Юлия Соколовская - Вакханалия
«Два звонка», — поведал робот-оператор. Я так и думала. Использованные карты обычно не хранят в карманах. Их выбрасывают.
— Бронька, — сказала я, набрав номер, — это я. Ты одна?
— Одна, — подтвердила Бронька. — Укрепляю добродетель и предупреждаю грех.
— Давай выпьем?
— Давай, — зевнула Бронька.
— Тогда выходи из дома, за такси заплатишь — у меня денег ни копейки. И маме моей позвони, скажи, что… что она у меня одна.
— Как-то сложно все это, Лидунька, — озадачилась подруга. — А еще чего передать?
И откуда силы? Мы пили розовый мартини с местным тоником — «микс» совершенно несъедобный. Ни «бьянко», ни «швепса» в круглосуточном под Бронькой не оказалось, а идти куда подальше было лень. Ладно, решили мы, — лишь бы не водку.
— Ты не гонишь? — с сомнением поинтересовалась Бронька, когда, едва успев выпить по фужеру, я опять схватилась за бутылку.
Пришлось ей объяснить, что по русскому обычаю между первой и второй пуля не пролетает, и вообще, в порядочном дамском обществе бытует славный термин — «нафужериться». Или ей с рассвета на работу?
— Ты что, обалдела? — испугалась Бронька. — Я уж десять лет на работу не хожу. Хотя и числюсь. По понедельникам приходит какая-то холера, забирает рецензии. Иногда деньги оставляет. Ты не задумывалась, на какие шиши сегодня пьешь?
Я уже ни о чем не задумывалась. Я ощущала небывалый физический подъем. После третьего фужера сил прибавилось. Мы обсудили наших мужчин. Я прошлась по Вересту, испуская для порядка слезинки, Бронька позавидовала, потом посочувствовала. Потом опять позавидовала и призналась, что ее новый «спонсор» — по родословной то ли швед, то ли финн (то ли придуривается), имеет несчитано баксов и прекрасно помнит восстание на Сенатской площади (вплоть до того, как Каховский застрелил Милорадовича).
— На каком кладбище ты его откопала? — подивилась я.
— Это еще цветочки, деточка, — вздохнула Бронька. — Мой Лео не пьет и не курит. Он твердо убежден, что курение в течение четырех лет сокращает детородный орган на два миллиметра.
— Какой-какой орган? — изумилась я.
— Совершенно правильно, — поддержала Бронька. — Назовем его лучше почетным членом. Последних детей он делал полвека назад. Они мне в отцы годятся. Где-то в те годы он и подхватил так называемый «синдром Коро» — боязнь, что у него в один прекрасный день пропадут гениталии…
Я хохотала так, что ей пришлось доставать меня из-под стола и менять разбитый фужер на небьющийся стакан (заодно и себе — из солидарности). После пятого стакана мы поговорили о работе. Во мне очень кстати пробудились мировые амбиции — я завела бубнилку о засилье в развлекательной литературе претенциозных посредственностей и невозможности выйти на широкую дорогу хорошей девочке. Бронька поддержала меня категорически — заявив, что этих посредственностей она в день прочитывает до пяти романов, но это еще не самое страшное. А самое страшное, что кому-то из этой когорты она обязана выставлять положительные отметки, иначе издательству просто нечего будет печатать и ее уволят!
— Подожди, — сказала она, делая задумчивое лицо, — а с какого перепоя ты вдруг взяла, будто твои романчики писаны хорошей девочкой? Только с того, что однажды я поставила тебе «четыре с плюсом»?
Я поперхнулась шестым стаканом и от души ее поблагодарила. Но Бронька уже наливала по седьмому, поэтому кровопролитно спорить я с ней не стала. После упомянутого мы перешли к моим приключениям. Я пожаловалась, что не могу поймать за хвост очень ценную мысль.
И вот тут она выдала идею. Совершенно кривая в дым, стуча горлышком бездонного сосуда по стакану, Бронька заявила:
— Это жуть тихая, согласна. Но тебе надо быть решительнее, Лидунька. Ответим на белый террор красным террором! Согласна?
— Согласна, — сказала я. — А это каким?
— Предлагаю вернуться на дачу. Не пугайся, без ночевки — вместе поедем. Днем. У меня газовик на поясе… Ты должна пройтись по местам боевой славы и сосредоточенно проработать ходовые версии. Заодно поймаешь за хвост свою мысль. У тебя просто не было времени этим заняться — ты жила на голых нервах, а разве нервы позволяют думать?
