Людмила Милевская - Почем фунт лиха

— Откуда ты знаешь?

Маруся с жалостью посмотрела на меня.

— Старушка, это мой район. Я вся здесь выросла. Соберись я совершить убийство — лучшего места и не найти. Подлец, заранее все рассчитал. Епэрэсэтэ! Марина, может, и заметила его, но пикнуть не успела. Конечно, это профессионал, епэрэсэтэ. Только с зашибенной реакцией можно поджидать человека за углом с целью всадить нож в сердце, — подбила итоги Маруся.

Я готова была задушить ее за такую бестактность, но она тут же повинилась сама.

— Прости, старушка, все время забываю. Но на-. до же все тщательно проанализировать, и, поверь мне, в таких делах я разбираюсь очень хорошо. У меня полных три года любовником был аж целый следователь МУРа. Ох, и попил же он водочки из моего буфета.

Я поняла, что нахожусь в абсолютной прострации. Если убить действительно собирались меня, то "к же мне жить теперь после всего этого? И сколько? Похищение еще куда ни шло, а убийство, вот так сразу, без всяких разговоров и объяснений, — это уже слишком. К этому я совсем не готова.

— Но почему они больше не хотят меня похищать? — с обидой и сквозь слезы спросила я.

— Передумали, — равнодушно пожала плечами Маруся.

Она уже все тщательно проанализировала, докопалась до истины, потеряла к этому интерес и теперь увлеченно ковыряла в носу, больше похожем на плюшку. Надо сказать, когда у Маруси дело доходит до носа, она забывает обо всем на свете. В такие минуты она «уплывает» в неведомые дали и действительно похожа на философа. Ну просто полностью соответствует полученному образованию да еще со степенью кандидата наук. Только философы способны так яростно ковырять в носу.

— Но почему? — уже в голос рыдала я. — Почему они не хотят меня похищать?

Маруся иногда поражала меня своей черствостью. Только нос был ей оправданием.

— Мало ли… — мямлила она, энергично орудуя пальцем. — Может, изменились обстоятельства, может, еще что… Если бы нам знать где упасть, соломки бы подстелили.

Причем тут соломка? Что мелет эта корова?

— Маруся, мне страшно, что делать? — растерянно спросила я.

— А что тут поделаешь, — скорбно развела руками она. — Сама знаешь, старушка, против киллера лекарства нет.

Я разозлилась.

— Хорошенькое дельце. Успокоила, называется. Раз так, тогда я сейчас же выйду из твоего подъезда и останусь стоять на улице одна. Пусть уж лучше убивают сразу, раз им так приспичило, чем издеваться. Я не выдержу всех этих пряток и ожиданий. Так и быть, пусть убивают сразу.

Маруся все-таки меня любит, потому что она тут же бросила свой нос и отрезвила меня.

— Сразу не получится, старушка, — заявила она. — Убийца же немедля заскочил в подворотню и сбежал через соседнюю улицу и, стало быть, не знает, что убил не тебя, а следовательно, старушка, он с чувством исполненного долга отправился домой и наверняка спит уже с чистой совестью.

— Маруся! — возопила я. — Какая совесть, какая чистая совесть? Он что, не слышал, что по тротуару топают две бабы и при этом радостно щебечут?

— Да-а, — задумчиво протянула Маруся, не без труда приподняв грудь и почесывая под ней живот, — я прямо вся не знаю.

Но, видимо, долго пребывать в незнании Маруся не могла и тут же нашла объяснение.

— Ай, да брось, — заявила она, бросая грудь на живот и почесывая уже свой сытый подбородок. — Знал, конечно, что вас двое, а какой у него выход? Убивать-то ему, старушка, приспичило ой как, а в темноте не видно кого, а нож-то один, за вторым не сбегаешь, и шансов поровну — пятьдесят на пятьдесят. Вот мужик и не спит сейчас, ворочается, гадает: ту ли он прирезал? О чем я тебе и говорила, — заключила она, считая дело решенным и вновь принимаясь за нос.

— Ты говорила, что он спите чистой совестью, — Уточнила я. — А теперь уверяешь, будто бедняга страдает от бессонницы. Может, прикажешь еще мне устроить собственные похороны, чтобы не разочаровывать болезного? — спросила я с легким чувством вины перед убийцей.

Маруся оживилась и намертво забыла про свой нос, опять превратившись в приятного собеседника.

— Слушай, старушка, а устроить твои похороны было бы неплохо. Ой, я прямо вся дрожу! Вот это выход из положения! Хочешь поспособствую? Похороны! Вот то, что нам нужно.

Я опешила.

— В каком смысле?

— В самом прямом, — заверила Маруся. — Сделаем вид, что ты умерла.

— А что это даст?

— Старушка, ты ничего не понимаешь. Раз убийца легко высчитал твой маршрут, значит, он питается информацией из очень близкого к тебе источника.

