Семь футов под килькой - Елена Ивановна Логунова
Будьте готовы к тому, что стопроцентного совпадения не получится, даже если вы закрутили роман с собственным сиамским близнецом. Мужчины и женщины слишком разные, чтобы единодушно и с одинаковым энтузиазмом принимать постулаты типа: «Любовь – это вместе плакать над судьбой рабыни Изауры» или «Любовь – это по пробуждении получить горячий завтрак из трех блюд, чистое белье, носки и свежевыгляженную рубашку». Однако, если совпадений будет меньше трети, стоит задуматься о перспективах конкретного светлого чувства. Огорчительно велика вероятность того, что в данном случае любовь – это всего лишь ошибка, которая в будущем станет для вас разве что учебным пособием».
«Слушай, а он-то, он ее любил? Я про Виктора и Ольгу Афанасьевых, – ожил внутренний голос».
– Наверное, любил, если женился и прожил с ней двадцать лет, – рассудила я.
«А как тогда проявлял свою любовь?»
– Уж точно денег на жену не жалел. – Я припомнила дорогой наряд и ухоженный вид Ольги Петровны.
«Так, может, и часть имущества на нее записал? Или бизнес?»
– Я поняла, к чему ты гнешь! – От волнения я подпрыгнула на стуле. – Если Виктор изменял жене, то, может, и развестись с ней хотел? А если она являлась владелицей бизнеса или имущества, разводиться ему было невыгодно…
«А вот прихлопнуть надоевшую супругу – самое то! – неуместно радостно закончил внутренний голос. И деловито добавил: – Кстати, не обязательно было делать это лично, мог и нанять кого-то, и тогда понятно, зачем ему понадобилось алиби на выставке».
– Все, умолкни, – попросила я. – Сейчас я перечитаю статью, покажу ее Доре, отправлю Смолиной, а уже потом можно будет подумать, как подобраться к Афанасьеву и покопаться в его грязном белье.
Доронина, как выяснилось, не велела мне этим заниматься, но я понимала, что не успокоюсь, пока во всем не разберусь.
– Федор Михалыч, сделай лицо попроще, – досадливо попросила я Доронину. – Ты будто на эшафоте стоишь, у позорного столба.
– Но это же похороны! – возмутилась она, не меняя страдальческого выражения физиономии.
– Но не твои же!
– Генералюссимус! – Дора развернулась ко мне всем корпусом. – Да если ты допустишь, чтобы на моих похоронах у меня было такое лицо, я не знаю, что сделаю!
– Встанешь из гроба и уложишь в него меня? – предположила я.
– Девочки, девочки, не ссорьтесь! Дарлинг, не волнуйся, если что, я лично проконтролирую, чтобы в гробу ты лежала, как куколка! А ты, бусинка, не провоцируй Дору нашу Михалну, видишь же – она нервничает.
– А нечего было идти с нами, – огрызнулась я. – Кто ее звал?
– Строго говоря, нас тоже никто не звал, – напомнил Петрик и поправил темные очки.
Мы неудачно встали – солнце било в лицо. Зато большая часть пришедших на похороны Ольги Петровны Афанасьевой находилась напротив нас, так что под прикрытием солнцезащитных очков можно было просканировать взглядом всю толпу.
Сходить на похороны Афанасьевой предложил Петрик.
– Там мы увидим не только вдовца Ольги Петровны, но и весь ее ближний круг, – сказал он. – Посмотрим на этих людей, послушаем их разговоры…
Доронина сначала бешено замахала руками и предположила, что Петрик спятил.
– Нельзя нам соваться на похороны, мы же не хотим, чтобы «Дорис» как-то связывали с этой трагедией!
Но мы с Петриком убедили начальницу, что наше присутствие на похоронах никак не скомпрометирует клуб. Даже, наоборот, пойдет на пользу нашей репутации, потому что покажет, что «Дорис» – это больше, чем клуб по интересам. Это сообщество, где своих не бросают.
– И если наша подруга вынужденно сошла с тропинки к счастью, трагически рано уйдя в мир иной, то «Дорис» проводит ее в последний путь! – с пафосом возвестила я.
– Спиши слова, – сказала Дора и не только разрешила идти на похороны нам с Петриком, но и сама пошла вместе с нами.
А ее бабушку мы отправили к дантисту отбеливать зубы.
На кладбище было солнечно и ветрено. Петрик с откровенной завистью посматривал на черные косыночки некоторых дам, не имея возможности спасти от превращения в паклю собственные кудри. Доронина вышла из положения, подняв на голову солнечные очки, и теперь щурилась, ничего не видя. А я предусмотрительно собрала волосы в тугой гладкий хвост, и мне ничего не мешало рассматривать присутствующих.
Вдовец, тот самый Витенька, выглядел потерянным и если не убитым горем – он крепко стоял на ногах, – то сильно расстроенным. Сестра усопшей Татьяна Ларина поминутно вытирала глаза и кривила губы. Стояли они рядышком, бок о бок, трогательно поддерживая друг друга.
– Не похоже, чтобы Татьяна винила в смерти Ольги Виктора, – справедливо заметил Петрик.
Рядом с Лариной переминался с ноги на ногу пухлый прыщавый парнишка в черных брюках со стрелками и такого же цвета рубашке, новенькой, еще жесткой, и купленной явно на вырост. Я догадалась, что это сын учительницы – племянник покойной Ольги Петровны. Кроме него, Лариной и Афанасьева, других людей в полном трауре не было.
– Похоже, эти трое – вся родня покойной, – рассудил Петрик. – Думаю, учительница с сыном могут надеяться, что вдовец не оставит их без помощи. Тем более что своих детей у него нет.
– Он же вроде изменял супруге, – напомнила Дора. – Может снова жениться, а там и дети пойдут. Любопытно, здесь ли новая любовь Виктора?
– Очень может быть, – оживился Петрик, которому про любовь всегда интересно. – По-моему, на эту роль годятся две дамы: блондинка в классическом костюме трендового хвойно-зеленого цвета и рыженькая в синем платье. Теоретически цвета полутраурные, но яркий синий френч блю дает понять, что его носительница лишь из вежливости притушила природную жизнерадостность, на самом деле она ничуть не скорбит. А у блондинки в зеленом вообще с лица не сходит легкая улыбка.
– Блондинку я знаю, – опустив очки, чтобы посмотреть на предполагаемую любовницу Афанасьева, сказала Доронина. – Это Галина Баранова по прозвищу Галя Барабан. Она негласная рекордсменка по количеству сделанных пластических операций, у нее идея фикс – на лице не должно быть ни единой морщинки. В итоге она так натянула кожу, что не может не улыбаться.
– То есть ее мимика никак не связана с переживаниями? – уточнила я.
– Никак! – подтвердила Дора. – Однажды я видела, как Галя подвернула ногу… Ее вторая страсть,
