Дарья Калинина - Игры любвеобильных фей
– Когда?! – ахнули девушки.
– Как раз в тот день, когда вы в свое путешествие отправились, его к берегу и прибило. В ночь утоп, так выходит.
– Ночью? – переспросила Кира, ощущая где-то в груди странное распирающее ее чувство. – Да кто же маленького ребенка ночью одного купаться отпустил?
– А кто сказал, что Пашка был маленький? – удивилась в ответ тетя Маша. – Совсем взрослый пацан. Выше бабки вырос. Да что толку, если ума в голове нет?
– Взрослый парень? – переспросила Кира.
Томление в груди стало совсем сильным. Девушка даже приложила к сердцу руку и внезапно ощутила под пальцами не привычно мягкую плоть, а твердое дерево. Сначала Кира даже испугалась, что это с ней такое, но потом вспомнила, что на груди у нее спрятана рукописная икона. Но икона словно внезапно начала жить своей собственной жизнью. Она стала горячей. И Кира даже не почувствовала, а поняла, что Богоматерь переживает совсем не светлые эмоции. Что-то ее огорчало, а может, и сердило. И кажется, Кира догадывалась, что именно.
– А как это произошло? Ну, что парень утонул в реке? Он был пьян?
– Да уж не трезвешенек, – вздохнула тетя Маша. – Любил Пашка за воротник заложить. Чего греха теперь таить?
– Значит, он напился, свалился в воду и утонул? Несчастный случай?
– Так оно и было. Следователь приезжал, бумаги заполнил. Он и сказал, что криминала никакого нет, обычный несчастный случай.
Вот и все. Казалось, надо бы успокоиться и дальше заниматься своими делами. Погибшему парнишке уже не поможешь. Да и в смерти его нету ничего необычного. Утонул человек. Жалко, конечно, но сам виноват. И все же Кира не могла успокоиться и принялась расспрашивать дальше:
– А родственники у этого Пашки были?
– Только бабка. Она ему и заместо отца, и заместо матери была. Ох, горе-горькое! Пашка хоть работник и никудышный, забор у них дыра на дыре, а бабку свою любил. Не обижал никогда. Все до копейки в дом тащил. Только невезучий он. Сызмальства таким был. Если, помню, пчелиный рой вылетит да через поселок пролетит, никого не укусят пчелы, один Пашка весь распухший ходит. Если в школе другие ребята нашкодят, отвечать всегда Пашке приходилось. Безответный он, вот как!
И тетя Маша вытерла слезы. По всему было видно, что ей невезучего Пашку очень жалко. И бабку его, оставшуюся на старости лет совсем одинешеньку, тоже.
– А похороны когда? – тихо спросила Леся.
– Да уж вчера и похоронили, – вздохнула тетя Маша. – Пока вы по лесу мотались, Пашку и схоронили. Я сегодня с утра к бабке Наталье собиралась, да так и не собралась.
– Бабка Наталья – это…
– Да, Пашка ее внук. Пойду я, пожалуй, девочки? Нехорошо у меня на душе как-то. Вы тут без меня справитесь?
– А можно мы с вами?
Тетя Маша взглянула на безмятежно спящего на печи дядю Колю и кивнула Верочке:
– Присмотришь за нашим гостем?
– Конечно, бабушка.
– Ну, тогда пойдемте все вместе, – поколебавшись еще чуток, сказала тетя Маша подругам. – Сходите, пособолезнуйте, греха в том нет.
И положив кусок кулебяки в чистое полотенце, женщина направилась к выходу. Подруги, переглянувшись, поспешили за ней. Они чувствовали, что их приключения в этом поселке еще не закончились, а можно сказать, только начались.
Дом у бабки Натальи, и верно, был неказистым. С одного боку покосившийся, с другого осыпавшийся. Он смотрел на мир всего лишь двумя целыми окнами, а три других были заклеены прозрачным скотчем, чтобы треснувшие стекла не выпали наружу или, того хуже, внутрь дома, поранив находящихся там людей.
Впрочем, сидящей у разбитого окна пожилой женщине было ровным счетом все равно, что происходит и с ее домом, и с ней самой. Она была полностью погружена в свое горе. Черная косынка на голове прикрывала редкие седые волосы, черное платье криво сидело на оплывшей фигуре. И все же было в этой неуклюжей старухе какое-то внутреннее величие, какая-то таинственная загадочность, которую невозможно было уничтожить никакими силами.
– Баба Наташа, а это я, – произнесла тетя Маша, подходя к дому. – Пирожка тебе принесла.
– Добрая ты душа, Мария. А только зря пришла. Не хочу я есть.
– Ну, так я просто так посижу. Можно?
– Просто посиди, – согласилась старуха и вдруг с любопытством спросила: – А кто это с тобой пришел? Никак пришлые?
– Гостьи это мои. Я про них тебе рассказывала.
