Лариса Соболева - Седьмое небо в рассрочку
– Благодарю вас, – сказал тот, остановившись в двух метрах от Шатунова и глядя на него сверху вниз, – что пришли проводить Ксению…
– Простите, а вы кто?
– Муж. Лев Маркович.
Назвав себя, он ждал, какое впечатление произвел на Шатунова, изучал того с любознательностью исследователя, приподняв над очками брови и чуть приоткрыв рот. А никакого не произвел. Шатун остался чистым от эмоций, что не преминул одобрить про себя Марин, который подошел к ним и стал за спиной патрона, прикрыв его собой на всякий случай.
Но отчего возникла пауза между Шатуновым и мужем убитой, что она означала? Дабы замять эту неловкую паузу, а также, чтобы быстрей распрощаться, Шатунов скупо сказал одно слово:
– Соболезную.
– Приглашаю вас и сына на поминальный обед… – вспомнил Лев Маркович. Неужто ему не хотелось расставаться с Шатуновым? Но тот виновато развел руками в стороны, отговорившись:
– К сожалению, не могу, я отправляю сына в Англию… Образование, все такое… Дети должны стать лучше нас, правда?
– Согласен. Если б у нас с Ксенией были дети… образование – да, нужно давать самое лучшее.
Несмелость, конфузливость, банальности… зачем он подошел? Марин с трудом сдержал порыв подсказать Шатуну, какой надо бы задать вопрос мужу, да не один, но не знал, что за реакция последует. Он еще не свыкся с ролью главной скрипки, только-только привыкал к ней и вмешивался в разговоры шефа, когда вспоминал о договоре.
– Вы, я слышал, – заговорил муж убитой, – вызвали полицию в наш загородный дом в ту ночь, когда… Вы нашли Ксюшу первым…
Марин едва не зааплодировал Шатуну, услышав уверенный голос и, главное, логику мыслей:
– Если вы слышали, кто вызвал полицию, то наверняка знаете, как я там оказался. Мы давали показания, значит, рассказать обо мне могли только следователи. («Вот умыл так умыл», – ухмылялся про себя Марин.) Но так и быть, скажу, раз вы не решаетесь спросить прямо. Мне позвонила ваша жена и сказала, что пришли ее убивать. После этого я поднял своих людей и поехал в ваш дом. Но не успел. Я сожалею… я очень сожалею.
– Вас что-то связывало с Ксенией?
Еще бы! Но что ему сказать? Что он способен понять?..
Другой
По силе внезапная и добровольная смерть Жирнова сравнима была с тем ударом, когда он увидел Тату с Генкой Беликом. Шатунов напился в хлам в компании Иваныча и в привычной обстановке – в родной кочегарке. Пил и задавался вопросом – почему? Некому было ответить, а без ответа жить чрезвычайно сложно, потому что собственная вина выжигала грудь, ведь Леха Шатун не заметил, пропустил болевую точку, заставившую Жирнова взять пистолет и выстрелить себе в рот. Значит, Леха виноват, да?
Он плакал. Да, плакал, а что тут такого? Когда уходят вопреки законам природы, здоровыми и сильными, уходят по собственному желанию, лучшие из того, что ползает по земле, слезы льются сами. Называются они слезами раскаяния, отчаяния и бессилия. Поздние слезы. И запоздал вопрос – почему? Но Иваныч, шевеля усами, выразился по-философски просто, оттого в какой-то мере его слова явились утешением:
– Не из-за ликера с водкой, нет. Жил человек, трудился, себя не жалел, других не жалел, выполняя дело, которое ему поручили. Не на свой карман работал, для других старался. Он верил, ему верили, а все зря. Пришли другие и сказали: «Отойди в сторонку, мешаешь нам. Завод уберег и молодец, теперь мы тут без тебя обойдемся». И вместе с ним всех – по боку, на свалку. Он обманул тех, кто стоял за ним. Выходит, зря жил, зря трудился и верил. Выходит, у него украли жизнь. У нас у всех ее украли.
Под его медлительную и не всегда понятную речь Шатунову на ум пришла Тата, она ведь тоже украла, обманула, предала… А если разобраться, то и он вор… Но это только по пьяни сознание отравляли угрызения совести, в трезвом виде совесть тактично помалкивала, собственно, без нее было хреново-хреново.
Переживания скрашивали мысли о Еве, Шатунов ее каждый день ждал, а однажды подумал, что свидания в кочегарке – верх свинства по отношению к ней. В срочном порядке он купил трехкомнатную квартиру с так называемым евроремонтом, приобрел импортную машину, вызвав нездоровый ропот среди рабочих, мол, и этот такой же, а вот был Жирнов…
– Такой же, – злясь, цедил сквозь зубы Шатунов.
Такой же, а зарплату получали ежемесячно в отличие от многих тружеников города. В сущности, он свыкся с неблагодарностью, но, как все талантливые люди, надеялся, что его когда-нибудь оценят по заслугам. Каждому, каждому хочется справедливой оценки, мечтается услышать слова благодарности, но и тут он промахнулся – такова уж человеческая природа.
