Саша Антонова - Несерьезные размышления о жизни
— Ар — Ариадна, Вы любите играть в преферанс? — задал он неожиданный вопрос.
— Да, я азартная натура. Почему Вы спросили об этом?
— Мне не дает покоя одна мысль… Скажите, когда Вы в зимнем саду играли вместе с отцом Митрофанием, Аркадием Борисовичем и Владимиром, Вы не слышали каких-нибудь странных звуков?
Она ненадолго задумалась.
— Журчащий водопад — это странный звук? Ну, может быть, еще что-то лязгнуло, но я не уверена…
Отец Митрофаний вернулся от группы благословленных товарищей, полоснул меня взглядом и отвернулся.
— А Вы, святой отец, не помните, выходил кто-нибудь из-за стола во время преферанса, выпить или закусить?
— Хм, — задумчиво посмотрел он на Ариадну. — Нет, никто не вставал. С одиннадцати до трех мы даже ни разу не взглянули на часы.
— А кто-нибудь входил в оранжерею?
— Нет, я никого не видел…
— Как же, — перебила его «Царица египетская». — Вы, Федор, с Лизой входили. Или мне показалось?
— А в чем, собственно, дело? — поинтересовался батюшка.
— Мне хотелось уточнить время гибели Эммы Францевны. Доктор по секрету сказал мне, что ему удалось установить лишь примерный отрезок времени — от одиннадцати до двух часов ночи, так как она ничего не ела за ужином.
К нам подошла одна из женщин, кажется, владелица приютов, и принялась бурно изливать соболезнования. Мы с Федором отошли в сторону, чтобы случайно не попасть в амплитуду ее эмоциональной жестикуляции.
— Что тебя смущает?
— Меня смущает звон посуды в час ночи, который слышал Галицкий. А теперь еще и подозрительный лязг.
— Интересно, почему отец Митрофаний не заметил, что мы входили в оранжерею?
— Женщины вообще более надежные свидетели, чем мужчины. Думаю, это результат естественного отбора еще с доисторических времен. Недостаток физической силы компенсировался наблюдательностью. Представительницам слабого пола приходилось на основе незначительных примет определять уровень безопасности.
— Странно, а почему не видно Галицкого?
— Он вчера сбежал. Так и не дошел до светелки, а прямиком подался в леса. И, к сожалению, не оставил письменного отчета о своей филерской деятельности. Ну, да, найти его, при желании, будет не трудно.
Тут Глаша и ее помощница из деревенских жительниц внесли подносы с десертом и выставили коньяк и ликеры. Поминки вошли в новую фазу, уже не такую печальную. Голоса зазвучали громче, кое-кто рассказывал анекдоты, а некоторые, воспользовавшись неформальностью момента, решали деловые вопросы в оперативном порядке. Как представители со стороны родственников и друзей мы старательно опекали гостей. Думаю, Эмма Францевна приемом осталась бы довольна. Участники поминок разъехались уже к ночи. Глаша с помощницей убирали посуду в парадной столовой. А мы — Аркадий Борисович, Влад, отец Митрофаний, Ариадна, Федор и я — расположились в зимнем саду. Стол был сдвинут в сторону, плетеные кресла живописным кружком стояли недалеко от искусственного водопада. Китайские фонарики подсвечивали карликовые пальмы и апельсиновые деревья. Ариадна выглядела уставшей. Отец Митрофаний, по-моему, немного перебрал, его движения были несколько порывисты. Влад и Аркадий Борисович о чем-то негромко разговаривали возле водопада. Федор кормил меня клубникой из хрустальной вазы и, кажется, совсем забыл, по какому поводу мы здесь собрались, во всяком случае, он шептал мне на ухо милые глупости, от которых я краснела и прятала глаза. В оранжерею вошла Глаша. Она держала в руках большой поднос с заварным чайником, кофейником, молочником, чашками и блюдом с пирожными.
— О, Боже, — вздохнула Ариадна. — От моей талии останется одно воспоминание.
— Глаша, Вы сегодня и не присели ни разу. Зовите дядю Осипа из кухни, помянем Эмму Францевну все вместе по русскому обычаю, — предложил Аркадий Борисович.
Глаша благодарно улыбнулась доктору и похромала из комнаты. Мы сидели в молчании, осознав, что это наш последний вечер в Трофимовке. Скорее всего, мы больше никогда не встретимся в суете повседневной столичной жизни. Дни, проведенные в имении, канут в прошлое, оставив привкус неразгаданной тайны. Дядя Осип вплыл в зимний сад, так и не сняв белый фартук и поварской колпак. За ним семенила домоправительница с подносом в руках, на котором стояли рюмки и бутылки коньяка, красного вина и португальского портвейна.
— Вот ироды, — ворчала она. — Всю водку вылакали, а ведь десять ящиков было. Придется коньяком поминать.
