Полицейские и воры. Авторский сборник - Уэстлейк Дональд Эдвин
С обретением свободы оно начало медленно проявлять себя. Убийства, вынужденно совершенные безумцем, придали сил этому страшному «я», а внезапное удивление, шок и слепота заставили выйти наружу.
Осталась только маленькая искорка самосознания, кусочек настоящего Эллингтона боролся за возвращение контроля над телом. Это «я», это создание не может быть частью Роберта Эллингтона! Бездумное животное, давящее своими ужасными воспоминаниями, испускающее зловонные испарения и смердящее, оно не могло быть его частью, не могло быть чем–то, что сумасшедший носил в себе все это время.
Испытывая отвращение, не веря, не желая верить, знать и помнить, последний съежившийся клочок его самосознания погрузился во тьму.
Фонарь горел впереди, справа. Безумец повернул в ту сторону и двинулся вперед.
Голос позади слепящего света стал громче:
– Стой где стоишь! Вернись! Я предупреждаю тебя, что у меня есть оружие.
Сумасшедший прыгнул. Единственная пуля пролетела высоко над его спиной, а затем и оружие, и фонарь с грохотом упали на дорожку, причем фонарь погас от удара.
Теперь темнота стала полной, но безумцу и не нужно было ничего видеть. Его руки сжались, нащупали одежду, нашли голое запястье. Тяжелый кулак ударил сумасшедшего в плечо, в голову. Руки безумца снова двинулись, сдавили и опять поднялись. Раздался сухой, приглушенный хруст, и охранник закричал. Рука сумасшедшего наткнулась на его лицо и вдавилась в него, заглушая крик.
Охранник умер задолго до того, как безумец закончил свое дело. Сумасшедший ломал, рвал, давил. В ночной тишине звуки казались тихими, чавкающими и тяжелыми.
Наконец сумасшедший встал. Его руки до локтя были липкими. Лицо покрыто пятнами. Сильный отвратительный запах бил в ноздри.
Безумец направился к дороге.
Наконец Эллингтон добрался до длинного и широкого дома, выстроенного на самом берегу озера. Его окружали ровные лужайки и укрывала тьма.
Сумасшедший обошел дом, не решаясь войти. В его мозгу сейчас отсутствовали ясные мысли, были только впечатления.
Впечатление опасности. Впечатление, что охранник пытался помешать ему войти сюда, а значит, здесь есть что–то ценное для него. Но самым сильным оставалось ощущение опасности.
Дом казался опасным. Он выглядел таким широким, таким приземистым. Рядом располагался большой гараж, а следом, у самого озера, – эллинг. Все постройки буквально излучали опасность. Безумец блуждал вокруг дома, то приближаясь к нему, то удаляясь. Если бы сумасшедший сейчас встретил кого–нибудь, он убил бы снова. Что–то удерживало Эллингтона снаружи дома.
Ощущение опасности, физическая усталость, теперешнее бездействие после вспышки энергии несколько минут назад – все это соединилось, чтобы ослабить личность, контролировавшую сейчас безумца, ослабить и заставить забеспокоиться. Медленно, неохотно второе «я» отказывалось от своей власти над ним, но не полностью. Оно не желало больше прятаться где–то глубоко теперь, когда сумасшедший дал ему ощутить вкус свободы.
Самосознание возвращалось к безумцу медленно и постепенно. Эллингтон чувствовал себя одурманенным, он не мог мыслить ясно. Он почти не помнил, что делал последние тридцать минут, помнил только, что покрыт кровью. Только этот факт был совершенно очевиден его больному мозгу.
Безумец ощущал себя заблудившимся, маленьким и одиноким. Он стоял на берегу, перед ним лежало темное спокойное озеро, за его спиной виднелись лужайки, длинный дом и постройки темными грудами поднимались слева. Сумасшедший казался рядом с ними маленьким, слишком маленьким, чтобы правильно их оценить. Голый, выставленный на обозрение, рядом с черной, такой тихой гладью озера и лужайками вокруг него, Эллингтон воспринимал себя как насекомое, бесконечно малое и хрупкое, способное сломать собственные кости при неосторожном вдохе. Безумец мог сейчас развернуться и побежать, помчаться с дикой скоростью, выбрасывая короткие ноги вперед, взмахивая маленькими руками, и бежать прямо, не сворачивая, по гладкой поверхности земного шара до тех пор, пока не умрет. Покрытое им расстояние будет слишком мало, чтобы его смогли измерить самые тонкие и самые точные инструменты.
