Игорь Тумаш - Дело рыжих

Кофе был куплен самим Кшиштофом Фелициановичем то ли первого, то ли второго марта. В эти дни «на зале» работали продавцы Таня Ксеневич, Катя Акулова и Рита Бильдюкявичус. Все недавно после школы, «Волгоград» стал для них местом первого трудоустройства.

Да, зарплаты не хватало им даже на карманные расходы. Но всех троих продолжали содержать родители. Прищепкин съездил в школы, в которых учились девушки, встретился с учителями.

Таня Ксеневич была отличницей с первого по восьмой класс, затем немного съехала — слишком много читала. По этой причине в институт по конкурсу не прошла и в универсам устроилась временно, до следующих вступительных экзаменов. Учителя охарактеризовали ее как девочку очень открытую, доброжелательную и незаметную. Она никогда не стремилась стать лидером, вообще как–то выделиться. Тихонечко сидела за первой партой и внимала объяснениям с широко открытыми голубыми глазами. Занималась в кружке «Мир природы», возилась с ужами и птичками. В школу приходила всегда аккуратно одетая, причесанная. Ни следов косметики на лице, ни желтых пятен никотина на пальцах.

Мда, Ксеневич в торговле была человеком явно случайным, ей наверняка был уготован путь нищего и чистого «советского инженера». Хотя Союза давно уже нет, но этот образ по–прежнему жив и актуален, «советские инженеры» были и остались ненужными обществу подвижниками образования и культуры, кем–то вроде земских врачей в дореволюционной России, которых любили убивать крестьяне во время холерных бунтов. После непосредственной встречи с ней Прищепкин сделал вывод, что Таня не могла стать исполнителем убийства в принципе — эта ария совсем не из ее оперы.

Несмотря на фамилию, не являлась хищницей и Катя Акулова. Правда, и до ангела ей было далеко. В десятом классе у Кати был привод в милицию — за участие в драке на танцплощадке в «Челюстях». Ее тогдашнего мальчика намеревались побить. Не могла же она остаться в стороне. Катя была разрядницей по парашютному спорту, КМС по верховой езде. Свое трудоустройство в «Волгоградский» считала временным недоразумением. Имея открытый, волевой, целеустремленный характер, она к тому же занималась в школе духовного самосовершенствования и произвела на детектива впечатление своей очень сильной, накачанной положительной энергетикой. Нет, такие не убивают. В общем, по отношению к ней Прищепкин сделал тот же вывод. Соучастие в подобном изуверском преступлении было глубоко противно ее прямолинейному характеру и стремлению к раскрытию своего духовного потенциала.

Рита Бильдюкявичус оказалась невзрачненькой лабораторной мышкой с мелкими чертами личика и красным носиком, с очень мягкими, робкими манерами и тихой пищалкой вместо голоса. В школе ее охарактеризовали как особу крайне впечатлительную и плаксивую. Дня не проходило, чтобы Рита по какому–нибудь поводу публично не плакала. То Раскольникова ей вдруг становилось жалко, то случайно раздавленной в туалетной комнате букашки, то пассажиров исчезнувшего в Бермудском треугольнике «боинга».

Прищепкин почувствовал, как невыносимо трудно живется на свете этой девушке. Как муторно ходить ей по уродливым улицам и заходить в лифты с пенными желтыми лужами. В какой ступор она впадает, встретив похоронную процессию или нищего старика с протянутой рукой. Рита вообще не рождена для жизни. На земле она случайно и, возможно, ненадолго. Ее место не в торговле, а в некой барокамере, в которой поддерживается идеальный климат, перед глазами бесконечно прокручивается успокаивающий ролик с пейзажами Алтая, ничто не напрягает ни нервы, ни сердце, ни ум. Такая скорее трижды отравится сама, чем согласится участвовать в отравлении другого.

Тем не менее пословицу относительно чертей и тихого омута Прищепкин со счета не сбрасывал. Как обстоят дела у этих девушек на личном фронте? По опыту он знал, на что способны такие тихони. Что, если Рите или Тане деньги понадобились на аборт и они все же соблазнились на предложение злоумышленника?

Откровенно говоря, фиг знает. Прищепкин решил временно оставить девушек в покое и прощупать версию, что яд в коробку попал, когда та находилась уже в квартире. В этом случае подмешать его проще всего было соквартирникам покойного.

На главной оперной сцене Турина, в театре Алфиери, — премьера «Травиаты», поставленной Гербертом фон Баграмяном и Джоном Дзеффирелли. И хотя это были постановщики с мировыми именами, меломаны пришли на оперу с твердым намерением устроить скандал и тем самым проучить звезд за «непочтительное отношение к божественному Верди». Между тем вся вина фон Баграмяна и Дзеффирелли заключалась лишь в том, что они осмелились «почистить штампы» этой запетой, заигранной классической оперы и тем самым придать новые оттенки ее канонической палитре красок. Надо же, а ведь даже в ваххабизме допускается определенная вольность толкования основных постулатов. Зачем тогда пригласили этих постановщиков, ведь в качестве «свадебных генералов» они заведомо слишком активны?

