Шарль Эксбрайя - Любовь и лейкопалстырь
Фрэнсис собрался с духом.
– Мистер О'Миллой, надеюсь вы меня не забыли? Мое имя – Фрэнсис Бессетт, и я занимаю хорошее положение в фирме Лимсея и сына, экспорт -импорт…
– Вы хотите рассказать мне о своей жизни?
– Нет, мистер О'Миллой, только сказать, что я люблю вашу дочь…
– У вас хватает наглости, молодой человек!
– … и что я хотел бы на ней жениться… И поэтому, честь имею просить ее руки.
Пэтрик взглянул на Фрэнсиса круглыми г лазами и повернулся к Морин.
– Он что, пьян?
Фрэнсис обиженно возразил:
– Смею вас заверить, что я совершенно трезв, мистер О'Миллой!
– Тогда значит вы пришли, чтобы оскорбить меня?
– Простите?
– Вы пользуетесь тем, что я за решеткой и не могу свернуть вам шею за то, что вы оскорбляете меня, мою дочь и всех О'Миллой!
– Я вас не оскорбляю, я прошу руки вашей дочери!
– Англичанин!… Нет! За кого он нас принимает, Морин?
– Папа… Он любит меня…
– Это его дело, так, доченька? И даже для англичанина он не так уж плох… Ну ладно, мы достаточно пошутили,– уходите отсюда, молодой человек, и поищите других девушек для ваших чувств!
Бессетт уже собирался уйти, но Морин удержала его за руку.
– Скажите, отец, скоро кончится эта комедия?
– Комедия? Какая комедия?
– Этот парень любит меня; он пришел просить моей руки, а в ответ вы говорите только разные гадости?
– Морин, мне не нравится, как вы говорите с вашим старым отцом!
– Отец, вы должны понять одно: мне двадцать два года, Фрэнсис любит меня, а я люблю его…
– Вы лжете!
– То есть?
– Вы лжете, Морин! Никогда О'Миллой не сможет полюбить англичанина!
– Вы ошибаетесь, отец,– я люблю Фрэнсиса, и мы поженимся!
– Я никогда не дам вам на это родительского согласия!
– Тогда мы обойдемся без пего!
Удар был для Пэтрика неожиданным.
– Вы сможете ослушаться отца, Морин?
– Именно так!
– Тогда я вас прокляну! И до конца вашей жизни вы будете несчастны! Морин, дитя, возьмите себя в руки… Разве вы не видите, что это англичанин?
– Такой же, как и мама, да?
О'Миллой ждал этого удара ниже пояса с того момента, как разговор принял неприятный оборот. Он стал разыгрывать обычную слезную трагедию.
– Неужели же мои дети до конца жизни будут упрекать меня моим прошлым? Неужели же я не заслужил прощения, как следует воспитав вас?
– Нас воспитали не вы, а мамми!
– Неблагодарная! Я знал, что это случится! Я был уверен, что английская кровь вашей матери когда-нибудь отравит чистую ирландскую кровь в ком-то из вас! Для меня вы – потерянная дочь, Морин, слышите? Потерянная дочь!
Подошел стражник, привлеченный его криком.
– Успокойтесь, О'Миллой, или я отведу вас в камеру!
– Здесь я нахожусь под защитой королевы! Вы не можете допустить, чтобы меня оскорблял англичанин, которого я не в состоянии сейчас вздуть!
– Я думал, что молодая мисс – ваша дочь?
– Нет, это не дочь! У нее нет отца! Она дошла до того, что хочет выйти замуж за англичанина!
– И что же? В чем дело?
– Естественно,– вы на их стороне! Господи, дай мне силы сломать эту решетку, и клянусь: моя дочь станет вдовой еще до свадьбы!
Он бросился к решетке, яростно рыча, ухватился за нее, и надсмотрщику пришлось позвать на помощь своих сослуживцев, чтобы отвести обратно в камеру этого сумасшедшего. Все это происходило на глазах у перепуганных Фрэнсиса и Морин. Непослушная дочь только и смогла крикнуть:
– Отец! Отец! Ради Бога, успокойтесь!
Но тот, вырываясь из рук охранников, прорычал в ответ:
– Я прибью этого английского вора! Слышите, Морин? Я прибью его! Я натравлю на него ваших братьев! Дайте мне только вернуться домой!
Его увели, но голос его еще долго был слышен под сводами тюремных коридоров. Успокоился Пэтрик только в камере. Поправив одежду, он сел на кровать и взглянул на товарищей по несчастью, ожидавших объяснений. О'Миллой вздохнул и разбитым голосом произнес:
– Как трудно стареть, ребята… Даже ваши дети не хотят больше вас уважать… Если хотите знать,– мир на краю гибели…
В молчании, которое последовало за этим важным заявлением, никто не произнес ни слова, зная, что старик, начав, выскажет все до конца.
