событий лихо подкатила пожарная машина. Пожарные отогнали зевак подальше и принялись сбивать пламя и растаскивать догорающие бревна.
