Фаина Раевская - Анекдот о вечной любви
Ничем не примечательный портфель следователя манил меня ничуть не меньше, чем сокровища инков манят исследователей. Я метнулась к ванной и припала ухом к двери. Зотов старательно исполнял арию Мистера Икса из известной оперетты. Кое-какие слова, им забытые, Колька заменял невнятным мычанием или обычным «ла-ла-ла». По всему выходило, что в ближайшие несколько минут покидать ванную следователь не собирается. Немного подивившись репертуару Николая, я вернулась к его портфелю.
— …Слушая скрипку, дамы в ложах вздохнут, скажут с улыбкой: «Храбрый шут», — невольно вступила я в дуэт с Зотовым, а сама тем временем внимательно изучала содержимое его портфеля. Милицейское удостоверение после тщательного осмотра я вернула на место. Табельное оружие впечатлило намного больше. Тяжелый, прохладный пистолет внушал уважение и странную уверенность в собственных силах. На миг я ощутила себя отважным героем какого-нибудь боевика, этаким Брюсом Уиллисом, в очередной раз спасающим человечество, и даже лихо прицелилась на Колькины ботинки. Соблазн был велик, но я с глубоким вздохом сожаления убрала пистолет обратно в портфель. Газету «Криминальная хроника», усохший бутерброд с позеленевшим от древности сыром, завернутый в пищевую пленку, и худой бумажник я оставила без внимания, а вот в чтение служебного блокнота следователя погрузилась с удовольствием.
Да уж! Тяжела и неказиста жизнь простого гимназиста, то есть простого следователя. Все записи я изучать не стала, хотя там было много интересного. Петька бы уж точно впал в экстаз от такого обилия материала! Тут дел на целую документальную серию, не то что на какой-то часовой репортаж! А там, глядишь, и до ТЭФИ рукой подать. Не без труда подавив в себе нехорошее чувство зависти, я приступила к изучению последних записей, сделанных Зотовым. Среди непонятных схем я увидела главное: адреса и телефоны жертв Охотника, в том числе и бедолаги Студента. Я быстро переписала их все на клочок бумаги, на всякий случай наспех срисовала пару схем и с чувством выполненного долга убрала блокнот. Однако, против всех ожиданий, облегчения не наступило. Наоборот, жажда деятельности охватила меня еще сильнее. Пришлось еще раз провести сеанс прослушивания. Зотов выходить не собирался. Он сменил репертуар и теперь мурлыкал песенку Львенка: «Я на солнышке сижу»…
— Вот и сиди на здоровье, — посоветовала я следователю, схватила трубку городского телефона и набрала номер, записанный против фамилии Студента. Зачем я это сделала, что буду говорить, если мне ответят, я не знала, но упрямо слушала длинные гудки.
— Да… — наконец ответил усталый мужской голос.
Зря, наверное, я позвонила, потому что кроме невнятного «Здрасте» ничего произнести не смогла.
На том конце провода немного подождали, а потом тот же голос произнес:
— У вас, должно быть, имеется веская причина звонить сюда в одиннадцатом часу вечера.
— Извините, — проблеяла я, лихорадочно подыскивая причину. — Я… мне… Студенческий Совет нашего института в моем лице выражает вам соболезнования по поводу кончины Андрея. Вы ведь его отец?
— Да, отец. Спасибо, дочка. У Андрея было много друзей. Ему так казалось. А когда его не стало, все куда-то пропали… Вы первая позвонили. Похороны послезавтра в одиннадцать. Приходите, если сможете.
— Конечно, обязательно. Но прежде мне желательно встретиться с вами, поговорить об Андрее. Мы хотим выпустить некролог. Хочется избежать формальных слов…
— Нет, нет, я не могу — слишком тяжело. Да и Надюша больна, мама Андрюшеньки. Сердце… Ты вот что, дочка, позвони Никуше. Они с Андреем с первого класса дружат. Дружили…
— Хорошо, — обрадовалась я. — Вы дадите телефон?
Мужчина продиктовал номер телефона девушки Студента и, пожелав мне спокойной ночи, отключился. Не теряя времени, которого было немного, потому что вода в ванной перестала шуметь и Зотов должен был вот-вот появиться в первозданной чистоте, я связалась с Никой. Версию о Студсовете девушка приняла равнодушно, но на встречу согласилась. По всему видать, Ника сильно переживала по поводу смерти своего парня. Даже необычное время встречи, назначенное мною, ее ничуть не удивило.
Теперь предстояло самое важное: как-то нейтрализовать Зотова и незаметно покинуть собственную квартиру — вдруг Колькины наблюдатели не такие уж олухи и по ночам бдят, не зная усталости?
