Ирина Волкова - Месть в три хода
Мужчины набрасывались на меня в самых разных, иногда весьма неожиданных местах. Личности агрессоров также варьировались от примитивных пьяниц и пресловутых представителей кавказской национальности до самого настоящего сумасшедшего маньяка.
В отличие от большинства дам, побывавших в подобных переделках, моя симпатия к сильному полу в целом никоим образом не поколебалась, зато я пришла к печальному заключению, что российские насильники действуют совершенно неграмотно и прямо-таки до безобразия непрофессионально.
Некоторое время я даже баловалась мыслью написать "Пособие для начинающего насильника", но по ряду соображений отказалась от этой идеи.
Тем не менее, из чистого любопытства, однажды я спросила у моего третьего (тогда еще не бывшего) мужа, — специалиста по боевым искусствам, — как правильно насиловать женщину. Результат меня восхитил и ошеломил.
За долю секунды с помощью болевого захвата он уложил меня на спину и зафиксировал таким образом, что от боли я даже пикнуть не могла, не то, что пошевелиться, а о том, чтобы оказать хоть малейшее сопротивление, вообще речи не шло. Вот это, я понимаю, профессионализм!
Разумеется, все мои истории с изнасилованием не шли ни в какое сравнение с изощренными фантазиями Глушко-Бриали. Мною не пытался овладеть безумный гермафродит с железным крюком вместо левой кисти, меня не опаивал наркотиками нигерийский гангстер с ритуальными насечками на щеках, не привязывал вожжами к туше мертвой коровы двухметровый казак-некрофил. Чего не было, того не было — врать не буду. Тем не менее, кое-чем и я могла похвастаться.
Седьмая по счету попытка изнасилования (вероятно, в связи с тем, что семерка — счастливое число) оказалась настолько неординарной, что я до сих пор вспоминаю эту историю с неизменным удовольствием.
Дело было осенью, не то, чтобы поздней, но и не ранней. Погода, по российскому обыкновению, выдалась на удивление мерзкой. Дождь, правда, временно стих и лишь слегка моросил, но небо было затянуто отвратительно серыми тучами. Отсутствие солнца действовало на меня угнетающе, и я, понурившись, брела через безлюдный мрачный лес по тропинке, превратившейся после дождя в полосу липкой грязи, противно чавкающую под ногами.
В конце пути меня ожидала награда в виде бассейна. Вода в нем была теплой и голубой, а свет множества ярких ламп, при наличии некоторого воображения, можно было принять за сияние тропического солнца. Сорок пять минут блаженства, а затем снова долгий и унылый путь по жидкой грязи через черный холодный лес.
Дабы не провоцировать своим видом потенциального насильника, я, по совету третьего мужа, перед выходом в лес принимала соответствующие меры предосторожности, то есть одевалась столь кошмарным образом, чтобы даже зэку, изголодавшемуся по женскому полу за время длительной отсидки, не пришло бы в голову наброситься на меня.
Видом своим я напоминала бомжиху, ночевавшую на помойке, как минимум, последние два месяца. На мне была старая грязная куртка с капюшоном, затянутым так, что из него торчал один нос, рваный и потерный брезентовый рюкзак с банными принадлежностями, залатанные армейские штаны и резиновые сапоги, цвет которых было невозможно различить из-за налипшей на них грязи.
Итак, я в самом что ни на есть непрезентабельном виде брела через грязный осенний лес. Устав созерцать хлюпающую под ногами глину, я подняла понуренную голову и буквально остолбенела при виде возникшего прямо передо мной прекрасного видения.
По хлипким деревянным мосткам, переброшенным через ручей, шел синеглазый юноша лет семнадцати сказочно-библейской красоты. Он напоминал златокудрого херувима с картин старых немецких мастеров.
В отличие от меня, херувим был безукоризненно одет, а стрелка на его брюках, казалась, только что вышла из-под утюга. Но больше всего меня потрясла даже не ангельская красота юноши и не безупречность его костюма, а его ботинки. Они были невероятно, почти сверхъестественно чисты, так, словно грязь к ним вообще не прилипала.
С научной точки зрения это было вполне объяснимо: в отличие от меня, он только недавно свернул в лес с асфальтовой дороги и просто не успел как следует извозиться, но в первый момент я как-то не задумалась о научных объяснениях.
Я пялилась на это чудо, как апостолы на шагающего по воде Христа, остро ощущая разделяющую нас пропасть: я, грязная, как бомжиха, пусть даже и в целях конспирации, и он — юный, божественно красивый, безупречно одетый, до невероятия чистый.
О том, что у ангелов есть голос, я узнала, когда видение заговорило.
