Ирина Павская - Мужчина-вамп
— Такие тоже… тоже бывают. На любителя, конечно. Но таких здесь нет. Здесь заведение пристойное.
Мы отхохотались и неожиданно затихли. Словно больше не о чем было говорить. Жизнь в зале тем не менее шла своим чередом. Даже Подлубняк и рыжеватый паренек еще сидели за своим столиком, пили коньяк и о чем-то интимно, как мне казалось, беседовали. А мне уже хотелось уйти. Мой собеседник, очевидно, почувствовал это, подозвал официанта:
— Рассчитайте, пожалуйста, мы уходим.
Все-таки чего у Валевича не отнять, так это сверхъестественного чутья. И тогда, давно, в первый момент нашего знакомства, он тоже сразу почувствовал, что понравился мне. Хотя и ситуация была совершенно неподходящая. Одним словом, сложно его обмануть, сложно. Поэтому нечего мне бояться. Проводит до дома, вежливо простится — и все! Чувствует, умница, что сегодняшняя история как-то нехорошо меня переволновала. Если и возобновлять отношения, то не теперь. Это точно!
Все так и вышло. Мы прогулялись по ночному городу, болтая о каких-то пустяках, о моих кошках, о наших общих знакомых, о чем-то совершенно необязательном. И совсем не касались моего нелепого ресторанного расследования. А потом спокойно расстались у подъезда. Слишком спокойно. Я ведь тоже кое-что про Бориса уже научилась понимать. Не думаю, что сегодня был лучший вечер в его жизни.
А я-то, я-то какова! Что за неожиданные эмоции! Сочинила для Раисы сказку про свои нежные чувства к Подлубняку и — на тебе! — незаметно сама попала под его обаяние. Вспоминался твердый взгляд его карих глаз, властные интонации голоса, почти болезненная фетишизация комнаты Киры — и вдруг какой-то глупенький клубный рыжий мальчик. Нет, тут явно что-то не то, упрямо подумала я в который раз. Не понимаю, не могу понять.
Как там пел «Вертинский» из «Арамиса»? «Теперь туда войдет любой». Или все-таки не любой?
* * *С утра позвонила Раиса. По ее расстроенному голосу я сразу поняла — что-то случилось. Наверное, работяги перепутали колер или запороли настил паркета. Но оказалось все гораздо, гораздо хуже. Честно говоря, просто отвратительно! Настолько отвратительно, что у меня заныло сердце. Умерла Джина. Не поворачивался язык сказать «сдохла» по поводу этой ласковой, безобидной собаки. Причем умерла не от какой-нибудь зловредной собачьей инфекции. Тут как раз все было в порядке — прививки, регулярная профилактика. Элементарно чем-то отравилась. Надо же — совершенно домашняя собака, и вот… Наверное, Людмила Семеновна недоглядела на прогулке, щенок и слопал с земли что-нибудь постороннее. Вот и Подлубняк, судя по всему, так же решил и немедленно уволил домработницу.
Это была вторая плохая новость. Я успела привязаться к заботливой, добросердечной женщине. И потом, представляю, каково ей сейчас. Она проработала в семье Алексея Михайловича лет пятнадцать или около того. Такое долгое общение на бытовом уровне играет с людьми злую шутку. Особенно с такими бесхитростными, как Людмила Семеновна. Даже я чувствовала — она считает себя не прислугой, а почти родственницей. В самом душевном смысле этого слова. И вот, пожалуйста! Выбрасывают за порог без суда и следствия, по одному лишь подозрению. Понятно, что хозяин вышел из себя. Шарпейчик был единственным существом в огромной квартире, вызывавшим у Алексея Михайловича теплые человеческие чувства, натуральные и, между прочим, взаимные.
