Маргарита Малинина - Мертвые тоже скачут
Глава 9
Кирилл меня догнал уже на улице.
– Все в порядке, Катя?
– Да, если так можно сказать… – пробормотала я, глядя под ноги и скорым шагом топая к дому.
– Извини, это я виноват… Зачем я привел тебя… Я ведь знал, что они дуры! Где ты и где они! Конечно, такое общение не могло доставить тебе удовольствия…
Я замерла на месте, повернулась к Кириллу и взяла в ладони его расстроенное лицо.
– Зато мне доставило удовольствие общение с тобой, – сказала я нежно, желая его успокоить. – Брось, ты ни в чем не виноват. Дело в другом.
– А в чем же? – заинтересовался веснушчатый друг, но я уже шла вперед твердым размашистым шагом, думая о своем, и ничего не ответила.
Мы наспех попрощались возле калитки, и я пошла к дому, а Кира остался стоять на улице, неодобрительно поглядывая на окна.
Переобувшись, я отправилась в зал и хотела уже подняться на второй этаж, но резко передумала и завернула в комнату отца. Конечно, разумнее было бы угомониться, обдумать хорошенько ситуацию и план построения разговора, но ноги сами принесли меня к Мертвицину. Он не сидел. И не лежал. Он стоял возле окна и тупо оглядывал запущенный огород с задней стороны дома. Слава богу, здесь было лишь одно окно, и они с Кириллом, как мне думалось, все еще стоявшим у калитки, не могли друг друга видеть.
– Валера.
– Да? – Он повернулся ко мне. Его лицо и туловище оказались против света. Я плохо его видела. Он же видел меня превосходно.
Зато я хорошо различала пастельно-зеленые стены, кровать со скомканным покрывалом (то ли Валерий им накрывался, то ли застилал постель, но на полпути бросил), тумбу и кресло, куда было свалено отцовское барахло, все вперемешку.
– Ты говорил про свою амнезию. Ты ничего нового не вспомнил? – спросила я взволнованно.
Он немного подумал.
– Нет. А я разве что-то помнил вообще? По-моему, я только больше забываю, с каждым часом.
Ответ повлиял на меня негативно. Вместо того, чтобы собраться с мыслями и как-то нащупать нужную нить, я поймала себя на том, что Валерий вдруг пробудил во мне острую жалость. Хотя он продолжал говорить без намека на экспрессию, словно был роботом, проговаривающим непонятные для него самого слова, я отчетливо поняла, что они все же доставляют ему боль. И я ощущала его боль чисто интуитивно.
– Неужели так может быть? – с тихим отчаянием пробормотала я.
– Не знаю. Видать, может.
– И ты вовсе ничего не помнишь? Скажи, у тебя есть девушка?
– Возможно, у меня даже дети есть. Но так как я ничего этого не помню, то согрешить с тобой – таким уж грехом не будет считаться. Как полагаешь?
– Не смешно, – нахмурилась я. Однако тело на его шутку отреагировало неадекватно. Дыхание участилось и стало более глубоким, ноги превратились в вату, а внизу живота завибрировал маленький ноющий шарик. Я хотела поймать его и расколоть на части, а потом выбросить подальше, но это не являлось возможным, так как он находился у меня внутри и, не повредив себя, его никак нельзя было извлечь. Да провались ты, шарик!
– Перед тем, как очнулся на кладбище, что ты помнишь? – продолжила я.
– Перед тем, как провалился в бездну? – уточнил он. – Я помню игровой стол, я уже рассказывал. То есть… – он запнулся. – То есть я помню, что рассказывал тебе это, но сам процесс игры уже стерся из памяти.
– Боже! – воскликнула я. – Ты так все забудешь! Нужно срочно к врачу!
– Я же говорю, они разводят руками. Моя болезнь прогрессирует, и это ничем не остановишь. – Дальше он сказал такое, что волосы на моей голове затряслись и приподнялись вверх без помощи лака, специального шампуня, придающего объем, и других хитрых женских штучек. Они просто поднялись, и все. Даже его красные, сияющие, несмотря на брошенные на лицо тени, глаза вдруг померкли, когда он произнес: – Я умру, Катя, смирись… Если уже не умер.
Я села на пол, ибо ватные ноги вдруг резко подкосились, затем с великим трудом приподнялась и доползла до отцовской кровати. Села.
Сказала:
– Ты послушай себя, ты бред несешь. Ты же живешь, значит, ты не умер. И не умрешь. Мы не допустим. Я не допущу. Умоляю, ответь: что ты помнишь?
Валерий начал ходить из стороны в сторону, поворачиваясь ко мне то левым боком, то правым. Я неожиданно отметила, какой же у него красивый профиль. И эти волосы, спадающие на щеки… Они были сальные, наверно, Мертвицин не любил часто мыть голову, но почему-то это его только красило. Глаза, как я сказала, уже не светились красным цветом лопнувших сосудов, наоборот, они как-то затемнились, словно зрачок расширился на всю поверхность радужной оболочки. А еще они были какими-то затуманенными, точно сверху кто-то натянул полупрозрачную белую оболочку. Кожа оставалась бледной, но теперь она приобрела странную болезненную землистость с зеленоватым оттенком, что бывает у тяжело больных людей перед самой смертью. Впрочем, это, наверно, всего лишь игра света. Надеюсь.
