Елена Логунова - Шопинг с Санта Клаусом
То, что она на самом деле дебютирует в роли Снегурочки, радовало ее даже больше, чем перспектива получить двести евро.
— В другом отеле, — неохотно ответила я, понимая, что совсем отмолчаться не удастся.
— С кем?
— Ни с кем!
Я стиснула зубы, и они скрипнули, как лодочная уключина. Ирка взглянула на меня, поиграла бровями, уяснила, что исповеди не дождется, и прекратила разработку темы моей личной жизни открытым способом. Однако любопытство ее наступало широким грозовым фронтом, и новый вопрос поразил меня, как молния:
— А BDT случайно не ты подожгла?
— Чего? — опешила я.
— Ты разве не знаешь? — Иркин взгляд был косым, как гусиный клин. — Сегодня ночью сгорел офис Второго национального телеканала BDT. Кто-то шарахнул по нему из ракетницы. Это не ты?
— Конечно, не я! — новость повергла меня в шок. — Зачем бы я стала поджигать BDT? Мы же с ними контракт подписать должны!
Меня охватило глубокое раскаяние, ибо про немецкий контракт я забыла напрочь. Как могла я быть такой безответственной? Целиком погрузилась в переживания по поводу многотрудной личной жизни и выбросила из головы не менее проблемную общественную! Возмутительно пренебрегла священным долгом перед родной телекомпанией! Подвела всех: и начальство, и любимое семейство, которое нетерпеливо ждет моего возвращения в заснеженных горах, а как же я вернусь, если контракта нет, как не было, а без него Гадюкин меня со свету сживет…
— Может, ты и не хочешь подписывать этот контракт? Срываешь задание, потому что подсознательно ищешь возможность не возвращаться на родину? Тогда у тебя действительно был резон спалить BDT! — добил меня внутренний голос.
Такого предательства я не ожидала, отчего сначала растерялась, а потом задумалась.
Нет, версия, будто бы я не хочу домой, была идиотской. Определенно, мой внутренний ментор заплутал в дебрях психоанализа. А вот насчет пожара… Могла ли я в принципе шарахнуть из ракетницы по офису наших немецких партнеров? Ответ напрямую зависел от наличия или отсутствия у меня: а) обиды на упомянутую телекомпанию и б) ракетницы. Обида была: что бы там ни говорил глупый внутренний голос, меня очень раздражало превращение милой рождественской истории с подписанием контракта в долгоиграющий триллер. Вот только никакой ракетницы я не помнила. С другой стороны, я вообще ничего о минувшей ночи не помнила!
— Кроме того, что после ужина с Сашей ты пришла в такое настроение, в котором запросто могла сжечь что угодно — хоть «рейхстаг»! — съязвил неугомонный внутренний голос.
— Петер, нельзя ли проложить наш маршрут таким образом, чтобы проехать мимо здания Второго национального телевидения — BDT? — привстав на сиденье, обратилась я к Вайсману, который крутил баранку, рассказывая сидящему рядом Вадику о предстоящем утреннике.
Мне бы тоже не помешало прослушать эту вводную, но было не до того. Очень хотелось своими глазами увидеть разрушения, которые огонь причинил офису немецких коллег, чтобы прикинуть — имеет ли смысл вообще заговаривать с ними о нашем контракте? Если BDT серьезно погорело, то тратить денежки на проект в другой стране оно не станет.
— На обратном пути, ладно? — Петер поймал мой озабоченный взгляд в зеркальце заднего вида и успокаивающе улыбнулся.
Я изобразила ответную улыбку, села и уставилась в окно, притворяясь страшно заинтересованной забортными видами. На самом деле архитектурных красот Берлина я не замечала вовсе, пока Ирка не завопила мне в ухо:
— Смотрите, смотрите, это же Рейхстаг!
Я вышла из комы и посмотрела. Рейхстаг выглядел не хуже, чем вчера и позавчера.
26
— Здесь! — сказал Отто Бизи и топнул ногой по грязной жиже.
Она страстно хлюпнула и заволновалась, баюкая радужные круги. Тонкие перегородки и картонные двери редакции туристических программ сгорели дотла, и анфилада офисных комнатушек превратилась в длинную галерею. Пол покрывала черная грязь с редкими кочками обуглившихся предметов офисного интерьера, с потемневшего потолка там и сям свисали закопченные плафоны, похожие на чумазых висельников. Испепеленная редакция мирных туристических программ прекрасно подошла бы сейчас для съемок инфернальной передачи о безвозвратном путешествии в преисподнюю. Инспектор Виккерс взглянул в дальний конец темного тоннеля и живо представил лодочника Харона, с тихим плеском выплывающего на свет его фонарика в обход островков обугленной мебели.
— Я оставил его где-то здесь, под столом, — быстро теряя уверенность, повторил Отто, смущенный молчанием инспектора. — И, уверяю вас, он был жив!
Руди присел и внимательно посмотрел на горку пепла, очень похожего на содержимое фарфоровой урны, на которой были начертаны гордое имя и даты жизни Вальтера Браунинга Третьего.
— Был да сплыл, — пробормотал инспектор.
Бизи сердито покраснел:
— Это не я утопил труп собаки! И убил проклятого пса тоже не я!