– У меня была дочь. Настоящий дар неба – вылитая я… Я думал, что проживу с ней остаток дней. И вот у меня больше нет дочери, и мне не хочется жить…
Для большей убедительности он упал на постель и уставился в потолок. Один из заключенных удивленно спросил:
– Она что, плохо себя вела, ваша дочь?
– Хуже!
– Хуже? Вы хотите сказать, что она зарабатывает на жизнь с мужчинами?
– Хуже!
Любопытный посмотрел на остальных, словно хотел спросить их мнение, затем вновь обратился к несчастному отцу:
– Она, случайно, ничего не украла?
– Если бы дело было только в этом!…
– Она… убила кого-то?
– Нет! Говорю вам,– это хуже!
В камере заговорили:
– Нет ничего хуже, чем убить кого-то: за это казнят!
Пэтрик О'Миллой вдруг неожиданно поднялся, словно черт, выпрыгнувший из бутылки.
– Нет ничего хуже?
И отчетливо произнес:
– Моя дочь хочет выйти замуж за англичанина! И сейчас она осмелилась мне это сказать!
* * *Морин и Фрэнсис зашли на Спарлинг Стрит, чтобы рассказать о плачевном исходе их предприятия. Бетти О'Миллой, которая, узнав о том, как бесновался Пэтрик, обрадовалась, что тот находится в добром здравии.
– Старый еретик! Если он так кричал, значит неплохо себя чувствует! Он спит целыми днями, а остальное время, я уверена, проводит за разговорами! Он никогда не изменится…
Но в ее ворчании было столько нежности, что Бессетту показалось, будто она вовсе не желает, чтобы ее муж переменился. Однако Морин придерживалась другого мнения, и, когда мать заговорила о том, что к словам отца все равно нужно прислушиваться, она поступила так же, как и он, впав в такую ярость, что соседи сразу же поняли, что у всех О'Миллой со здоровьем все в порядке. Высказав все, что она думала о глупом упрямстве отца, нерешительности матери, о недоброжелательности Неба, из-за которого она появилась на свет в подобной семье, она закрылась в своей комнате. Бетти подумала, что это не лучший поступок в присутствии того, кого она избрала себе в женихи. Она тихо сказала:
– Не обращайте внимания, мистер Бессетт, у Морин – золотое сердце…
Но Бессетт и так был далек от пессимистичных мыслей по этому поводу, что было заметно по его глупо-восхищенному лицу.
– Мисс О'Миллой, она еще красивей, когда сердится!
По его топу Бетти поняла, что он не шутит, и ей стало жаль Фрэнсиса. С этого момента она поняла, что он займет место среди мучеников, которые имели несчастье жениться на ирландках или выйти замуж за ирландцев. Она сочла своим долгом предупредить его об этом:
– Честно говоря, мистер Бессетт, боюсь, как бы Морин не унаследовала характер своего отца. Быть может, вы будете еще благодарны Пэтрику О'Миллой за его отказ?
– Мамми, как вам не стыдно?
Морин, конечно же подслушивавшая за дверью, внезапно появилась, словно богиня мести, и Бетти, покрасневшая, как вишня, не смогла скрыть смущения. Бессетт, чтобы избежать ненужной сцены, предложил Морин проводить ее до ресторана, где она работала. Она согласилась и, поцеловав Бетти, ушла с женихом. Глядя в окно на удалявшуюся пару, Бетти размышляла о том, что на свете все-таки существуют мужчины и женщины, рожденные для того, чтобы стать жертвами.
ГЛАВА 8
Фрэнсису было нелегко расстаться с Морин. У ресторана "Герб Дублина", где ее смена начиналась в шесть часов, он заявил ей, что придет к закрытию, чтобы проводить ее домой. Пожав друг другу руки, что было похоже скорей на ласку, чем на рукопожатие, они расстались. С радостным сердцем Фрэнсис отправился бродить по близлежащим кварталам, прося у Бога, чтобы время двигалось вперед, как можно скорей. Но в восемь вечера он все же не выдержал и вернулся в "Герб Дублина", сочтя, что нет никаких препятствий тому, чтобы именно там поесть. Морин была так поражена его неожиданным появлением, что ошиблась и подала взбитые сливки джентльмену, заказавшему жаркое из баранины, которое она, в свою очередь, сунула под нос даме, заказавшей эти самые сливки для достойного завершения своего ужина. Посыпались замечания, за ними последовали извинения, и патрон, удивившись, что Морин не огрызается, подумал, что ирландку либо подменили, либо она заболела…
Бессетт сел за стол рядом с господином, представлявшим собой классический тип старого холостяка, мелочного и недоверчивого, который ковырялся в тарелке, словно хотел найти в ней материальное доказательство того, что его хотят отравить. Но у Фрэнсиса было слишком хорошее настроение, чтобы обращать внимание на мрачный вид этого джентльмена. Преисполненный радости он вступил в разговор:
