Дом с химерами - Юрий Яковлевич Иваниченко
Наверное, именно это построение и было зря. Привычные к подобному итогу большинства своих мероприятий, скинхеды быстро очухались. Это тебе не две неожиданные вспышки с грохотом в подземелье, где и бежать-то особо некуда. Тут мысли о побеге явно стали затёсываться в кожаные головы. Скинхеды начали переглядываться из-под рук, упёртых на стену, зло коситься по сторонам, зловеще перемигиваться. Дело явно клонилось к массовому побегу, не столько из расчёта, что всех не перестреляют, сколько из чувства сохранения собственного достоинства… какое ни есть.
– Ну-ка, без фантазий! – пресловутым оперативным чутьём почуял неладное капитан Точилин, начавший повальный обыск с одного края шеренги. Лейтенант Кононов потвёрже расставил ноги, словно на огневой позиции тира, пересчитывая стволом «макарова» бритые головы.
Но главными действующими лицами оказались не они…
Глава 15. Бас, тенор и одноглазый Кузя
Михалыча – приятеля своего и сожителя, в невинном смысле этого слова, то есть разделяющего ночлег в комнатёнке, пропахшей псиной, – Роберто не видел уже дня три. И тут…
– Вильгельм! – порицал вожака своих воспитанников отставной оперный бас не окончательно угасшим оперным басом. – Не ешьте эту гадость, Вильгельм. Во-первых, что за пример вы подаёте стае. А во-вторых, эта гадость непременно испортит вам печень – и что я потом скажу попечительскому совету? Ладно бы, Кристофф, он безнадёжно испорчен, но вы-то…
Но Вильгельм только стыдливо жмурился. А отставной йоркширский терьер Кристофф, выдворенный в отставку в связи с замужеством хозяйки, продолжал неутомимо грызть «эту гадость», то ли и в самом деле не слыша обидных слов давно не стриженными ушами, то ли игнорируя воспитателя. И тут слева от терьера, на россыпи консервов с маслянистыми этикетками «тушенка свиногов.», выросла знакомая тень, но не столь же обширная, что и тень справа, – то есть не такая, как тень самого мэтра Роберто.
– А-а, молодой человек! – живо, насколько это возможно при его весе, обернулся к хозяину новой тени «собачий пастух». – Вот уж не знаю, радоваться ли вашему тут появлению! Ну да всё равно рад.
На отставного оперного гранд-баса из-под кустистых бровей смотрело его же отражение, разве что чуть перефразированное и уменьшенное. Та же иерейская борода за пазухой такого же чёрного пальто, та же одутловатость лица, пропечённого улицей, как луковица на сковороде, тот же сплин в очах. Разве что рыхлость Михалыча была характера воскового, болезненного, да шляпа на нём была не легкомысленно соломенная, а совковая, пронзительно знакомая всякому участнику происходивших во времена оны, сиречь недавно, первомайских демонстраций, – если кому охота была смотреть на трибуну.
– Что это вы – то рады, то не рады, – буркнул Михалыч.
Ещё одним отличием от оперного баса был его тенор, то и дело срывающийся в плаксивый фальцет.
– Вы не ночевали, Михалыч, – развёл пухлыми ладошками Роберто. – И я, грешным делом, уже решил, что вы, известный ловелас, вернули себе и жену, и положение в обществе. И в её обществе сейчас нежитесь на лазурных берегах Гондураса.
– Смейтесь, смейтесь, – это был как раз тот случай, когда ворчливый тенор сорвался на рыдающий фальцет. – Вам бы всё издеваться, старый вы Мефистофель.
– Нисколько, нисколько, – замахал пухлыми ладошками отставной оперный бас Роберто. – Я совершенно искренен.
– Бросьте, «вам скучно, бес», – также замахал, в свою очередь, уменьшенный двойник, изображая протест. – В этой стране только в рождественском кино случается ренессанс: «Кто был никем, тот станет всем…». Снова и опять.
– Чтоб снова стать никем, – соглашаясь, покачал соломенной шляпой Роберто.
Покачал фетровой шляпой и Михалыч:
– Увы, «не ту страну назвали Гондурасом».
Они синхронно вздохнули. У обоих было более чем достаточно поводов для вздохов. Равно как воспоминаний о временах сладостных и недавних, в сущности.
– Так куда ж вы подевались из нашего славного подвала «отходов партии»? – очнувшись от ностальгического забытья, живо напал с расспросами Роберто. Как водится у них, у итальянцев, и даже не у совсем прирождённых, придвигаясь лицом к лицу, так что педикулёзная живность в обеих их бородах оживилась, готовясь к переселению.
– Не могу сказать, – отпрянул, выдерживая номенклатурную дистанцию, Михалыч. – Не обессудьте, товарищ. Но, что могу сказать, так это…
Он не успел сказать даже то, что мог. Железные двери склада, которому помойка была обязана своим рождением и процветанием, вдруг с замковым лязгом отворились.
За выходом из бомбоубежища «русских людей» в сопровождении знакомых оперов они, большой и малый бомж, наблюдали спокойно. Вплоть до момента, когда у выстроенных вдоль стены скинхедов не началось брожение. Намерение толпы скинхедов уловил «собачий пастух», наверное, оперным чутьём. В том смысле, что пресловутое «ружьё на сцене» уже закачалось, готовое к обязательному выстрелу.
– Вильгельм, оформи! – негромко скомандовал он вожаку своей стаи.
Собачья орда, доселе наблюдавшая за движением человеческой массы с незаинтересованным любопытством, мгновенно преобразилась. Вздыбив холки и угрожающе опустив головы, псы мягким крадущимся шагом двинулись в сторону обыска. Так что, когда громила, на дальнем краю от Точилина, завопил с присвистом сквозь щербатые зубы: «Ломим!» – и несколько задержанных отпрянуло от «стены плача», взорам скинхедов предстала совершенно лагерная картина. Даром, что вместо однородно злобных немецких овчарок их окружало выставочное собачье ассорти. Потенциальной угрозой они явно превосходили иную конвойную роту времен дедушки Сталина. Злобная такса, добродушные ротвейлеры, невменяемый бультерьер с одним глазом, флегматичная борзая, психованный фокстерьер и с десяток решительно непредсказуемых дворняг. А во главе – громадный дог с выражением такого заскорузлого голода на морде…
– Это что же, товарищ, ваши друзья? – спросил нервным шёпотом Михалыч.
Надо понимать, не про стаю спросил, с каждым членом которой был знаком хотя бы шапочно, а про полицейских. Не в обыкновении у бомжей заводить подобного рода дружбу.
– Не поверите, сударь, это опера Центрального райотдела и при этом вполне приличные люди, – также шёпотом отозвался Роберто. – Я бы даже рискнул сказать, интеллигентные. Этот лысоватый, кажется, даже ваш коллега. Цитирует Ленина ни к селу ни к городу…
– А другой кого цитирует?
– Себя. И тем более оригинален.
И всё-таки попытка побега состоялась. Всё тот же щербатый предводитель, видимо, поняв, что за организацию побега ему светит по меньшей мере по печени, вдруг с истошным, но нечленораздельным воплем ринулся-таки прямо на собачье оцепление. Причиной переоценки им своих возможностей был допотопный «наган», который щербатый вырвал из-за пояса джинсов.
Но воспользоваться им вполне
