Шарль Эксбрайя - Вы любите пиццу?
– Когда ты уезжаешь?
– Я должен быть в римском аэропорту в следующую среду.
– Но… это же значит через три дня!
– Мои американцы не могут надолго бросать дела… Но, знаешь, чем быстрее я окажусь на месте, тем раньше заработаю денег тебе на билет. Не волнуйся, буду писать каждую неделю. Во вторник я сяду на поезд и поеду в Рим. Там они обещали меня ждать…
Желая отвлечь дочку от грустных мыслей, синьора Гарофани поинтересовалась:
– Любопытно, Джованни, они там, в Нью-Йорке, умеют готовить пиццу? И такая ли она вкусная, как моя?
– Кто знает? Может, американцам вообще не нравится пицца?
Серафина недоуменно уставилась на зятя – уж не разыгрывает ли ее Джованни? – но, решив, что молодой человек не лукавит, поспешила успокоить и его, и всех остальных:
– Да что ты, Джованни, ведь не к дикарям же все-таки едешь!
Миссис Эйлин Рестон заранее радовалась тому, как она отомстит Одри, и, едва вернувшись в Лондон, велела сыну сопровождать ее к Фаррингтонам. Алан, угадывая, какие побуждения движут его матерью и какую отвратительную сцену та готовит, хотел отказаться, но миссис Рестон объявила, что, если сын трусит, она пойдет одна.
Миссис Рестон разыграла спектакль с величайшим искусством, так что даже Алан, не одобрявший ее поведения, не мог не восхититься. Сначала она сделала вид, будто явилась с обычным визитом вежливости. Когда же Люси, долго не имевшая никаких известий от дочери, не выдержала и сама поинтересовалась, долго ли еще та собирается оставаться в Италии, то миссис Рестон, разыграв полнейшее недоумение, сказала:
– Как? Разве Одри ничего не сообщила вам? Нет, Люси, я ни за что не стану выдавать секреты девушки, раз та решила таиться от родных.
В итоге миссис Рестон привела Люси и Дугласа Фаррингтон в такое смятение, что оба принялись умолять открыть им правду. Эйлин, страшно довольная, с трудом напустила на себя сокрушенный вид. Только отчаянным усилием ей удалось скрыть от хозяев дома распиравшую ее радость. Помолчав, миссис Рестон принялась рассказывать. Не опуская ни единой подробности, она поведала растерявшимся родителям о побеге Одри с «Герцога Ланкастерского» в Кадиксе, посвятила их и в тайну ее отъезда в Неаполь, скорее всего, к тому молодому бандиту, которого Алан рыцарски спас, рискуя собственной жизнью. Ну, а разрыв помолвки был представлен как результат нового обязательства мисс Фаррингтон по отношению к этому Альдо Гарофани, занимающемуся ремеслом, о котором порядочные люди предпочитают умалчивать. Короче, миссис Рестон провела сцену с таким блеском, что Дугласу Фаррингтону после всего услышанного не оставалось ничего другого, как изъявить твердое намерение мчаться за дочерью в Неаполь. Не сразу, правда, а после того, как ознакомит Алана с новыми делами, поступившими в контору в его отсутствие.
На обратном пути миссис Рестон ног под собой не чуяла от радости. Эта милая крошка решила, будто может безнаказанно унижать ее? Надеялась поссорить с Аланом? Ага, теперь увидит, во что обходятся подобные игры! Однако самодовольство Эйлин моментально бы испарилось, умей она читать сердце сына. То, что произошло у Фаррингтонов, открыло наконец молодому человеку глаза. Он понял, к своему глубокому сожалению, что за женщина его мать. Теперь Алан воочию убедился, что миссис Рестон никогда не подойдет ни одна невестка, и дал себе слово разъехаться с матерью, как только женится.
Марио пришел звать Константино Гарацци на конфирмацию Памелы, но тот покачал головой.
– Спасибо, Гарофани… очень ценю твое приглашение, но… это невозможно.
– Почему?
– Потому что собственная шкура для меня дороже дружбы с тобой.
– А?
– Не сердись на меня, Марио… Я и так уже под подозрением у Синьори… Они не любят ни дураков, ни неудачников, ни тем более предателей. Я для них теперь конченый человек. Ради прошлых заслуг меня, может, и оставят в покое… Но на большее нечего и надеяться. Покой, Марио! Что еще нужно в моем возрасте? А увидев меня с тобой… в твоем доме, они могут вообразить, будто мы сообщники… и я никогда не уеду на Сицилию. Понимаешь?
– Да, это нетрудно понять.
– Обиделся?
– Нет… К тому же это ведь ничего не изменило бы, правда?
– Да.