– А-а-а… Племянницы Колины. Ну-ну, проходите, девки. И зачем же вы вновь в наши края пожаловали? Снова вам клад Морозова покоя не дает?
Подруги отметили, что баба Наташа не такая уж и старуха. Пожалуй, она лишь ненамного старше дяди Коли и тети Маши. Но как плохо выглядит эта женщина! Тяжелая жизнь и горе состарили ее раньше времени.
А еще подруги обратили внимание на то, что отношения между этими двумя пожилыми женщинами вполне дружеские и даже по-родственному близкие, хотя вроде бы они друг другу и не родня.
– Так что клад-то? – повторила свой вопрос баба Наташа. – Не дается?
– Не дается.
– Но мы все равно ищем!
– Ну, ищите-ищите, – вздохнула старуха. – Долго искать будете, а только не найдете ничего. Да оно так и к лучшему.
– Почему же к лучшему, бабушка?
– А потому что старик Морозов не просто так свои сокровища собирал. Слово он заветное знал. Ему все недра открыты были. Вон она знает.
И кивнув в сторону безмолвствующей тети Маши, которая потихоньку сделала подругам знак, чтобы они не обращали на болтовню старухи особого внимания, баба Наташа продолжала:
– Все то, что в недрах наших уральских от людского глазу скрыто было, тоже старику Морозову открывалось по его прихоти. И хорошее, и дурное. А на клад свой спрятанный он заклятье наложил. Так и знайте! Клад тот нынче смерть пламенная стережет. И всякому, кто близко к тому кладу подойдет, каюк приходит!
И не успели подруги возразить, что они в такие глупости не верят, как бабка всхлипнула и уронила голову на сложенные перед собой руки.
– Вот и Пашка мой, балбес этакий, близко к смерти стариковой подобрался. Как он ту побрякушку в поселок притащил, я сразу поняла, не повидать мне правнуков. Зря только надеялась, зря мечтала. Раньше времени Пашка мой в домовину угодит. Ни свадьбы у него не будет, ничего!
– О чем вы, бабушка? Какую побрякушку принес вам внук?
Кира уже успела увидеть на столе перевязанную черной ленточкой фотографию юноши. Она сразу же узнала в нем того парнишку, который приходил ночью к Андрею и слезно просил того вернуть икону. Машинально Кира перевела взгляд в угол, где теплилась маленькая лампадка. Икон там было несколько: Иисус, Троица, Николай Угодник. Но одно место между ними было пустым. Уж не там ли стояла Богоматерь, которую Кира сейчас носит у себя на груди?
Между тем Леся снова допытывалась у бабушки Натальи:
– А что же за вещь такая страшная, которая вас так напугала?
– Да уж было чего испугаться. А вещь-то… вестимо, из клада проклятого добытая. Иначе и объяснения я разумного никакого не найду. Андрей за эту брошку много денег моему Пашке отсыпал. Целых пять тысяч!
Пять тысяч рублей по здешним меркам были солидной суммой. Столько зарабатывал хороший добытчик, да и то лишь в сезон.
– Ох и радовался мой дуралей-то. Впервые ему такие деньги, да так легко в руки дались. Вот, говорил, все теперь в дом купим. А у меня сердце прямо зашлось. К иконам упала, Матушку-Заступницу просить о дите неразумном стала. Да только промолчала Матушка. Видать, не услышала меня. Злое заклятье моей молитве дорогу переступило. Да оно и верно, старик-то Морозов, говорят, с самим дьяволом знался, от него и богатство свое получил. Оно ему дороже всех детей и жен было. Их-то как раз у старика без счету было. Он и имена их не все помнил. А вот богатству своему он счет хорошо знал. Каждую монетку чуть ли не в лицо узнавал!
Старушка говорила так, словно ей самой довелось знаться со стариком Морозовым. Но сколько же ей тогда должно быть лет? Девяносто? Сто? На вид же бабке Наталье было от силы лет семьдесят. Нет, не могла она лично знать старика Морозова, того расстреляли задолго до появления на свет этой старухи.
А бабка Наталья продолжала причитать:
– Ох, нечистое то богатство, что в кладе скрыто, и от нечистых сил нажитое. Ты, Маша, не обижайся, твоей вины тут нету никакой, но только не годится христианину всяким идолам подземным поклоняться. А уж сколько крови на нем, того и не перечесть!
– Крови?
– Морозов-то душегуб был поганый. Люди у него хуже, чем на каторге, жили. Что ни день, мертвых в рудниках хоронили. От болезней мерли, от условий плохих. А пуще всего от испарений ядовитых, которые в руднике были. На вид-то ничего, и запаха никакого, а только язвы по телу у людей, работавших там, шли, а после кровь горлом, ну и все.
– А врачи что говорили?
– Врачей-то на руднике и не было в ту пору. Сам Морозов тут на пару с Сатаной бал правил. За золото и самоцветы душу свою бессмертную самому Поганому в пекло продал!