Нет, все-таки Маруся очень грамотная: как говорит, как говорит! Зря она ушла с кафедры. Кто там теперь остался?

— Оповестив всех знакомых, что ты умерла от руки бандита, мы, старушка, усыпим бдительность убийцы, а ты тем временем поживешь у меня. Епэрэ-сэтэ! — прямо-таки возликовала она. — Вот хохма будет! Я просто уже вся смеюсь, предвкушая Тоськи-но вытянутое лицо. А Тамарка с ее умной рожей? Разве ты не хочешь надурить Тамарку?

— Хочу, — честно призналась я, припоминая, что доселе мне этого ни разу не удалось.

— Вот и надурим, старушка, соглашайся.

— А что, это идея, — загорелась я.

Марусина мысль окрылила меня. Я тут же позвонила Нелли и, не считаясь с режимом Саньки, приказала ей немедленно ехать к нам. Нелли, мучимая страхами за мою жизнь, повиновалась как никогда беспрекословно, и уже через час мы втроем обсуждали детали моего захоронения.

Большую часть хлопот Маруся, как обычно не считаясь с собственными проблемами, взяла на себя. На этот раз даже я не ожидала от нее такой прыти. С помощью своего дальнего родственника, настоящего мафиози, она раздобыла напрокат очень приличный гроб. Этот же родственник, имеющий отношение ко всему, даже к ритуальным делам, помог ей договориться с кладбищенскими заправилами. За разумную сумму они разрешили моему гробу постоять у чужой свежевырытой могилы.

В общем, все было на мази, и я в который раз поняла, что с Марусей дела делать можно. Правда, денежки мои уплывали в ее руки со страшным свистом. Это наводило на мысль: еще одни такие похороны — и Маруся станет богаче меня.

Но это уже издержки, тем более что речь идет о моей жизни. Главное — Маруся храбро взялась за дело. Хотя она взялась бы за любое дело, если дело это ведет к наживе. Но, повторяю, здесь ценна Марусина храбрость, а храбрость тоже денег стоит. Даже Нелли струхнула, узнав о нашей безумной затее.

— Слушайте, старушки, — спросила она, явно передразнивая Марусю, — а нас в тюрьму не законопатят за такие дела?

На что Маруся ей бодро ответила:

— Епэрэсэтэ! Я сейчас прямо вся умру от смеха. Если некоторых не конопатят за убийство, то почему Должны конопатить за собственные похороны? Где это написано, что человек не может похоронить себя еще при жизни. Епэрэсэтэ! Да об этом только мечтать! Лично я завидую нашей старушке. Теперь все тайное станет явным! Она получила уникальную возможность узнать, кто есть кто.

Я против такой возможности не возражала, сидела на кухне, попивала кофеек с ликером, отстегивала денежки и всячески благословляла Марусю на похоронные дела.

— Ну, старушка, завтра в десять ноль-ноль, — победоносно сообщила Маруся через два дня. — Я прямо вся в нетерпении. Вынос тела состоится из твоей квартиры. Гроб уже стоит в прихожей. Соседи ходят пришибленные. Старая дева изошлась от декламации, а твой дружок Аким совсем заплыл от горя.

Старая дева — моя соседка по площадке. Она скорее чокнутая, чем нормальная. Живет одна, но всегда готова прекратить свое одиночество. Боюсь, с ее внешностью это невозможно. Постоянно ищет утешение в высоком. Не знаю, находит ли, но, говоря языком Маруси, прямо вся в поэзии. Ее страсть к поэзии нашла воплощение в одном лишь стихотворении Тагора, которым она обходится во всех случаях жизни и которое я, благодаря Старой деве, точнее, ее частой декламации, уже давно знаю наизусть.

Аким — тоже мой сосед, мужчина с разорванной в клочья душой и лицом алкоголика. На самом деле Аким является таким интеллигентом, каких я и среди старых артистов не видывала. Был, правда, у меня знакомый художник — точная копия Акима, в духовном смысле, конечно. Но спился, бедняга. И неудивительно, в нашей стране это несложно. Здесь и простые люди спиваются запросто, так что же делать интеллигентам?

Так вот, вернемся к Акиму. Его глаза постоянно излучают жуткую мировую скорбь, и мне тут же хочется поставить ему бутылку. Время от времени он приходит ко мне в гости, садится, ставит свой чемоданчик под кухонный стол и смотрит своим интеллигентным взглядом, источая эту самую скорбь, а рука моя сама собой тянется к холодильнику за водкой «Абсолют».

Выпив рюмку до дна, Аким изрекает пару умнейших фраз, типа: «Звезды не боятся, что их примут за светляков», — берет в руки свой чемоданчик, молча встает из-за стола и идет в туалет — посмотреть, все ли там исправно. А я сломя голову несусь к письменному столу записывать его откровение.