Они застыли, глядя друг на друга и не зная, что еще сказать. Оба ощущали над собой столь могущественные силы, что не видели ни возможности сопротивляться, ни надежды на спасение… Можно было только смириться с судьбой… В конце концов, кто они такие? Двое простых неаполитанских бедолаг, всегда живущих сегодняшним днем и никогда не знавших, будут ли сыты завтра. Оба мечтали лишь о спокойной старости. И эта мечта теплилась на протяжении всей нищенской жизни. Марио не мог сердиться на сапожника, что тот не желает расставаться с нею.
– Ладно, – Гарофани тяжело вздохнул. – Мы все, конечно, огорчимся, не увидев завтра ни тебя, ни твоей жены, Константино. Но ничего не поделаешь, тут не наша воля… Придется склонить голову. Иного не дано.
– Верно.
– Передай Синьори, что я благодарю их за спасение сына из тюрьмы.
– Они не любят, когда в их дела лезут посторонние…
Немного поколебавшись, Марио добавил:
– И однако, эти двое…
– Да, де Донатис и Монтани… Наверняка это они прикончили Рокко… Вы правильно сделали, что избавились от них, но лучше б сначала расспросили…
– Но это не мы их убили! – возмутился Марио.
– Синьори убеждены в обратном… Комнаты обыскали… и нашли несколько брильянтов.
– Вот видишь?
– Всего несколько камней, Марио! А где остальные? Большая часть?
– Если б я хоть догадывался, где их искать…
– Отсрочка, которую предоставили тебе Синьори, истекает завтра. Ради конфирмации я попрошу еще сорок восемь часов… но потом…
– Что потом?
– Потом они нанесут удар, Марио, и твой сын Альдо…
Оказавшись на улице, Марио утратил всю свою невозмутимость, с которой держался у сапожника. Теперь он чувствовал себя совершенно раздавленным человеком, отцом, не способным защитить собственного сына от смерти. Бедняга не решался идти домой. Как сообщить своим ужасную весть, да еще перед самой конфирмацией Памелы? Впервые в жизни Марио захотелось умереть. Эта мысль так потрясла добродушного неаполитанца, что он заплакал. Он брел, ничего не замечая вокруг себя, пока не наткнулся на Риго де Сантиса, как бы ненароком прогуливавшегося по кварталу. Гарофани попробовал сделать вид, будто не узнал кузена, но полицейский ухватил его за руку.
– Вот как, Марио, ты уже не здороваешься? В чем дело?
– О, дорогой, всяческие заботы… и мелкие огорчения.
– И ты плачешь из-за пустяков?
– Ты же знаешь меня, Риго.
– Откуда ты идешь?
– От сапожника Константино Гарацци.
– Возвращаешься домой?
– Приходится…
– Похоже, тебя это не особенно радует.
– Ты прав.
– И все из-за мелких огорчений?
– Да…
– Давненько мы вместе не пили, Марио… Пойдем, я угощу тебя стаканчиком вина.
– Знаешь, что-то не хочется.
– Надо сделать над собой усилие, кузен… совсем маленькое усилие… Ты не имеешь права болеть. Сам знаешь, как все они там, на Сан-Маттео, нуждаются в тебе, особенно сейчас, когда Альдо…
Де Сантис назвал имя наобум, словно рыбак, закидывающий удочку наудачу. Но Марио, услышав имя старшего сына, вдруг почувствовал, что больше не в силах сопротивляться, и, ухватившись за инспектора, зарыдал.
– Они хотят убить моего мальчика, Риго! – давясь слезами, признался он. – И они это сделают!
– Кто?
Гарофани был в таком отчаянии, что, не соображая, что говорит, прошептал:
– Синьори…
Инспектор вздохнул.
– Так вот в чем дело? Вот в какую историю ты вляпался, Марио? И потянул, значит, за собой остальных?
– Я не имею права жить…
– Нашел время скулить, Марио! Как будто ты и без того мало глупостей наделал! Ну-ка, быстро рассказывай мне все. Это твой последний шанс выпутаться!
Марио больше не стал упираться. Окончательно обессилев, он готов был цепляться за любую протянутую руку. Мужчины разыскали маленький, почти безлюдный кабачок, и Марио шепотом поведал, как Синьори через посредничество Гарацци предложили съездить в Геную, как погиб Рокко и как потом они начали угрожать ему. Закончив рассказ, бедолага снова разрыдался.
– Прекрати хныкать, это бесполезно! – рассердился Риго. – Рокко убили де Донатис и Монтани?
– Да.
– А их отправили на тот свет вы?
– Нет.
– Точно?
– Какой мне смысл обманывать тебя сейчас, Риго?
– И ты совершенно не представляешь, кто бы это мог сделать?
– Нет.
– Врешь, Марио, уж коли решил говорить, говори все до конца, иначе будет поздно. Так что же?
И Марио признался, что вся семья подозревает Дино, потому что тот до смерти влюблен в Джельсомину, а, кроме того, генуэзских убийц мог навести на след либо кто-то из своих (увы!), либо из окружения Синьори.