Что-то моего интересанта прямо преследуют личные потери. Даже подозрительно. Видать, на черную полосу выскочил. Судьба, она ведь деньги в кошельке клиента не считает. У нее своя арифметика. Кроме того, все произошедшее осложнило и нашу с Раей работу. Помявшись, она объяснила, что просит меня теперь проводить больше времени в квартире Подлубняка. И уже не по причине установки более тесных личных контактов с заказчиком, а из соображений элементарного надзора, который до сего момента мало-мальски обеспечивала Людмила Семеновна. В голосе Раисы зазвучали откровенно просительные нотки, которые в результате обернулись обещанием поделиться со мной гонораром. Выходило, что теперь не она делала мне одолжение, а я ей. Разумеется, я согласилась и великодушно пресекла все намеки на гонорар. Вот уж, нет худа без добра. Оставшись одна на вверенной мне территории, я получала определенную оперативную свободу, которую, как ни крути, до этого ограничивали хотя и беззлобные, но внимательные взгляды домоправительницы. Не тронутая реконструкцией спальня Киры манила меня так же сильно, как, наверное, манила потайная дворцовая дверь очередную жену Синей Бороды. И, возможно, с таким же успехом.
Но первые полдня результата не дали. Во-первых, я не учла, что присутствие рабочих тоже сильно затормозит мою поисковую деятельность. В самом деле, не могла же я начать копошиться в запретной комнате, в то время как кто-нибудь из тружеников беспрестанно слоняется по квартире то в туалет, то покурить, то просто задать мне дурацкий вопрос личного характера. Все попытки настроить моих подопечных на волну трудового героизма, как это лихо получалось у Раи, позорно проваливались. Явно не хватало словарного запаса и ее сокрушительной энергии. Наконец, наступило время обеда. Поняв мою очевидную слабину в вопросах руководства и, как водится, обнаглев от этого знания, специалисты ремонта и евродизайна решили подойти к заслуженному перерыву в работе максимально творчески. Бригадир Толик решительно выдвинулся на передовую позицию и, ободряемый взглядами молчаливых соратников, сказал с некоторым вызовом:
— У нас тут… это… день рождения сегодня.
Я придала своей физиономии оживленную сердечность:
— У кого?
Толик на мгновение растерялся. Чувствовалась некоторая непроработанность версии. Но многолетний опыт взял свое:
— А… это… у Семена Герасимовича. Да, у Герасимовича! — сказал он уже более твердо и с видимым облегчением.
Семен Герасимович испуганно кивнул и шмыгнул носом.
Я внутренне развеселилась, но виду не подала:
— Ребята, что же вы не предупредили! Я бы подарок приготовила, чай с тортом.
Такого поворота мужики явно не ожидали и заметно сконфузились ввиду моей кажущейся доверчивой наивности и обезоруживающего простодушия.
— Не, какой подарок! — забормотал неожиданный виновник торжества и даже руками замахал.
Тут бригадир опять взял инициативу в свои руки:
— Мы — народ простой. Подарки, тортики — это у нас не принято. А вот если бы вы разрешили нам отлучиться с объекта часа на два, ну, посидеть там. По чуть-чуть, одним словом…
Его товарищи одобрительно загудели, выражая всем видом рабочую простоту и пролетарскую честность.
Я не знала, на что решиться. С одной стороны, уровень их «по чуть-чуть» мне был незнаком. А если это закончится полным срывом работы? И что скажет Раиса? Зато, с другой стороны, у меня появился прекрасный шанс остаться в квартире одной, по крайней мере до их возвращения с обеда. Эх, была не была!
— Толя, — пролепетала я проникновенным голосом. — Праздник — это святое. Лично я ничего против не имею. Но вечером придет Рая. И если к тому времени ситуация выйдет из-под контроля… ну, вы меня понимаете? Придется сказать, что инициатором были именно вы, со всеми, так сказать, вытекающими… — закончила я твердо и безжалостно.
Для моих подопечных это было лучше, чем ничего. Конечно, я оказалась не полной тюхой, как мечтали строители. Но и не мегерой. А потому меня клятвенно заверили, что все будет тип-топ, и радостная стайка, сменив заляпанные обойным клеем комбинезоны на рубахи, растворилась в бесконечных просторах городских улиц. Сроком на два часа, как и условились.
