Гунар Цирулис - "Магнолия" в весеннюю метель
Он еще только собирался войти в лифт, как соседние дверцы распахнулись, и из лифта вышла Майя Лепик. Увидев мужа, она вздохнула и тут же принялась выговаривать ему:
— Я же видела, что ты нажал не на ту кнопку — прямо как ребенок, который не может дотянуться до нужной. Я тебе кричала, но разве ты хоть когда-нибудь слушаешь меня?
Она глядела на мужа глазами, в которых заблестели слезы, отчаяния или растроганности, Рута определить не могла, но и так было ясно, что она счастлива. Настолько счастлива, что в этот миг вряд ли следовало ехать с ними вместо того, чтобы оставить стариков наедине. Таким образом, Рута снова осталась внизу.
Хотелось ли ей быть на месте Майи Лепик, мечтала ли она о таком будущем? Так далеко ее мысли не простирались, Рута достаточно хорошо знала себя и потому не верила ни в любовь с первого взгляда, ни в долговечность своих чувств. Слишком долго она вращалась в кругах, где обоюдное восхищение потоком ассоциаций Феллини или цветовыми эффектами Антониони считали вполне достаточным поводом для того, чтобы провести ночь вместе. Правда, неприкрытые предложения Талимова все же вызывали у нее отвращение. Может быть, из-за ее снобизма, а может быть, потому, что смерть отца выбила почву из-под ее ног и заставила по-новому взглянуть на жизнь… Так или иначе, сейчас стеснительность и робкие проявления симпатии Кундзиньша были единственным светлым лучом, как бы маяком, в том мраке, в который ее душа стала погружаться еще в бане; как бы надежной гаванью, в которой после всех неудачных путешествий можно бросить якорь и обрести убежище.
Рута вошла наконец в лифт и нажала кнопку.
* * *…Приблизительно в то же самое время у хозяйственного подъезда «Магнолии» остановилась кинопередвижка. Кино сегодня тут не предусматривалось, и Олег не хотел показываться перед главным входом, где его мог увидеть администратор, в чьи служебные обязанности входило, кажется, и любопытство. Еще подумает что-нибудь… Пустит слух, что Олег соскучился по Астре.
Однако после того, как киномеханик долго и безуспешно стучал в дверь кладовки, он понял, что это были бы не слухи, а абсолютная истина. Наверное, больше не было смысла скрывать это. И тут оказалось, что его тайна давно уже всем известна.
— Она ночует у матери. И ключ унесла с собой, словно бы там у нее хранились бог знает какие ценности, — сообщила администратор. — Да тебе одному там и делать нечего. Замерзнешь, как тот ямщик в степи. Видишь, что на дворе творится?
Это Олег знал хорошо. Последние километры он добирался вслепую, чуть ли не ощупью, потому что свет залепленных снегом фар едва озарял пятачок перед самыми колесами машины. Приходилось в полном смысле слова пробиваться через темноту, исполосованную летящим снегом, метр за метром преодолевая насыпанные метелью преграды. И все же он не сдался. Сейчас ему казалось, что самое важное — это увидеть Астру, выяснить, почему она тогда ушла, не дождавшись конца сеанса. Обычно девушка оставалась до последней минуты, помогала погрузить в машину коробки с лентами, приводила в порядок зал и лишь после того прощалась, напоследок даря многообещающий поцелуй. Неужели тот долговязый милиционер шепнул-таки Астре, что Олег ночевал у Джозефины? Если так, то лучше было бы, конечно, переждать, пока схлынет волна ревности. Но ждать он почему-то больше не мог, и казалось, что если он сегодня же не встретится с девушкой, мир погибнет. Именно прошлой ночью он по-настоящему осознал, что любит Астру, и как много значит для него исполненный доверия взгляд девушки и ее нежные губы. Неужели же один легкомысленный шаг разрушит всю их общность, ради которой он в эту минуту был готов отказаться от всех воспевавшихся им раньше достоинств свободной любви? И Олег так упрямо гнал машину по скользкому шоссе, как будто риск, какому он подвергал свою жизнь, мог свести на нет его вину.
И вот оказалось, что в конце пути его не ждал никто. Уязвленное самолюбие заставило Олега распахнуть дверь в бар. За стойкой хозяйничал Калниетис, все остальное было как прежде — за столиками, скрываясь в облаках табачного дыма, сидели посетители и возбужденно обсуждали проблемы, нуждавшиеся в гораздо более серьезном разрешении.
— Мороженого, — буркнул он. По шарику каждого сорта.
Олег любил мороженое и не стеснялся публично признаться в этом. Курить ему не позволяла специфика профессии, выпивал он лишь по большим праздникам, почему же не позволить себе такой слабости? Если у кого-то возникает сомнение в его мужском характере — что же, пусть выходит один на один. И Олег вызывающе повел взглядом, однако никто не обращал на него внимания.