Замечательная идея. Я забыла о ней через секунду. Бронька перевернула журнальный столик с закусками, мощно дав по нему нижней частью, села на пол и глупо захихикала. Пробило. А я вот, к вящему изумлению, оказалась ничего. Плотный ужин сказался. И любовь милицейская. Я пришвартовала Броньку к ближайшему дивану, заняла у нее из сумочки пятьдесят рублей (четыре остановки ехать) и побрела домой. Таксист поинтересовался, не страшно ли мне в четыре часа ночи бродить по лужам. Я сказала, что я смерть — и пусть другие боятся. Шофер заткнулся, задумался, но делать нечего — я уже спала на заднем сиденье. Пришлось везти. Он дольше будил меня, чем вез. Короче говоря, под родной дверью я оказалась без копеек пять, выяснила, что ключи не брала, и по сему поводу устроила в доме переполох. Промаршировала мимо остолбеневшей мамы в спальню и завалилась в сапогах.
— Ты на кого похожа? — прошептала мама.
— Я у Броньки ночевала, — не в строку поведала я, закрывая глаза.
— А раздеваться, значит, уже не надо? — тоже не совсем складно поинтересовалась мама.
— Завтра, мамочка…
— Так, Лидия, нам нужно срочно поговорить. — Голос родительницы зазвенел, как высокая струна.
— Наливай, поговорим… — Я уже стремительно засыпала.
Глава 3
Первое, что я увидела по пробуждении, была деловитая физия Броньки в полупрозрачных очках фирмы «Silhouette» с титановыми дужками (за 310 баксов).
— Не может быть, — простонала я. — Ты была пьянее меня…
— Я и сейчас пьянее тебя, — бесхитростно поведала Бронька. — Но я знаю, что такое гимнастика тайцзицюань. Самоконтроль, самомобилизация и концентрация на намеченной цели. Помнишь про нашу намеченную цель? Поднимайся, короче, а не то будем делать из тебя авиатора.
— Делай… Я не встану, меня мама убьет…
— Мы уже поговорили с Натальей Андреевной, — зловеще проинформировала Бронька. — Твоя мама уже знает, что Олег Леонидович женат.
Час от часу не легче. С нашей Бронькой как с ремонтом — одно делаешь, другое ломаешь…
На пути в ванную мама не пробегала. На кухне тоже кастрюли не гремели. Очевидно, в связи с открывшимися знаниями у мамы появился железный повод уйти в себя.
— М-да-а, мать… — сдержанно оценила мой экстерьер Варюша. Она сидела на стиральной машине и моим феном-плойкой накручивала себе челку.
— Почему ребенок не в школе? — прохрипела я.
— И эта женщина интересуется, почему ребенок не в школе? — поразилась дочь, вздувая волосинки.
— Отвечать! — разозлилась я.
— «Почему», «почему»… — заворчала Варюша. — Потому что труды по пятницам отменили. Галина Ивановна уехала в Читу к сыну — он в клинике для наркоманов лежит, говорят, совсем плох. А других учителей нету.
Ну как бы еще, скажите на милость, я узнала, что сегодня пятница?
Через десять минут, прижимая к сердцу термос с кофе, я уже мчалась по Красному проспекту — в качестве пассажирки голубого «ниссана-кефира», моля лишь об одном: если смерти — то мгновенной… Наша Броня патологически не умеет ездить с человеческой скоростью. Любого «мерса», плетущегося под соточку, сделает как стоячего… Идущие попутно машины просто не воспринимались, кварталы чередовались как ступени на лестнице, светофоры горели сочной зеленью… Под возмущенный гул попутчиков мы проскочили Речной вокзал, продуктовую оптовку и помчались по трассе. До Кирилловки добрались минут за десять. Сделав чудовищную дугу, Бронька вырулила на дамбу.
— Все, бросай это дело, — взмолилась я. — Подохну же…
— Зато быстро, — невозмутимо ответствовала Бронька, снижая скорость до предела — до восьмидесяти.
Мелькнула протока, заросшая тальником, березовый лес, стыдливо раздетый, с редкими клочками желтизны; фрагмент великой реки с коряжистым берегом и перевернутой лодкой. Объездная вдоль воды, развеселая компания с гитарой. Опять поворот, колючка, ворота… Три дня назад на них стоял охранник Зубов, теперь какой-то долговязый тип с ушами-радарами.
Хатынская приветственно загудела. Служивый манерно пошевелил пальчиками — девочки…
Мы въехали. Эмоции нахлынули — в самом черном виде…
— Ходи и думай, — приказала Бронька, — а меня не замечай. Я дышать буду.
Свежий воздух постепенно привел меня в чувство. Черный кофе продвинул процесс, а вспыхнувшие страхи сделали голову неприлично ясной. Я взглянула на часы: рабочий полдень. Дул ветер. Все казалось на местах: облака, типичная октябрьская серость, сырость. Со стороны главной улицы несло горелым — кто-то запоздало жег мусор…