Впрочем, заданный им вопрос был весьма тривиален: блондина интересовало, который сейчас час.
Часов у меня с собой не было (откуда возьмутся часы у бредущей по лесу бомжихи?), так что я покаянно развела руками и ответила, что точно не знаю, но теоретически сейчас должно быть около четырех.
Тут златокудрый херувим шагнул ко мне и, заключив в объятия, принялся страстно целовать в губы.
Сказать, что я опешила — значило ничего не сказать. Некоторое время я тупо торчала столбом, раздираемая самыми противоречивыми чувствами. Целовался ангел здорово, так что, в целом, это было даже приятно. С другой стороны, непонятно, чем он решит заняться после поцелуев. Судя по всему, дело идет к изнасилованию, а раз насилуют — надо сопротивляться.
Спешить было некуда, и я погрузилась в размышления о том, как наилучшим образом организовать сопротивление. Мои руки были прижаты к бокам, и вырываться было бы неразумно: атака в этом случае не оказалась бы неожиданной.
Разбивать блондину лбом переносицу как-то не хотелось — лоб потом будет болеть, да и целовались мы так хорошо, что было обидно прерывать процесс. В итоге я решила для начала двинуть его коленом в пах.
В другой ситуации этот испытанный прием, несомненно, сработал бы, но тут я не учла двух решающих факторов: во-первых, мы были так тесно прижаты друг к другу, что у меня не было пространства для замаха, а во-вторых, мне никак не удавалось рассердиться. Удовольствия от избиения ближнего я никогда не испытывала, и надлежащий "боевой дух" пробуждался во мне лишь когда я здорово злилась, что случалось крайне редко.
Итак, я врезала ангелу коленом в причинное место, но ввиду двух вышеупомянутых факторов, удар оказался постыдно слабым. Блондин меня так и не отпустил, зато мы оба упали в лужу, причем я оказалась внизу.
Из-за близости ручья глинистая почва здесь была пропитана водой и напоминала болотную трясину, в которую мы и начали погружаться. К счастью, рюкзак оказался достаточно толстым, и в воду окунулся только мой затылок.
Блондин, казалось, вообще не заметил ни нанесенного ему удара, ни падения. Продолжая сжимать меня в объятиях, он, не отрываясь, целовался с прежней страстностью.
Любая нормальная женщина на моем месте, плюхнувшись в лужу, непременно пришла бы в ярость и выписала бы насильнику по первое число. Меня же, как всегда, подвело проклятое чувство юмора.
Выросшая на классических произведениях (во времена моего детства советские граждане слыхом не слышали об "Эммануэли"), в своих эротических представлениях я придерживалась весьма традиционной романтической линии, то есть полагала, что любовь непременно должна быть красивой, возвышенной и эстетичной. Уж если роскошный блондин — так на пляже под звездным небом, в каюте шикарной яхты, или, в крайнем случае, на кровати, но уж никак не в грязной луже под моросью холодного осеннего дождя.
Представляя себе комичность ситуации: грязная бомжиха в объятиях ослепительного красавца медленно, но неотвратимо погружается в жидкую глину, я испытывала единственное желание — оглушительно расхохотаться. Удержала меня от этого лишь мысль, что изнасилование продолжается, а значит, снова надо сопротивляться.
Разозлиться по-прежнему не удавалось, из чего следовало, что вырывание гортани, укусы, болевые захваты за кожу, выламывание пальцев и прочие зверские приемчики использовать не удастся — хоть тресни, а не могу я увечить человека, который меня всего лишь поцеловал.
Немного подумав, я решила выдавить блондину глаза. Не совсем, конечно, а так, чтобы отпустил.
Согласно парадоксу Йоги Берра, в теории между теорией и практикой нет никакого различия; на практике же это различие существует, и зачастую является весьма значительным. В справедливости этого утверждения я уже не раз убеждалась. Убедилась я в ней и сейчас.
Чтобы воздействовать на глаза златокудрого херувима, до них нужно было, как минимум, добраться. Кое-как высвободив правую руку, я с трудом просунула ее между нашими лицами (блондин, ничего не замечая, продолжал самозабвенно меня целовать) и нащупала его веки. Прекрасные синие очи насильника были закрыты, вероятно, от удовольствия.
В теории, казалось бы, чего проще — сделать резкое движение сверху вниз, вонзив пальцы в углубление под надбровными дугами — и дело с концом. На практике же я настолько изнемогла от сдерживания бушующего в душе веселья (как-никак изнасилование — дело серьезное и трагическое, и смех тут совершенно неподобающ), что вряд ли бы у меня в тот момент хватило сил, чтобы прихлопнуть комара.