Чтобы ускорить встречу с Евой, заодно напомнить о себе, Шатунов настрочил записку, где указал новый адрес и домашний телефон, подписался, как и в предыдущей записке, буквой «Л». Она поймет. Записку отвез туда же, где однажды оставил цветы в благодарность за выздоровление, и бросил в почтовый ящик.
С кончины Жирнова начался период, о котором Шатунов не любил вспоминать, и первый звоночек-предупреждение поступил от Дубенича. Леха еще не догадывался, в какой смертельный капкан скоро угодит.
Юрка, пионер нового класса предпринимателей, назначил рандеву в ресторане Таты, будто не знал о рогах, послуживших причиной развода. Здравомыслящий человек сочтет неэтичным данный поступок, а Шатунов так и вовсе должен был оскорбиться и отказаться, люди-то весьма обидчивы. Но Леха многому научился и, заподозрив козни, предложение принял, поехал на своей иномарке, гонимый любопытством: что же нужно Дубеничу и при чем здесь Тата?
Он припарковал машину у входа, вошел в кабак вразвалочку, как хозяин не только жизни, но и данной забегаловки, где пахло жратвой, как в затрапезной столовке. Однако дух совдепии здесь витал не только в запахах с кухни, ничего не изменилось и в интерьере. Официантки в тех же фартуках и пестрых одеждах лениво бродили между столами – это когда владельцы кабаков начали срочно одевать в униформу персонал, заботясь о качестве услуг во всех направлениях бизнеса. Лехе даже скучновато стало.
Дубенич привстал, чтоб Шатунов заметил его, и махнул несколько раз рукой: сюда, сюда. А рядом с ним стояла Тата, сложив внизу живота руки, на одном запястье болтался золотой браслет, подаренный когда-то мужем. Да и платье на ней кто покупал?
В порыве злорадного торжества Шатун устроил выход-антре, излучая благополучие и удовлетворенность жизнью. Шикарный костюм, золотая цепь на шее толщиной с палец, на пальцах перстни – ну так! Граждане с Погореловки золото уважали, если оно измерялось килограммами, а цепь слыла моднейшим атрибутом всякой рожи размером с ламповый телевизор. Правда, модный среди уголовного сословия малиновый пиджак Шатун не приобрел – колер этот не любил.
И только очутившись рядом, когда встретился с заискивающими глазенками бывшей, понял, как глупо, по-детски ведет себя. В первый миг он мечтал досадить Тате, мол, я, как видишь, живу без тебя и не тужу, ты же без меня в старых тряпках ходишь – так тебе и надо. А увидев близко, неожиданно понял, что она жалкая и неинтересная.
– Как живешь? – улыбнулась ему Тата, показав замечательные беленькие зубки.
– А у меня вид человека, который живет плохо? – усаживаясь за столик, пожал плечами Шатунов и по-доброму рассмеялся. Да хорошо ему стало, потому что он освободился от этой красивой пустышки.
Смех подхватила и Тата, смеялась она немного угодливо, немного кокетливо, потом сделала одолжение, сообщив, что дорогих гостей обслужит сама. Вон как: Леха дорогим стал. Она напрашивалась в компанию, уж кто-кто, а он знал все ее ужимки. Шатунов взял меню, раскрыл его, а там ничего нового.
– Ну, давай… столичный салат. Два. Только, Тата, салат отдельно, а майонез отдельно, я хочу видеть, что ем, поэтому сам перемешаю.
– Как скажешь, Леня, – улыбалась она мило, будто собралась кормить заморского принца.
Он ухмыльнулся: такая покладистость с покорностью во время совместной жизни ему не снились.
– Далее… Отбивная? Ну, чтоб не сало на кости, а мясо, ладно?
– Леня, ты меня обижаешь.
Сколько же подметил он в ней искусственности, неискренности, пошлости, жеманности, а когда-то… не стоило и вспоминать. Шатунов сделал заказ, потом поставил жирную точку между Татой и собой тем, что отсек ее, отвернувшись, насколько было можно, и поинтересовавшись у Дубенича:
– Зачем звал?
– Видишь ли… – Юра тоже вскинул глаза на Тату, она поняла, что теперь здесь лишняя, и, играя задом, уплыла. – В нашем деле, Леха, непременно нужны свои люди в верхах, милиции, да во всех сферах. Зачем? Чтоб вовремя получить нужную информацию, сейчас она касается тебя. Жирнов отдал душу богу, ты, как я понимаю, остался вместо него… (Шатунов молчал, выжидал.) Леха, кидай все на хрен и уходи в сторону.
– А что так?
– Пьяный бюджет всегда притягивал акул из коридоров власти, это же стабильный доход. Короче, я тебе говорил, когда просил помочь Жирнову, что на завод положил глаз кое-кто сверху…