Понемногу в нем созрело решение поехать к Астре. Почему он не может показаться на глаза ее матери, чем он ее обидел? Если богобоязненная женщина иначе не согласится, Олег поведет ее дочь и к алтарю, ему не жалко… В согласии Астры он не сомневался, он ведь уже преодолел себя и готов был сказать те три простых слова, от которых до сих пор уклонялся как от старомодных и слащавых — «я тебя люблю». И Олег, решившись, вскочил на ноги.
Отношения Гунты и Александра, напротив, зашли в тупик. Правда, Войткус еще только подсознательно ощущал это, поскольку рассудок его был сейчас занят куда более существенной проблемой: как добиться признания завскладом Ольги Гринберг, в чьей преступной деятельности он более не сомневался. Гунта же со свойственной женщинам интуицией уже поняла, что их характеры диаметрально противоположны и взгляды на жизнь не совпадают ни в одном пункте. Лучше сделать из этого вывод сейчас, чем после свадьбы, когда это несоответствие будет проявляться на каждом шагу, даже в таких незначительных вопросах, как покупка мебели иди выбор обоев. В этом отношении время, проведенное в «Магнолии», дало недвусмысленные результаты. Хотя сердце все равно болело.
Почему? Чтобы выяснить это, Гунта решила прогуляться по излюбленному маршруту до маяка и обратно. Что с того, что сгущавшиеся тучи предостерегали от далеких прогулок и что порывы ветра с моря неудержимо лохматили волосы? В ее душе бушевала гораздо более жестокая буря: неужели она на самом деле не любит Сашу, если сейчас может так хладнокровно взвешивать все «за» и «против» своего будущего? Были ведь горячие поцелуи, взволнованный шепот, та близость между женщиной и мужчиной, которую принято считать высшим подтверждением любви… Способна ли она вообще полюбить кого-нибудь по-настоящему, если так легко отказывается от всего? Наверное, все же способна, если решила прекратить отношения с Сашей, поняв, что они не приведут к счастливой семейной жизни…
В этом Гунта окончательно убедилась совсем недавно, когда они шли на ужин — как обычно, держась за руки. В вестибюле собралось несколько местных жителей, укрывшихся здесь от плохой погоды и предлагавших, как и кое-кто из работниц дома отдыха, свои изделия. Гунта даже не посмотрела в ту сторону, но Войткус не преминул прочитать очередную проповедь и, забрав высокую ноту, обвинить обывателей в потворстве спекуляции. «Но они же не воруют, продают то, что сами сделали, кому от этого плохо?» — не согласилась Гунта. «Продают без разрешения худсовета и без ведома финотдела. Это просто вредительство!» — «Не все ли равно?» — «Равнодушие — первый признак падения», — заявил Войткус.
Но сейчас Гунте было уже все равно. Завтра она уедет отсюда и оставшуюся неделю отпуска проведет в деревне, у бабушки. А потом возвратится в Лиепаю или поедет к новому месту службы — в Ригу, какую-нибудь Индру или в Айнажи, все-едино. Лишь бы не пришлось работать в одном отделе с Сашей, этого она не выдержит!
Слезы мешались со снежинками, которые ветер швырял в лицо. Чем смыть горечь сегодняшнего дня?
Она пересекла вестибюль и открыла дверь в бар.
Войткус все еще находился в продуктовом складе. Он понимал, конечно, что не имеет полномочий задерживать после работы, и еще менее — допрашивать завскладом, но ему нужна была ясность. И — как ни Странно — Гринберг не протестовала, хотя не хуже его самого знала, что у инспектора нет даже официального указания, не говоря уже о санкции прокурора… Ей тоже хотелось как можно скорее ликвидировать досадное недоразумение. Уехать в Ригу — пусть хоть в полночь, зато со спокойной душой.
Полуподвальное помещение было обширным, с двумя большими окнами, которые, правда, давали немного света, потому что выходили к откосу дюны. Мешки с крупой, мукой, изюмом и сухофруктами, ящики с банками самых разных овощных консервов, закрома с картофелем и морковью, штабеля пачек соли и сахара, куча коробок с макаронами, пирамида емкостей с приправами, пестрые ряды бутылок. Но главное богатство хранилось за железными дверями, что вели в холодильник: мясо и колбасы, масло и сыр, а также деликатесы, подававшиеся на стол по большим праздникам.
Здесь, по мысли Войткуса, и находился центр всех махинаций, тут надо было искать ключ к раскрытию нарушений закона. Нельзя до последней горсти установить, сколько израсходовано манки или перловки, вычислить, сколько маслин было вложено в супы или сколько яиц вбито в муку для оладий. Зато каждый килограмм мяса или масла должен быть отражен в документации, потому что ежедневные нормы их расхода были строго определены. В инструкции записано, сколько граммов жиров полагается каждому отдыхающему на завтрак, обед, ужин. И не менее точно можно высчитать, сколько можно украсть, манипулируя с весами. Однако самый значительный «левый» остаток, безусловно, создавали продукты, которые можно было списать на еще не приехавшего или досрочно уехавшего — одним словом, на счет Отсутствующих лиц. Эти продукты вообще не попадали на кухню, но отправлялись прямиком на черный рынок.
