Элизабет Питерс - Неугомонная мумия
– Если бы туристы перестали покупать у торговцев, те прекратили бы грабеж гробниц и кладбищ! – вопил мой муж. – Взгляните! – Он ткнул пальцем в ящик с мумией. – Кто знает, какое важное свидетельство упустил грабитель, когда вытаскивал мумию с места ее упокоения?
Баронесса заговорщически подмигнула мне:
– Ваш муженек просто прелесть, дорогая! Какая страсть, профессор, какая очаровательная неистовость! Поздравляю вас, моя дорогая, вы отхватили...
– Боюсь, я должен присоединиться к упрекам профессора. – Это заявление прозвучало столь неожиданно, что Эмерсон едва не подавился очередным проклятьем. Все дружно посмотрели на брата Дэвида. Юноша застенчиво продолжал: – Уносить человеческие останки, словно дрова, – это прискорбный обычай. Будучи человеком веры, я не нахожу этому оправдания.
– Но это же труп язычника, – возразил Каленищефф с циничной улыбкой. – Я думал, что священников интересуют только христианские останки.
– Язычник или христианин, все люди – дети Божьи. (Дамы издали восхищенный вздох) Разумеется, если бы я полагал, что останки принадлежат христианину, пусть и введенному в заблуждение ложными догматами, я бы протестовал более решительно. Я не мог бы позволить...
– А я думала, он христианин, – перебила его баронесса. – Мне так сказал торговец, у которого я купила мумию.
Раздались протестующие крики. Баронесса пожала плечами:
– Какая разница? Все они одинаковые, высохшие кожа да кости, выброшенное за ненадобностью вместилище души.
Расчетливый удар. Правда, пришелся он мимо цели, поскольку Дэвид, судя по всему, плохо понимал по-немецки. Он недоуменно огляделся, и мсье де Морган примиряюще проговорил на языке Шекспира:
– Нет, такого просто не может быть. Боюсь, торговец обманул вас, баронесса.
– Вот свинья, – спокойно сказала баронесса. – А почему вы так уверены, мсье?
Пока француз подбирал слова, Эмерсон его опередил:
– По оформлению саркофага. Иероглифы сообщают, что в нем находится человек по имени Термутарин. Судя по всему, он поклонялся прежним богам; выполненные позолотой сцены изображают Анубиса и Исиду, Осириса и Тога, которые проводят церемонию бальзамирования покойного.
– Эпоха Птолемеев, – вставил мсье де Морган.
– Нет, нет, позднее. Первый или второй век от Рождества Христова.
Узкие скулы француза залил румянец раздражения, но врожденная учтивость не позволила ему затеять спор. А вот Дэвид Кэбот забросал моего мужа вопросами: что значит тот или этот иероглиф, каков смысл надписи и так далее. Его интерес меня удивил, но я не нашла в этом ничего зловещего... тогда.
Вскоре баронессе наскучил разговор, тема которого не имела никакого отношения к ее особе.
– Ax! – воскликнула она, без труда перекричав всех остальных, и звонко хлопнула в ладоши. – Сколько шума по поводу какой-то уродливой мумии! Если она вам так нужна, профессор, можете ее забирать. Я вам ее дарю! Конечно, если брат Дэвид не желает похоронить покойника по христианскому обряду.
– Н-нет... – растерялся Дэвид. – Профессор меня убедил – это мумия язычника.
– Мне она тоже не нужна, – поспешно отказался Эмерсон. – Мне и так хватает этих чертовых... то есть... Подарите ее музею, баронесса.
– Непременно последую вашему совету, – мадам расцвела в зубастой улыбке, – если заслужу этим ваше одобрение, дорогой герр профессор.
Несмотря на все старания баронессы, «дорогой герр профессор» попросту не замечал ее неуклюжего флирта. Устав от игры, в которой она была единственным игроком, баронесса пригласила гостей посмотреть на ее новую забаву, содержавшуюся в клетке на палубе. Мы с Эмерсоном отказались. Когда остальные ушли, я повернулась к своему несчастному мужу:
– Ты выполнил свой долг как настоящий джентльмен, Эмерсон. Теперь можно и домой.
– Как я и подозревал, мое мученичество оказалось напрасным. У этой чертовой куклы нет ни одного стоящего папируса.
– Знаю. Но, возможно, твоя речь в защиту древностей подействует не только на баронессу, но и на других туристов.
Эмерсон фыркнул:
– Не будь такой наивной, Пибоди. Ладно, пошли? Если я еще хоть немного пробуду в этой жуткой атмосфере, то умру от удушья.
– Прекрасно, дорогой. Как всегда, твое желание для меня закон.
