Наталья Александрова - Мальтийская головоломка
Гостья закашлялась и пришла в себя. Посмотрела недоумевающе на Полину, потом перевела взгляд на свою руку. Снова тихонько застонала, потом рука ее разжалась, и на пол выпала обыкновенная запонка. Полина подобрала ее и положила себе на ладонь.
Запонка была самая обычная, дешевенькая, золотистого металла, на фоне кружка из черной пластмассы золотистая буква «О», но не простая, а с замысловатыми виньеточками под старину. Полина уже видела запонку, та находилась в холщовом мешочке, и поскольку там же было еще несколько столь же бесполезных вещей, не стала пристально запонку рассматривать, поняла только, что ей грош цена в базарный день. Однако поведение Глафиры доказывало, что наличие в мешочке запонки имеет какой-то скрытый смысл.
Во всяком случае, ясно, что вещица навеяла противной тетке не самые лучшие воспоминания. И не зря покойный Илья положил ее в мешочек, он будто предчувствовал, что запонка понадобится Полине.
– Ты все знаешь? – полушепотом спросила Глафира. – Тебе Николай рассказал?
– Ну-у… – протянула Полина, – в общих чертах ввел в курс дела…
Она ужасно боялась сказать что-нибудь не то. Ведь тогда тетка поймет, что Полина ни черта не знает, и снова начнет скандалить.
– В общих чертах… – Глафира горько усмехнулась. – С этой самой запонки вся моя настоящая жизнь кончилась. Остались одни жалкие обломки…
– О! – обрадовалась Полина. – Что-то слышится родное! У вас там, в Мизинске, тоже мексиканские сериалы показывают?
– В Мезенске, – поправила Глафира и, чихнув, привстала с места. – Можно я умоюсь?
– Ты и так вся мокрая, – проворчала Полина, однако показала, где ванная.
Пока Глафира отсутствовала, она успела положить на место разбросанные вещи, а запонку прибрала подальше. Мало ли, еще пригодится.
Вернулась Глафира не скоро. Была она по-прежнему бледна и шла, буквально держась за стену, не притворялась. Полина смилостивилась и провела ее на кухню.
– Часто с тобой такие припадки бывают? – спросила она ненароком. – Это у тебя что – сердечное или возрастное?
Глафира хотела обидеться на «возрастное», но не было сил.
– Мне бы чайку… – жалобно попросила она. – Я чай люблю с малиновым вареньем. Или с вишневым… У тебя нету?
– С вишневым! – фыркнула Полина. – Откуда ему взяться, вишневому-то?
– У нас в Мезенске весной вишни цветут… Красиво так… – совсем по-человечески вздохнула Глафира.
– Угу, то-то ты из своего Мезенска захотела в большой город перебраться. Квартирку на дармовщинку хапнуть! – криво усмехнулась Полина.
– Так я ведь не для себя… – всхлипнула Глафира, – мне ведь для себя ничего не нужно, все у меня есть – дом хороший, сад… Я ведь для Павлушеньки старалась…
«Так, теперь еще какой-то Павлушенька сюда замешался…» – в раздражении подумала Полина, но вслух ничего не спросила.
– Один он на свете, без отца и без матери, – продолжала Глафира, – на моей это совести. Да ты ведь знаешь, тебе же Николай рассказал. Видит бог, не хотела, чтобы он узнал, ото всех скрывала… Да вот беда, когда выпью, то сразу болтать начинаю. Вот как-то под Новый год приходит он – шампанского принес, водочки, еще вина какого-то сладкого – и говорит: выпей со мной, Глафира, а то не дело – праздник, а мы по своим углам сидим…
Полина навострила уши.
– Ну, я и поплыла, все ему про себя выложила. – Глафира горестно подперла рукой щеку и уставилась в окно.
А когда повернулась, то Полина уже сервировала на столе вовсе не чай, а ужин с выпивкой и закуской. Теперь все встало на свои места: и бордовая физиономия, и прожилки на носу – тетка любила заложить за воротник. Но, зная за собой такое, старалась держаться в рамочках.
– Ты чего? – слабо запротестовала Глафира. – Я бы лучше чаю выпила…
– Чего там кишки полоскать! – отмахнулась Полина. – Выпьем по чуть-чуть, помянем Илью!
– Николая, – поправила Глафира, поджав губы, – Николаем его звали, мужа моего любимого, Николаем Васильевичем.
– Ну и ладно! – легко согласилась Полина, отставив рюмку. – Только уж извини, Глафира Ивановна, но никак я поверить не могу, что между вами любовь была. Чтобы такой мужчина, как он… Извини, конечно, но что-то тут не то!
– И это знаешь… – Глафира налила себе еще водки. – Чего ж тогда спрашиваешь? Ох, несчастная моя жизнь!
Дальше беседа пошла живей. Полина подливала Глафире водки и изредка задавала наводящие вопросы. Впрочем, они и не требовались. Через некоторое время Полина узнала всю историю.