— Ты с кем говорила? — с подозрением глядя на меня, поинтересовался Зотов. Он вышел из ванной, излучая сияние и источая аромат моего геля для душа.
— Папе звонила, — честно призналась я, однако не уточнила, с чьим папенькой беседовала.
— А кто твой папа? — уже без подозрения спросил Колька.
— Мой папа, страшно сказать, пенсионер!
В прошлом военный, майор внутренних войск. После смерти мамы он купил себе домик в деревне под Рязанью и теперь живет там. Как он любит говорить, на воле. Я частенько совершаю туда набеги, — охотно пояснила я, радуясь, что разговор свернул с опасной темы. — Чай будешь? Хочешь, ромашку заварю? Папа сам собирал и сушил. Говорит, она успокаивает.
Успокаиваться ромашкой Колька не пожелал, заявив, что он не барышня, чтобы пить какую-то травку для успокоения нервов, они и так в полном порядке. А вот рюмочку чего-нибудь крепенького он бы пропустил с удовольствием.
— По телевизору слышал: сто грамм коньяку очень полезны для здоровья, — как бы извиняясь за свою ментовскую наглость, пояснил Колька.
— Тебе же хуже! — я злорадно хихикнула, устремляясь к бару.
Коньяк у меня имелся. Его я держала для папеньки. Кольке я немного приврала. Набеги на рязанскую деревушку, где проживает мой родитель, я совершаю всего два раза в год — в рождественские каникулы и осенью, в пору заготовок. Ну, не могу я жить без цивилизации! Без горячей воды зимой и летом, без теплого туалета, без центрального отопления, без своей работы и без любимой Клеопатры. Папулю это устраивает: толку от меня в деревне мало, скорее вред один. В прошлый свой приезд, осенний, я затеяла печь пироги. Это действо в условиях рязанской деревни — настоящий подвиг. Промучившись полдня, пока папка закручивал в банки щедрые плоды рязанской земли, я вынуждена была констатировать: кулинар из меня фиговый. Тесто объявило забастовку и категорически отказалось подходить. Даже после того, как я в сердцах швырнула в опару целую пачку прессованных дрожжей. Папуля понимающе ухмылялся в сталинские усы, но от комментариев воздерживался. Дело кончилось тем, что всю кастрюлю с погибшим, как мне казалось, тестом, я вылила в туалет. Такой, деревянный, который обычно занимает почетное место в дальней части участка. Папенька, увлеченный заготовками, уму-разуму меня научить не успел. Немного пошутив по поводу моих поварских умений, папа хряпнул стаканчик местного самогона и занялся тарелкой с молодой картошкой.
Сентябрь в тот год выдался жарким. Даже ночью температура воздуха не опускалась ниже двадцати градусов, а днем зашкаливала аж за тридцать два…
Утром из туалета сильно запахло. Причем пахло независимо от направления ветра, а на следующий день ОНО поперло со страшной силой. Как потом объяснил папка — дрожжи «взошли». Ассенизаторские машины в тех местах — редкость типа шестисотого «мерса» на Северном полюсе. То есть ассенизаторы в округе есть, но появляются они редко.
Два дня ЭТО бродило, бурлило и удобряло папкин огород. Все это время я благоразумно отсиживалась на чердаке, потому что папа со своим военным характером на расправу был скор. Он, старательно шлепая в резиновых сапогах по удобрению, виртуозно ругался матом, изредка перемежая его ласковыми словами. Они меня не впечатляли, и папенька слышал с чердака лишь мои невнятные извинения.
Гостеприимный родительский дом я покинула на третьи сутки, глубокой ночью, когда папенька, угостившись самогоном, заснул в неудобной позе. На столе, рядом с отцовским ухом, осталась записка со словами: «Папа, прости».
После этого случая фазер заявил, что будет сам меня навещать, а мое присутствие в тихой деревушке нежелательно. Точнее, оно под абсолютным запретом.
«Таких деревень мало осталось, — пояснил папенька. — Твое присутствие смертельно для них опасно. Я сам, пока есть силы, буду к тебе приезжать». Робкие мои возражения папули отмел как несущественные.
— Не спорь! — повысил командирский голос родитель, и я покорно понурилась. — Главное, чтоб у тебя всегда снотворное имелось.
— Завтра же куплю в аптеке! — с готовностью новобранца отозвалась я, на что папа с чисто рязанской прямотой возразил:
— Не-е, микстуры нам ни к чему. Мое снотворное в магазине продается.
Я намекнула фазеру на возможный ущерб здоровью от магазинного лекарства, но папа авторитетно заявил — мол, норму свою он знает и лишнего в организм не введет. После этого у меня в баре появился коньяк. Но на всякий случай я приобрела в аптеке и настоящее снотворное…
