Саша Антонова - Несерьезные размышления о жизни
Мы вышли к обрыву. Между крутых глинистых берегов сочился безымянный ручеек. Тишина стояла такая, как будто мы забрались в самое сердце тайги, и следы человечества можно обнаружить лишь на другой стороне планеты. Наш проводник остановился у ствола сосны, который соединял два обрывистых берега импровизированным мостом.
— Ну, что, Сусанин. Куда ты нас привел? — спросил Федор.
Гоша подобрал язык и осторожно ступил на поваленное дерево. По неустойчивому мостику мы гуськом перебрались на другую сторону обрыва и опять углубились в чащу. Однако шли недолго. Гоша остановился у каменной пирамиды. Среди густого, дикого леса какому-то шутнику пришла в голову оригинальная мысль сложить из крупных булыжников небольшой холм. Судя по всему, российский Стоунхендж стоял здесь уже давно. Камни поросли мхом, в щелях произрастали кривые деревца.
Каменная плита, напоминающая своими размерами надгробие, прикрывала лаз внутрь сооружения. На ее поверхности были выбиты какие-то значки. Мы с Федором посовещались и решили, что это старославянская вязь. Нам удалось расшифровать только несколько слов: «…во тьме ночь… луне…». Остальные буквы стерлись от времени до такой степени, что их было не узнать.
Федор использовал трость как рычаг, и с ее помощью отвалил плиту. Я изо всех сил старалась ему помочь, но только мешалась под ногами. Под плитой скрывалась нора, из которой пахнуло сыростью.
Азарт кладоискательства затуманил наши мозги, и мы уже ни о чем другом не могли думать, как о тайне, которая только что коснулась нас своим крылом. Федор первым спрыгнул вниз и помог мне спуститься в сырую темень. Дыра вела куда-то под холм. Мы двинулись по узкому лазу, согнувшись в три погибели. Однако сделали лишь шагов пять, и очутились на ровной площадке. Свет из отверстия почти не доставал до этого места. Наши глаза привыкли к полутьме, и мы увидели землянку.
Точнее, часть землянки, так как в трех шагах от нас свод потолка обрушился в давние времена и завалил остальную часть помещения. Пол землянки устилала прелая солома, валялись обломки досок, саперная лопата и огарок свечи. Вдоль левой стены виднелись наваленные кучей черепа и кости, явно человеческой принадлежности. Прямо перед нами в земляном завале была выкопана ниша. Из смеси земли и камней торчали обрывки дубленой кожи. А чуть правее, на деревянном чурбачке стоял чугунок. Примерно до половины чугунок наполняли самородки, вымазанные в глине.
Федор ковырнул тростью землю в нише. Кусок земляной стены упал, разломился, и на соломе остались лежать самородки, обрывки кожи и комья земли.
В сыром холодном подземелье совершенно нечем было дышать. Черные стены давили многопудовой тяжестью. Белые черепа скалились из темноты. Зубы у меня уже давно выбивали дробь, а руки и ноги обледенели. И непонятно было: от холода это или от страха. Я обхватила Федора и героически старалась подавить дрожь в коленях. Он прижал меня одной рукой, а второй хотел зачерпнуть самородки из чугунка.
— Не делай этого, — прошелестела я, охваченная суеверным ужасом.
Он послушно отвел руку, и в этот момент до нас долетел отчаянный собачий лай. В три прыжка мы выбрались наружу и остановились, ослепленные светом. Федор первым обрел зрение и поволок меня за руку в ту сторону, откуда доносился Гошин призыв о помощи.
Мы выбежали к поваленному дереву и остановились у обрыва. Гоша грозно лаял и топорщил загривок, охраняя наш берег. А по бревну двигался в нашу сторону Божий человек. Он был уже почти на середине. Увидев нас, он издал звериный рев, воздел пудовые кулаки и попытался ускорить движение. Неуклюжее тело качнулось вбок. Секунду он балансировал на поваленной сосне, взмахивая длинными руками, как ворон крыльями, но не удержался и обвалился вниз.
Гоша замолчал на половине фразы, и нас обступила звенящая тишина. Мы сделали шаг к обрыву.
Тело Божьего человека бесформенной кучей лежало поперек ручейка. Вода перекатывалась через могучие плечи и шевелила его черную спецовку. Голова монстра покоилась на булыжнике. Светлые глаза удивленно смотрели в небесную даль. Душа его, судя по всему, уже отлетела в райские кущи.
— Его нельзя здесь оставлять. Дикие звери обгладают, — пришел в себя Федор.
Он усадил меня под березку, а сам развил бурную деятельность. Ниже по течению, он обнаружил пологий берег, принес тело из оврага и с большим трудом спустил его в лаз. Вход в землянку Федор закрыл надгробьем и навалил сверху еще камней. Потом он опять спустился к ручью и долго фыркал там, отмываясь от глины.
— Все. Вставай, Полина, домой надо возвращаться, — поднял меня Федор из-под березы, где я все время просидела, безучастно наблюдая за его действиями.
Тут, наконец, во мне что-то щелкнуло, открылись кингстоны, и я уткнулась ему в грудь, совершенно неприлично рыдая и размазывая слезы по щекам. Федор, как и все мужчины, растерялся при виде такого водопада, и не знал, что со мной делать.
— Девочка моя, это я виноват. Не надо было пускать тебя сюда. Теперь уже ничего не поделаешь. Видно, на роду ему было так написано. От судьбы не уйдешь…
Судьба следует за тобой неслышной тенью, скользит рядом дуновением ветра. Куда ты, туда и она. Ты можешь нежиться на солнышке, прогуливаться на поводке или облаивать соседского кота, а судьба дышит тебе в холку и сверяется со своей вселенской книгой: пришел твой черед или нет?
Колесо фортуны крутится в небесном механизме, отмеривая твою долю счастья. Крупинки прожитых дней падают на дно гигантских песочных часов. Шестеренки совершённых поступков и нереализованных помыслов вращаются в плоскости прозрачной Бесконечности, сцепляются зубцами в последовательности, известной только Творцу. Все связано в едином движении, будущее предопределено прошлым.
И вот уже кулачковая передача фатума совершила роковой поворот, сдвинулся поршень кармы, и душа твоя возвращается в первоначальное состояние — в Ничто.
Глава 13
Обратная дорога не оставила у меня никаких воспоминаний. Кажется, мы шли очень медленно. Федор иногда нес меня на руках, потому что я без конца спотыкалась. У меня было единственное желание: забраться под душ, смыть с себя все воспоминания, а потом свернуться под одеялом в позе эмбриона и ни о чем не думать.
Солнце уже висело над самым домом, когда мы добрались до нашего дворянского гнезда. Я опять по привычке сунулась в светелку, но Федор придал мне нужное направление и напомнил, что мы переехали.
Я долго стояла под струями воды, пытаясь унять внутреннюю дрожь и избавиться от горького осадка на дне души. Выходит, дядя Осип был прав: Божий человек нашел разбойничий склад награбленного добра. Отец Митрофаний, скорее всего, не знал о местонахождении пещеры Али-Бабы, иначе он бы быстро все вывез оттуда. Он, наверняка, надеялся, что убогий паренек покажет ему захоронку, поэтому и подкармливал… Боже мой! Что я наделала?! Своими попытками выяснить, что известно батюшке о пароле, я навела его на мысль, будто знаю, где находится золотая жила. Теперь он попытается устранить своего конкурента, то есть меня!.. Да, но все-таки, причем здесь пароль?!
А вдруг Влад имел в виду нечто совсем другое? Что, если пароль и золотые самородки не связаны между собой?
— Лизавета Петровна, — постучала в дверь Глаша и прервала мои рассуждения на самом интересном месте. — Ужинать пора. Эмма Францевна просят в парадную гостиную. Гости у нас.
Я надела вельветовые брючки и все тот же трикотажный топ, полоску ткани на двух тоненьких бретельках. Такой наряд должен убедить Владимира, что я все-таки женщина, а не мужчина.
В парадной гостиной собралось изысканное общество. Эмма Францевна в изумительном платье времен НЭПа из крепдешина болотного цвета и с ниткой белого жемчуга до колен. Ариадна — в черном платье удивительной простоты и изящества. Ее роскошные волосы были уложены на затылке с греческой непринужденностью, прическу украшало перо белой цапли. Отец Митрофаний — в новой рясе и с крестом внушительных размеров филигранной работы на груди. Федор — в джинсах и голубой рубашке с коротким рукавом. Голубой цвет удивительно шел ему. Я заметила, что трости при нем не было. И, наконец, Влад — в белом легком костюме, который идеально сидел на нем. Он был похож на принца из сказки.
Все общество расположилось двумя группками. Ариадна и отец Митрофаний вели неторопливую беседу в мирных тонах, стоя у венецианского зеркала. Эмма Францевна восседала в кресле в стиле рококо, улыбалась и поигрывала лорнетом. Рядом с ней стояли Влад и Федор. Они держали в руках рюмки с вином и над чем-то смеялись в полной гармонии.
Я скользнула за кресло бабушки и встала в позу скромности. Осторожный взгляд в сторону отца Митрофания прибавил мне оптимизма. Батюшка внимал словам Ариадны, зачарованно глядя на перо в ее прическе.
