Дарья Донцова - Смех и грех Ивана‑царевича

Я отвернулся от китча в раме. Понимаю, Алексей усиленно творил свою аристократическую родословную. Он назвался князем Винивитиновым‑Бельским и решил создать галерею портретов предков, а натурщиком для них послужил сам. Вон на том холсте скульптор тоже узнаваем, только не сидит за обедом в генеральском мундире, а в домашнем одеянии лежит на софе. Возле дивана стоит круглый столик, на нем горит небольшой ночник, абажур чуть скошен, и видно, что в патрон вкручена электрическая лампочка. А на раме, между прочим, табличка: «Князь Данила Винивитинов‑Бельский. 1615–1658 гг.».

Меня стал душить смех.

Заступив на службу, я обошел усадьбу, но, естественно, рассмотреть в деталях весь интерьер не успел. Огромный дом набит всякой всячиной, и меня в первую очередь заботило, смогу ли я достоверно сыграть дворецкого, поэтому сосредоточился на посуде и хозяйственных мелочах. Правда, уже через день успокоился. Хоть Елизавета Матвеевна и пытается изображать из себя княгиню, она таковой не является, дворецкого до моего появления видела лишь в кино, поэтому уверена, что он должен каждое утро произносить: «Овсянка, сэр», и не заметит ни одной моей оплошности. Если я, конечно, не явлюсь к ужину в плавках, не высморкаюсь в скатерть и не обращусь к хозяйке панибратски «Алло, мамаша…».

Но как же мне жалко, что я ранее не нашел времени полюбоваться на живопись в библиотеке! Ей‑богу, она очень повышает настроение. Надо же, электроосвещение в первой половине семнадцатого века. Просто восхитительно! Если не ошибаюсь, лампочки в России появились где‑то в тысяча восемьсот восемьдесят первом или третьем году. Помидоры во времена Екатерины Первой? Еще лучше.

Продолжая стоять у раскрытого книжного шкафа, я улыбнулся. Вон там, между окнами, еще одна картина. На ней, естественно, очередной «предок» с внешностью Алексея. Он уютно устроился в кресле, на нем халат, ночной колпак, а на коленях, прикрытых пледом, обложкой вверх лежит раскрытый роман Александра Сергеевича Пушкина «Евгений Онегин». Ну и, само собой разумеется, табличка на раме, куда ж без нее: «Князь Андрей Винивитинов‑Бельский. 1484–1572 гг.». Люди добрые, ведь солнце русской поэзии взошло в тысяча семьсот девяносто девятом году!

Придя в полный восторг, я глянул влево и залюбовался другим творением.

Меня нельзя назвать знатоком истории, и уж тем более я не являюсь специалистом в области посуды. Ни за что не отличу сервиз Кузнецова от тарелок‑чашек, сделанных Гарднером, но все же знаю, что граненый стакан был подарен Петру Первому владимирским стеклодувом Смольным. Кстати, вовсе не скульптор Мухина придумала его, уж не знаю, почему люди считают Веру Игнатьевну прародительницей популярного сосуда. А теперь всмотримся в изображение «пращура» хозяев усадьбы. Он лежит в постели, на тумбочке стоит тот самый граненый стакан, рядом лежит вилка, ручка которой сделана в форме медведя, и стоит плошка с какой‑то едой. Табличка гласит: «Князь Николай Винивитинов‑Бельский. 1213–1289 гг.».

Ой, я‑то тоже хорош! Сначала среагировал на стакан, а вилку заметил только сейчас. Отлично помню, как отец, после премьеры в кинотеатре фильма по одному из его исторических романов, выговаривал режиссеру:

— У вас в первой сцене героиня просит мужа передать ей вилку.

— Что не так? — сердито спросил постановщик. — Или вы хотели согласовывать любые, даже пустяковые, реплики?

— Действие разворачивается в тринадцатом веке, — вздохнув, принялся объяснять Павел Иванович, — в те времена все на Руси ели исключительно ложками. Вилка появилась в тысяча шестьсот шестом году. Мария Мнишек на своем свадебном пиру в Кремле привела в ступор бояр, орудуя вилкой. Из‑за этого столового прибора чуть было не разгорелся бунт — боярство и духовенство возмутились. В летописи сохранился текст, повествующий о том празднике, из него мы узнаем почему: мол, если царь с царицей едят не руками, а какой‑то рогатиной, значит, они порождение дьявола. Кстати, именно рогатиной называли вилку примерно до начала восемнадцатого века, причем до двадцатого века она не употреблялась простым народом, была лишь на столах у аристократии. Голубчик, в следующий раз, когда будете вносить в действие нечто, отсутствующее в оригинальном тексте, посоветуйтесь с автором.

Я ухмыльнулся. Похоже, домашний живописец Винивитинова — близкий родственник того режиссера. Надо как‑нибудь найти время и изучить всю галерею «предков», составить список ляпов. Эта работа здорово меня развеселит и взбодрит. Представляю, как будет хохотать Нора. Нет, пожалуй, лучше сфотографировать картины…

— Я перегнула палку? — вдруг донесся до меня знакомый голос.