Сумасшедший поднял голову. Над ним не было ничего. Ничего.., ничего, тающее словно безнадежный крик и исчезающее в пустоте. А высоко над всем этим, за миллионы его собственных карликовых росточков от него, так далеко, что это невозможно себе представить, сияли холодные звезды, маленькие белые огоньки.
Безумец опустился на землю. Он сидел на самом краю лужайки перед озером, где земля была холодной и сырой. Его пальцы бездумно скребли землю. Слезы текли по его лицу, размазывая кровь на щеках. Мрачное отчаяние словно туман накрыло его. Мысли сумасшедшего стали смутными и беспокойными, их нарушали какие–то цветные пятна, едва понятные образы, неприятные ощущения, неясные предположения. Его голова раскачивалась то вперед, то назад, слезы, смешанные с кровью, стекали на землю. Сожаления и страстные желания наполняли его потрясенный мозг.
Безумец не мог больше верить в свои ум, силу и власть. Он не мог больше верить в неизбежность своего успеха, бесконечность своей свободы.
Из путаницы и отчаяния постепенно вырастала новая идея. Он продолжит, он выживет, но не потому, что он уверен в своем неминуемом триумфе. Он выживет потому, что это его роль, потому что именно ее ему нужно сыграть. Даже если поражение кажется очевидным, он пойдет до конца. Потому что ничего больше ему не остается.
Теперь он будет бороться еще упорнее. Его уверенность осталась непоколебимой. Лишь одно изменение произошло в нем, вызванное утратой чего–то внутри его «я». Он знал, что никогда больше ему не удастся испытать такое торжество, которое подымало его как на крыльях несколько часов назад. Никогда больше он не будет резвиться на ночной дороге.
Сумасшедший снова встал, чуть пошатываясь, пытаясь одновременно отдавать приказы своему телу и удерживать равновесие. Его мысли несколько прояснились, и он обрел способность думать о ближайшем будущем.
Ему еще нужно кое–что сделать. Сондгард–Чакс неясно маячил впереди. Но это будет не скоро, завтра или позже. Неотложная проблема – пережить ночь.
Он должен привести себя в порядок. И он должен вернуться в дом. И он должен замести все следы, возможно оставленные им и способные привести Сондгарда–Чакса прямо к его двери.
Безумец двинулся вперед. Он вошел в озеро полностью одетым так далеко, чтобы вода дошла ему до груди. Затем Эллингтон наклонился вперед и погрузил голову в холодную воду. Безумец тер лицо и руки, вытирал ладони об одежду, пытаясь смыть кровь. Наконец, весь дрожа, сумасшедший выбрался на берег.
Его одежда тяжело повисла на нем. Ботинки промокли насквозь. Но его лицо было спокойным, а мысли ясными. Безумец отправился домой.
Оказалось намного тяжелее перелезать через ворота в мокрой и тяжелой одежде, но сумасшедший сделал это. Он тяжело упал на другой стороне и ушиб плечо. Он с трудом поднялся и пошел по дороге, на ходу потирая плечо. Сейчас безумец шел угрюмо, медленно, без всяких следов своего прежнего энтузиазма.
Когда сумасшедший вернулся, дом по–прежнему оставался погруженным во тьму, горела только лампа в холле. Безумец еще на улице снял ботинки, связал вместе мокрые шнурки и повесил их себе на шею. Затем он вошел внутрь, тщательно заперев за собой дверь.
Сумасшедший уже собирался подняться наверх, когда вдруг взглянул в дальний конец холла, где располагалась кухня, и понял, что очень хочет есть. Безумец редко испытывал острый голод, но сейчас грызущая пустота терзала его желудок. Сейчас он почувствовал такой аппетит, что у него задрожали руки.
Сумасшедший пересек холл и вошел в темную кухню. Эллингтон не стал включать большую круглую флуоресцентную лампу на потолке, а зажег маленькую лампочку над раковиной. Безумец открыл дверцу холодильника и обнаружил бутылку молока, буханку хлеба и банку малинового джема. Сумасшедший сел за стол, сделал себе сандвич и налил молока.