Почти двадцать лет назад жили-были, как в старинной сказке, две сестры – старшая и младшая. Младшая, Саша, певунья и хохотушка, все ее любили за веселый нрав и добрый характер. И из себя хоть и не красавица, но вполне ничего – глаза синие, нос в симпатичных веснушках, и волосы вьются вокруг лица светлым облачком. Старшая, Глафира, посерьезнее, на вид попроще, погрубее, однако работящая и ответственная, что тоже вызывало у окружающих уважение.
Обитали сестры вдвоем в ветхом неказистом домишке на окраине Нижнего, родители у них рано умерли. Жили скромно, Глафира работала на почте, а Саша училась в техникуме.
У Саши было много поклонников, ее синие глаза и веселый смех привлекали парней. Однако Глафира, помня наставления покойной матери, держала ее строго, на танцы да в кино ходили они только вместе, возвращались рано, так что придирчивые глаза соседских старух ничего не могли заметить.
Саша оканчивала техникум, готовясь получить диплом с отличием, и пела в хоре Дома культуры, куда не так давно приехал новый руководитель. Мужчина был интеллигентный, в своем деле понимал отлично, и за несколько месяцев он так преобразил хор, что на районном смотре самодеятельности тот занял почетное третье место. Олег Викторович не успокоился на достигнутом, мечтал о фестивале в Москве и говорил, что если все будут много работать, то участие в нем вполне возможно.
С виду Олег Викторович был неказист – ростом невысок, ручки-ножки маленькие. В общем, «метр с кепкой», как говорили, смеясь, Сашины подружки. Глафира таких шуток не поощряла, очень сердилась, что про хорошего человека говорят в столь пренебрежительном тоне.
«Ну и что, что он ростом не вышел и руки маленькие? – говорила она сестре. – Ему своими руками траншею не копать. И «КамАЗ» двадцатитонный не водить. Серьезный человек, профессию творческую имеет, нигде не пропадет. Опять же квартиру ему обещали, сам мне недавно сказал. Выйдешь за него, поживешь хоть по-человечески. Да и не старик он вовсе. А что старше тебя на двенадцать лет, так и хорошо, зато серьезный, в жизни понимает, не балабол какой-нибудь, которому бы только пиво сосать и в футбол играть…»
Душеспасительные Глафирины разговоры были неслучайны. Уже все окружающие заметили, что Олег Викторович положил на Сашу глаз. Он очень хвалил ее способности, предложил позаниматься отдельно, чтобы вырастить из нее солистку, приносил книжки по истории музыки и жизнеописания разных композиторов, а на Восьмое марта подарил сестрам по большой коробке духов.
Глафире он нравился своей непохожестью на местных парней – был всегда чисто выбрит, пахло от него хорошим одеколоном, а не по́том и дешевым табаком, как от других. Он не курил и пил очень редко – на вечере по случаю победы в конкурсе выпьет бокал шампанского да в праздник капельку коньяку пригубит. Одевался Олег Викторович всегда очень аккуратно – костюм, брюки наглажены с тонкой стрелочкой, светлая рубашка, носки непременно в тон галстуку. Рубашку по старинке носил он с запонками, которые, надо сказать, вечно у него выпадали, что было единственным минусом.
Саша на все Глафирины душеспасительные беседы отмалчивалась или переводила разговор на другое. Глафира хоть и была женщиной простой и недалекой, все же заметила, что из всех поклонников Саша выделяет Пашку Сокова. С детства Пашка был хулиганистым, ни одна каверза местных мальчишек не обходилась без его участия. То разобьет окно в кабинете директора школы и усадит в его кресло скелет из кабинета биологии в пиджаке и галстуке, то, отпросившись с урока якобы в медпункт, свяжет все противоположные двери классов, так что на перемене никому и не выйти. То совсем просто, без выдумки: как-то жарким летом кинули парни директорской теще в дворовый сортир четыре палочки дрожжей. Правда, в тот раз виноватых не нашли, никто не признался, а не то быть бы Пашке исключенным из школы.
Отец у Пашки работал водителем-дальнобойщиком и часто отсутствовал, мать одна пыталась с сыном бороться, но безуспешно. Однако годы шли, а в колонию Пашка не попал, и по пьяной драке никто его не прирезал, чему, возможно, способствовал учитель физкультуры Борис Михалыч, которого вся школа называла Барбарисом Нахалычем. Нахалыч организовал футбольную секцию и на тренировках выматывал мальчишек так, что им хватало сил только доползти до дома.
Пашка окончил среднюю школу, отслужил в армии, а вернувшись, заметил, что подросла Саша. Далеко не сразу ответила Саша на его заигрывания – она была девушка серьезная и цену себе знала. Да и старшая сестра держала ее строго. Но не удержала – сердцу ведь не прикажешь, любовь зла…