Мужчины благоговейно наполнили пузатые рюмки коньяком сорокалетней выдержки. Глаша подумала и разрешила себе налить до краев высокий стакан портвейном. Мы с Ариадной переглянулись и попросили красного вина в чисто символической дозе.
— Ну-с, — вздохнул Аркадий Борисович. — За помин души рабы Божей, необыкновенной женщины, незаурядной личности и яркой представительницы вечной тайны мироздания. Пусть земля ей будет пухом…
Доктор заблестел глазами, глотнул из рюмки и закашлялся.
— Надо будет памятник поставить, — задумчиво сказала Ариадна. — У меня есть знакомый скульптор. Думаю, черный мрамор ей бы понравился.
— Боже мой, Боже мой! — совсем закручинился Аркадий Борисович. Подумать только, мы больше не будем собираться в этом гостеприимном доме и раскладывать пасьянсы. Ах, какая несправедливость… Ну, почему она пошла по этой лестнице? Какая сила толкнула ее на этот роковой шаг по ступенькам?
— Действительно, интересно, куда Эмма Францевна направлялась ночью по боковой лестнице? — облек Влад в словесную форму всеобщее смутное недоумение.
— Какая нам разница! — воскликнул отец Митрофаний, широко взмахнув рюмкой. — Душа ее, я уверен, уже беседует с ангелами в садах Эдема. Редкостной доброты и кротости нрава была женщина. Не будем же копаться в причинах и следствиях, а положимся на десницу Божию.
— Ах, вот Вы как заговорили, святой отец, — хихикнула Глаша. — А помнится, когда Эмма Францевна отказала Вам в продаже землицы за еловым лесом, Вы совсем не церковные выражения употребляли.
Мы с удивлением посмотрели на домоправительницу. Стакан с портвейном был почти пуст, ее сморщенные щечки налились румянцем, а глаза озорно поблескивали из-под платочка.
— Что же Вы, батюшка, теперь в святость ударились, али тогда Ваш кровный интерес был затронут? Чем Вам так еловый лес приглянулся? Говорят, где-то в наших краях Ванька-Удалец клад закопал. Неужто, Вы его обнаружили?
Мы разом повернули головы в сторону отца Митрофания. Батюшка сидел в кресле, бессильно откинувшись на спинку, с приоткрытым ртом.
— Откуда знаешь? — просипел он. Потом грозно восстал из кресла, повернулся в мою сторону, указал перстом и загромыхал: — Ты выследила и разболтала? Говори, Диавол в юбке, почто меня в искушение вводила?! Я чуть не впал в смертный грех в храме и не порешил тебя, прислужница Сатаны!
Федор тоже вскочил, набычив шею и сжав кулаки. Ариадна ухватила отца Митрофания за плечи. Все что-то загомонили, размахивая руками, а я съежилась за спиной Федора.
— Что, клад, действительно, существует? — раздался насмешливый голос Влада.
Все застыли, разом умолкнув. Ариадна крепко держала батюшку, с мольбой заглядывая ему в лицо. Тот все еще играл желваками, но уже не порывался наброситься на «Диавола в юбке». Федор сжимал меня в объятиях и тяжело дышал.
— Да, клад существует, — ответил Владу дядя Осип. — Это уже секрет полишинеля, отец Митрофаний. Зря Вы на Лизу напустились. Паренек немой ко мне приходил столоваться и золотыми самородками расплачивался. Вам он, наверное, тоже их дарил, не ведая, что это такое? Это я Лизе показал самородки и рассказал, что видел Вас с Божьим человеком у реки.
Святой отец рухнул обратно в кресло и совсем растекся по спинке и подлокотникам. Ариадна держала его за руку, как тяжело больного.
— Ах, сколько сил потрачено впустую, — простонал он. — Сколько интриг, ухищрений, лжи. Господи! Грешен я, грешен… Гордыня взыграла… Я хотел доказать оппонентам, что монах Авель был вовсе не юродствующим отшельником, а великой личностью, которому были доступны божественные откровения. Я хотел убедиться сам, что видения его — не бред, а реальность, и присовокупить для вящей убедительности этот клад. Сведения о нем есть в письме Авеля к настоятелю Евлампиевского монастыря: «Аще было мне знамение: злата немерено сокрыто во тьме сырой, а отрыть клад надобно при яркой луне. Вы, преподобный, сию захоронку возле села Трофимовка поищите, а как найдете, так на богоугодное дело пустите — храм Вознесения на том месте возвести укажите». Господи, прости меня, грешного…
Голос его все тускнел, пока не перешел в еле слышный шепот. Казалось, он совершенно обессилил и впал в прострацию, модные очки съехали на самый кончик носа. Ариадна стояла рядом, гладила его ладонь и кусала губы, еле сдерживая слезы.