— Для вас лучше, если это так, — заметил Руди, поднимаясь.
Эксперт установил, что такса, в которой любящая хозяйка опознала своего дорогого Вальтера Браунинга Третьего, была задушена точно так же, как русский турист Юрий Солнцев. Если бы Виккерс думал, что пса убил непутевый зять фрау Магдалены, он арестовал бы его за убийство.
Руди подошел к окну, выглянул наружу и с мимолетным сожалением посмотрел на непоправимо испорченную камеру наблюдения. Огонь, полыхавший внутри, дотянулся и до нее. Большой надежды на то, что удастся найти кого-то, кто видел вблизи здания телекомпании затейника с ракетницей, не было. Офис BDT находился в деловой части города, жилых домов здесь было мало, и добропорядочные их обитатели во втором часу ночи по улицам не шлялись. «В такое время гуляют только ненормальные», — неодобрительно подумал Руди.
Взгляд его скользнул за решетчатую ограду и сразу же наткнулся на колоритную фигуру, всем своим видом доказывающую, что ненормальные в данной местности гуляют не только ночью, но и днем.
На тротуаре перед зданием стоял некто в костюме то ли Оленя, то ли Лося — инспектор Виккерс в лесных копытных не разбирался. У Оленелося были длинные стройные ноги, одетые в шелковистое коричневое трико и обутые в сапожки на каблучках. Верхнюю часть тела двуногого парнокопытного укрывала приталенная замшевая курточка с капюшоном, плотно натянутым на голову и туго завязанным под подбородком. В круглом «окошке» виднелось лицо, так густо тонированное темной пудрой, что кожа казалась бронзовой. На ровном золотисто-коричневом фоне выделялись только кончик носа, выкрашенный черным, и солнцезащитные очки из модной коллекции. Макушку фасонистого Оленя венчали мягкие плюшевые рога. Они чутко вздрагивали, словно усики бабочки, пока Олень поворачивал голову, рассматривая здание. На черном провале окна, из которого выглядывал Виккерс, Олень задержал взор надолго. «Проклятые зеваки! — сердито подумал Руди. — И чего смотрит? Сам чучело, каких поискать, а туда же — таращится!..» Олень, похоже, разглядел недобрую гримасу инспектора и склонил голову, словно собираясь бодаться. Плюшевые рога враждебно затряслись. Затем любопытного и задиристого Оленя, очевидно, окликнули из-за угла — Виккерс услышал голос, но не разобрал слов. А Олень обернулся, гаркнул что-то в ответ, еще раз сверкнул на Руди непроглядными окулярами и неохотно ушел, звонко цокая копытами.
Инспектор проводил костюмированного чудака пасмурным взглядом и непроизвольно потер лоб. Ему показалось, что реплики, которыми обменялись Олень и призывавший его товарищ, были не на немецком.
— Понаехали! — прошептал Руди.
В последнее время его отношение к иностранцам (особенно — русскоязычным) изменилось не в лучшую сторону.
27
— И чего тебя туда понесло? — сердито тряся кокошником, отчитывала меня Ирка. — Мы на утренник опаздываем, а ты стоишь глазеешь!
Слово «утренник» она произнесла с таким выражением, словно речь шла о рождественском бале в Дворянском собрании. Предстоящее мероприятие подругу в равной мере радовало и пугало. Незатейливое шоу она воспринимала с пиитетом, достойным премьеры в Большом театре, и очень боялась провала. Я едва не охрипла, уверяя новоявленную актрису, что даже в худшем случае публика не забросает ее тухлыми яйцами и гнилыми помидорами. У немцев трепетное отношение к продуктам питания, что-нибудь несвежее тут днем с огнем не найдешь.
— Другие тоже глазеют! — отговорилась я, снимая с головы капюшон костюма.
Растопырчатые рога мешали аккуратно вписаться в проем двери микроавтобуса.
— Я не глазею, я дышу свежим воздухом! — возразил Вадик.
Он стоял на тротуаре, держа под мышкой здоровенную медвежью голову и нервно притопывая по брусчатке бутафорской лапой с пластмассовыми когтями. Поджарая и мускулистая фигура моего напарника, обычно производящая самое приятное впечатление, была непоправимо испорчена глухим комбинезоном из искусственного меха на поролоне. В объемном костюме и с круглой башкой, пристроенной на уровне отсутствующей талии, Вадик был похож на подводника в тяжелом скафандре. Медвежья харя безмятежно улыбалась, разительно контрастируя с хмурой мордой самого Вадика. Ему не нравилось быть Медведем, но Петер Вайсман категорически настоял, чтобы все участники нашей группы облачились в карнавальные костюмы. Поскольку героические роли и наряды Деда Мороза и его примороженной внученьки заранее оккупировали Костя и Ирка, нам с Вадиком пришлось внедряться в мир животных. Наряжаться Оленем мой напарник отказался, заявив, что рога на голове оскорбляют его мужское достоинство. А я против плюшевых рожек ничего не имела, зато сразу просекла, что в медвежьих доспехах будет и тяжело, и жарко. Так и вышло: Вадик уже после пятнадцатиминутного пребывания в медвежьем образе начал жаловаться на удушье.