Я вздрогнул.

— Нет, все нормально, — ответил другой, тоже узнаваемый. — Но не надо дразнить Матвея Ильича.

— Уже поняла, — откликнулся первый, девичий.

Я завертел головой. Откуда идет звук? О, оказывается, из раскрытого шкафа за моей спиной!

— И почему ты так ужасно накрасилась? — спросила женщина.

— Ну… решила… так лучше будет, — пробормотала девица.

Я протянул руку, снял со средней полки пару толстых томов, увидел в задней деревянной панели круглое отверстие и прильнул к нему.

Перед глазами предстала спальня Елизаветы Матвеевны. На кровати сидела Ксения, и мне было прекрасно ее видно. А вот ее мать показывалась моментами, она то исчезала, то появлялась в «кадре».

— Не для кого стараться, — отрезала хозяйка поместья. — У Матвея Ильича катаракта, Эмма Геннадиевна даже в очках плохо видит. Родиону все равно, хоть ты костюм клоуна надень. Мы с Анфисой… Ну, ты меня понимаешь?

— Да, — кивнула Ксения, — ясно.

— О прислуге не стоит даже говорить, — продолжала Елизавета Матвеевна. — И зачем тогда так напрягаться?

— Как же, а Игорь Анатольевич, его помощник, охранник, — перечислила Ксения.

— Солнышко, — усмехнулась вдова, — мы сейчас вдвоем, без чужих ушей и глаз, давай побеседуем откровенно. Что нужно Пятакову? Получить нашу старинную фамилию. Ну, пришла мужику в голову причуда, захотел он стать князем, не понимает, что генетику купить нельзя. Да назовись алкогольный олигарх хоть Шереметевым‑Воронцовым‑Оболенским‑Юсуповым, никогда благородная кровь в его жилах не заструится. Как был сыном пьянчуги из нищего района Игорем Пятаковым, который отчество «Анатольевич» получил исключительно потому, что оно его мамаше под влиянием выпитого спиртного красивым показалось, таким и останется. Твой брак с золотым кошельком заключается по расчету. Пятаков становится Винивитиновым‑Бельским, я всем везде говорю, что он князь. Ты должна родить идиоту детей, минимум двух сыновей. За каждого малыша получишь головокружительную сумму. Если разрешишься девочкой, денег будет значительно меньше, но никто тебя не ограничивает, можешь хоть каждый год Пятакова отцом делать. Многие женщины ежедневно спят с противными мужиками за куда меньшую плату. Одни отдаются за колечки, шубу, другие — за роли в кино‑театре, третьи — за тарелку с едой и так далее. А тебе предстоит пару раз в год потерпеть мужлана в своей спальне, зато потом — миллионы на счету, прекрасные дома в разных странах Европы. Денежный мешок никогда не сможет с тобой развестись, контракт так опытными юристами составлен, что в случае бегства с корабля олигарх теряет право на нашу фамилию и титул князя, опять станет Пятаковым. На это он никогда не пойдет. Ну, не мне тебя учить. Пойми, внешность жены Игоря не волнует, он тебя рассматривать не станет, так что смой боевой раскрас, вульгарщина не в твоем стиле. Скоро волнения улягутся, отшумит свадьба. Король алкоголя поселится в усадьбе, а мы разъедемся кто куда. Ты уедешь в Италию, заживешь в свое удовольствие, ни в чем не нуждаясь, заведешь любовника. Я давно хочу жить с родителями во Франции. Анфиса небось купит себе мужа и укатит с альфонсом в какое‑нибудь тусовочное место. Твой брат спит и видит оказаться в Америке, на службе в компании… э… как ее там… что‑то связанное с компьютерами. Короче, вся семья старается ради поставленной цели, но переигрывать не следует. Ясно?

— Да, — кивнула Ксения.

— И еще. Не задевай прислугу, — посоветовала Елизавета Матвеевна. — Я тебе объясняла, что с дворней нельзя шутить и ручкаться. Место слуг на кухне, твое — в гостиной. Выходка с галстуком дворецкого совершенно не в духе княжны Винивитиновой‑Бельской, ты же не девчонка из семьи нуворишей, которая получает образование в российской школе. Подобное поведение никак не подходит Ксении, девушке из благородного старинного рода. Ну, думаю, хватит читать тебе нотации. Ты умница, талантлива, красива, все у нас получится.

Елизавета Матвеевна подошла к кровати, взяла дочь за подбородок и подняла ее голову.

— Семьдесят процентов полученных тобой от Пятакова денег переходят ко мне. А тридцать остается в полном твоем распоряжении. Это, учитывая все известные тебе обстоятельства, сказочное предложение. А мне ведь придется делиться с Анфисой и содержать родителей. Понимаешь, как хорошо я к тебе отношусь? Другая на моем месте могла бы сказать: «Хватит с тебя и десяти процентов». Надеюсь, ты всегда будешь помнить, что я для тебя сделала.