Валерий ходил молча. Наконец донесся его голос.
– Я помню, что выхожу из помещения на улицу. Темно. Меня окликают. Я оборачиваюсь, и…
– И?
– Нет… Нет, забудь. Я ничего не помню.
– Но почему же?
– Я же сказал: забудь, – его голос источал невиданную твердость. Такую, перед которой нельзя не отступить. И все же я поднялась с кровати и сделала шаг по направлению к своему мучителю, еще не зная, что скажу, но он не дал мне возможности даже додумать свою мысль до конца: схватил за руку и выволок прочь из комнаты, захлопнув за нами дверь. Вздрогнув от этого хлопка, я потерла руку выше запястья: она горела, словно я прижгла ее жидким азотом. Я помню в детстве мне удаляли родинку этой субстанцией, и ощущения были точно такими же. Даже в этот раз было холоднее.
Не помня себя от ужаса, я добралась до своей спальни и, не включая свет, забралась с головой под одеяло.
Когда совсем стемнело (по ощущениям была полночь или около того), я приняла некоторое решение. Эта история с Валерием и его появлением в моей жизни не давала мне покоя. Недавно я гадала, кого же убил Мертвицин за те три дня, что выпали из его сознания, и откуда тогда засохшая кровь, если он никого не убивал, и как это связано с Дианой и ее женихом, но вот меня посетила иная дума: что, если я ошиблась? Что, если Валера никого не убил? Но тогда следующий вывод оказывался настолько поражающим, ужасающим и сводящим с ума, что я просто не могла об этом думать, запрещала себе это, иначе страх начинал душить, и мне вдруг казалось, что я в комнате не одна, а тени из окна рисовали вокруг моей постели страшных загробных существ, вынашивающих какие-то дикие замыслы и проводящих ритуалы против меня. Мне хотелось кричать. Но я понимала, что этого делать не стоит. Что никто не придет и не спасет меня. Здесь у меня никого нет. Был отец, но его убили. Есть Кирилл, но я не знаю, где он живет, и он не дал мне свой номер телефона. Меня никто не спасет, кроме меня самой. А для этого нужен трезвый рассудок, я просто не могу, не имею права его лишиться сейчас. Но вывод, вывод… Вывод, который представал передо мной во всей красе именно сумасшествием и заключением до конца дней в палате для душевнобольных мне и грозил. Или я ошиблась в расчетах (это наиболее благоприятный вариант), или же в одном доме со мной последние два дня и три ночи живет… Живет… Нет…
Я должна была проверить.
И вот, чуть за полночь я додумалась откинуть одеяло, подняться с постели, накинуть шелковый халат и, осторожно ступая, дыша еле слышно, выйти на лестницу.
Первая ступенька, как всегда, скрипнула. Я пугливо, с каким-то писком втянула в легкие воздух и замерла. Вокруг стояла пугающая тишина. Она была очень плотной и сильно давила на уши, будто желая их проломить. Сквозь эту тишину донеслось ходкое тиканье маленького будильника на телевизоре в гостиной. Больше никаких звуков не было.
Я ноздрями втянула кислород и продолжила аккуратный спуск по лестнице. В одной ладони у меня был зажат мобильный телефон – подсветка была яркой, она должна была стать союзницей в одном опасном деле, в деле выяснения истины (а если ее скрывают – то выяснение всегда опасно).
Спустившись со ступенек, я остановилась в середине комнаты и проверила телефон, раскрыв его: да, подсветка работала, более того – в темноте светила довольно ярко, то есть достаточно ярко, чтобы увидеть, но не достаточно ярко, чтобы разбудить, как и было задумано. Я просто не имела представления, что я скажу, если гость застукает меня ночью склонившейся над его ложем с сотовым в руке и со сдернутым с него одеялом… М-да… Не дай боже.
Я закрыла крышку телефона и подождала, когда тот погаснет. Отдышавшись и еще раз убедив себя, что это нужно сделать, я пошла дальше. Возле двери остановилась и, задержав дыхание, стала вслушиваться. В конце концов, только ему, что ли, можно вторгаться в мою комнату по ночам, а мне нет? Да и вообще, это не его комната! Это спальня моего отца!
Резко выдохнув, как делают пьяницы перед очередной стопкой чистого спирта, я толкнула вперед дверь. Без единого намека на скрип она отворилась в полумрак. Благо, что окно Валерий не занавешивал и кое-какой свет проникал в помещение. По сей причине я разглядела, что гость лежит на кровати поверх покрывала и не шевелится. Самым странным было то, что Валера был одет, одет в его собственные постиранные мной вещи – сорочку и брюки, не глаженые и, возможно, еще влажные. Фрак небрежно валялся на стуле скомканным. Еще более удивительный момент – Мертвицин был в ботинках (!), в тех самых, в каких пришел, а руки сложил на животе, как делают… с покойниками. Голова его со спутанными волосами и мертвенно-бледным, пугающе светящимся в темноте лицом покоилась на подушке.