– А как ты думаешь, куда это мерзкое существо женского пола запихнуло нашего бедного ребенка?
Найти Рамсеса не составило труда. Один из слуг баронессы нес вахту у двери. Завидев нас, египтянин приветствовал нас по мусульманскому обычаю и достал ключ.
Несмотря на опустившуюся темноту, в комнате было светло: под потолком ярко сияли две лампы, освещая стол, заставленный тарелками с едой. На соседнем столе лежал папирус. Рамсеса нигде не было.
– Проклятье! – взревел Эмерсон. – Бьюсь об заклад, эта идиотка забыла заколотить иллюминатор!
Он отдернул портьеру и с криком отпрянул. На стене, подобно охотничьему трофею, висело маленькое безголовое туловище. Ноги в потрепанных коричневых башмаках на пуговичках казались безжизненными.
Эта картина была столь ужасна, что у меня сдавило грудь. Прежде чем я пришла в себя, далекий и необычно глухой, но все же хорошо знакомый голос произнес:
– Добрый вечер, мамочка. Добрый вечер, папочка. Не будете ли вы так добры втащить меня внутрь?
Рамсес застрял в иллюминаторе, потому что карманы его маленького костюма были до отказа набиты камнями.
– С моей штороны это было крупным просчетом, – заметило наше чадо, отдышавшись. Я даже не сделала ему замечания за шепелявость – в конце концов, бедный малыш пережил не самые приятные минуты. – Я полагался на явление, которое неоднократно проверял на опыте: если голова и плечи проходят, то пройдет и оштальное тело. Совсем забыл о камнях, которые являются интересными образцами геологической иштории...
– Почему же ты не влез обратно? – с любопытством спросила я, пока бледный как смерть Эмерсон лихорадочно ощупывал нашего ребенка.
– Все дело в прискорбной нехватке рошта, – объяснил Рамсес. – У меня слишком короткие руки, чтобы оттолкнуться от борта судна.
Он продолжал бы разглагольствовать и дальше на своем шепелявом наречии, если бы я его не перебила:
– А папирус?
Рамсес бросил на стол презрительный взгляд и перешел на нормальный язык:
– Обычный погребальный текст Двадцатой династии. У этой дамы нет демотических папирусов, мама.
Мы обнаружили, что остальные гости все еще находятся на палубе. Дамы присели перед клеткой, где беспокойно сновал львенок. Пока мы приносили извинения и расточали благодарности хозяйке, я крепко держала Рамсеса за руку. Точнее, благодарила я, а Эмерсон лишь хмыкал.
Брат Дэвид решил уехать вместе с нами.
– Я должен вставать на рассвете, – произнес он нараспев. – Спасибо за приятное развлечение, но мой наставник призывает меня.
Баронесса протянула руку, и молодой человек почтительно склонился над ней.
– Гм, – сказал Эмерсон, когда мы отошли, чтобы не мешать его прощанию. – Полагаю, развлечение было не только приятным, но и выгодным. Он не стал бы торопиться, если бы не достиг того, за чем сюда пришел.
– И чего же? – с интересом спросил Рамсес.
– Денег, разумеется. Пожертвования его церкви. Думаю, в этом и состоит роль брата Дэвида – соблазнять впечатлительных дамочек.
– Эмерсон, прошу тебя!
– Не в прямом смысле, – добавил Эмерсон. – Во всяком случае, я на это надеюсь.
– А какое буквальное значение у этого слова? – тут же вопросил любознательный ребенок. – Словари особенно невразумительны в этом вопросе.
Эмерсон счел за благо сменить тему.
Избавиться от общества молодого человека оказалось не так-то просто, хотя Эмерсон и пустил вскачь своего осла. Дэвид прокричал ему вслед: «Прошу вас, профессор, объясните мне...» – и затрусил вдогонку. Мы с Рамсесом не торопясь последовали за Эмерсоном. Рамсес выглядел задумчивым, и через некоторое время я его спросила:
– Куда тебя укусил львенок?
– Он меня не укусил, мамочка. Просто поцарапал, когда я вытаскивал его из клетки.
– Неразумный поступок, Рамсес.
– Мне совсем не больно, мама.
– Я уж не говорю об опрометчивости самого решения освободить животное из плена. Но такой маленький львенок не выживет там, где нет сородичей.
Рамсес некоторое время помолчал. Потом медленно произнес:
– Должен сказать, этот довод не пришел мне в голову. Спасибо, мамочка.
– Пожалуйста, – ответила я, поздравив себя с тем, что отговорила Рамсеса самым удачным образом. Он редко позволял себе не слушаться прямых указаний, но если такое все же случалось, то непременно ссылался на моральные соображения. Я подозревала, что благополучие животного представляется ему достаточным оправданием.