Было также непонятно и то, почему на роль Виолетты утвердили именно Миреллу Френни, чей устоявшийся образ романтичной аристократки, тем не менее способной на коварство и измену, явно не соответствовал традиционной трактовке образа главной героини, по заявлению желтой туринской прессы, даже революционировал (?!) его. К тому же, по мнению меломанов, ей было не вытянуть кантилену любовной истомы и совершить пируэт на пиано с си–бемоль первой октавы на си–бемоль второй в сцене объяснения с Альфредом.

Совсем неясно было также и то, почему премьера должна была состояться именно в Алфиери, а не миланском Ла Скала. Хотя Турин в свое время был столицей королевства, но никогда не слыл городом оперным, вообще центром средоточения искусств.

Казалось, что этому не способствует сама атмосфера города у подножия Альп, которая была даже не совсем итальянской, скорее обобщенно европейской. И футбол туринцы явно предпочитали опере, сидение дома у телевизоров — вечерним национальным итальянским посиделкам в уличных кафе под зонтиками. А чему, впрочем, удивляться, в Турине и снег зимой не редкость, вот вам и Италия. Да и некогда туринцам сидеть трепаться, надо отдыхать в параллельном состоянии — перед сменой на заводах «Фиата»: Турин — мастерская страны, вот как сложилось. И ведь даже обычных для улиц итальянских городов толп туристов в Турине не увидишь. Достопримечательность в этом миллионном городе была только одна — храм, в котором раньше по большим праздникам выставлялась плащаница Христа. Ныне она хранится в Ватикане, и увидеть святыню простому паломнику стало проблематично.

В общем, в городе Турине, в театре Алфиери шла премьера «Травиаты» в постановке Герберта фон Баграмяна и Джона Дзеффирелли, на которую меломаны пришли с нехорошими намерениями. За дирижерским пультом был швейцарец Пауль Кронберг, его пышная огненно–рыжая шевелюра светилась из оркестровой ямы солнышком. Арию Альфреда исполнял блестящий тенор Сидней Новак.

Так как режиссура была безупречна и действие шло без единой задоринки, то меломанам пришлось долго ждать повода для расправы. Наконец Новак не выдержал недоброжелательного отношения зала и на самой верхней ноте сорвался, как говорят, «дал петуха». Меломаны сию секунду злорадно зашикали, замяукали, застучали ногами. Господи, неужели это очаг мировой культуры Италия?! Меломаны разошлись настолько, что на сухой хлопок выстрела из литерной ложи не обратили внимания. Только огненно–рыжая шевелюра Пауля Кронберга удивленно вздрогнула. Он нелепо взмахнул рукой, полуобернулся к залу и рухнул вниз, прямо на скрипача–корейца. Дружный визг оркестровых дам заглушил вопли меломанов.

— Кронберга убили! — пронеслось по залу.

— Как убили, за что убили? Дирижер всего лишь выполнял волю постановщиков.

Поднялась суматоха. Через несколько минут театр был оцеплен карабинерами. Литерная ложа оказалась пуста.

(Информация из Интерполовского сайта)

Уж так жизнь у Кшиштофа Фелициановича сложилась, что, кроме жены, близких родственников у него не осталось. Был он у мамы с папой единственным ребенком. Причем воспитывала его одна мама, так как, вернувшись сразу после войны из армии, Фелициан вдруг неожиданно для всех повесился. То ли выпил лишнее, то ли еще что.

В свою очередь, Кшиштоф Фелицианович и Ева Леопольдовна тоже не слишком расплодились. Их единственный сын Сидор работал в сервисном центре МАЗа в Дар–эс–Саламе и три года назад умер там от тропической лихорадки. Короче, в квартире с Кшиштофом Фелициановичем проживала только его жена.

Георгий Иванович поехал к Еве Леопольдовне и просидел с ней весь вечер. Разговора не получилось, от горя была она невменяема. Чувствовалось, что Ева Леопольдовна искренне любила мужа, что его смерть для нее — удар, после которого духом она уже не воспрянет. Кроме того, Ева Леопольдовна очень плохо себя чувствовала: пригоршнями глотала какие–то таблетки, сделала укол. Короче, как бы критически к женам номенклатурщиков Прищепкин ни относился, но ушел из квартиры Сбруевичей с чувством, что и Ева Леопольдовна к смерти мужа не причастна — такое горе для нее смерть мужа, такое горе!