В пустой квартире вдруг установилась неожиданная тишина, так, что мне даже стало немного жутковато. Не повизгивала Джина, гоняясь за любимым мячиком, не гремела на кухне кастрюлями Людмила Семеновна, не обменивались ласковыми замечаниями ремонтники по поводу упавшей кому-то на ногу стремянки. Ти-ши-на. Я прошлась по бесконечной жилплощади господина Подлубняка, старательно заглядывая в каждое помещение. Ничего интересного, кроме следов строительного разгрома. Раза два благополучно миновала прикрытую дверь комнаты Киры и, наконец, решилась. Потянула тяжелую фасонистую ручку и скользнула в образовавшуюся щель. Авось пронесет. Прихожая далеко, успею выскочить, если услышу чье-то возвращение. И потом, я же не воришка какая-нибудь.
Если в комнате с балдахином и не меняли ничего, то прибирали — это точно. Пыли нигде нет, флакончики выстроены в строгом порядке и даже по размеру, мягкие игрушки покорно сидят на кровати, как солдаты на плацу перед генералом. Наверное, когда была жива хозяйка комнаты, вряд ли здесь соблюдалась подобная стерильность. Кажется, что даже в мое первое посещение внутри этой золотой бонбоньерки наблюдалось больше жизни. Все понятно. Людмила Семеновна постаралась перед своим окончательным уходом. Я живо представила, как вылизывала она в последний раз свои рабочие угодья, роняя горькие слезы, словно воплощенный укор жестокому хозяину. Как говорится, исполнила долг до конца и даже тщательней, чем обычно. Наверное, и бумажки все, на ее взгляд ненужные, выбросила. Ах, Людмила Семеновна, Людмила Семеновна! Ну, к чему такое рвение! И что тут теперь найдешь? Собственно, в спальне и мебели-то было немного, так, разные бесполезные финтифлюшки. Я без особой надежды выдвинула ящички изящного туалетного столика. Салфетки, журнал мод, маникюрный набор с какими-то сложными пилками и щипчиками, я таких сроду и не видела и предназначения-то их не понимаю. Наверное, недешевый. Но ни одной книги, ни одного письма. Очевидно, бедняжка Кира не злоупотребляла духовной жизнью. От нечего делать я вынула журнал и принялась его листать. Элитный, роскошный, он тем не менее уже слегка устарел. Весенняя коллекция одежды. Хотя что значит — устарел! Это он для Киры и ей подобных девочек устарел, а для меня он вообще существовал вне времени, как существует вне времени манускрипт на незнакомом языке. Ты же, вглядываясь в непонятные закорючки, не понимаешь — древняя это письменность или современная. Но тем не менее я с умным видом отслеживала модные тенденции прошлой весны. Дойдя до кожаных мотивов в деловой одежде, я наткнулась на листок, вложенный между глянцевыми страницами журнала. Обычный листок, на котором девичья рука нарисовала небольшие модельки каких-то платьев и юбочек. Знаете, так бывает: смотрит женщина журнал мод, берет листок и начинает набрасывать будущий наряд, кое-что изменяя и фантазируя. Передо мной были именно такие наброски, незатейливые, схематичные. Один рисунок показался, очевидно, художнице неудачным, и она от нечего делать пририсовала к костюму голову, несуразно большую и карикатурную. Так, как рисуют принцесс маленькие девочки. Причем плохих, злых принцесс. Вокруг нарисованной головы вились спутанные кудри, рот перекосился набок. Да, художница не любила свою модель, это заметно. Вдобавок голова была решительно перечеркнута крест-накрест. Но самое главное… Самым главным было то, что под рисунком имелась надпись «Мальвина». Что?! Опять таинственная кукла… Да, такую Мальвину, как на этой картинке, чувствительный Пьеро, пожалуй, не полюбил бы. В нашей школе, насколько я помню, под такими рисунками неизвестных авторов подписывали что-то вроде «Любка — дура», а иногда и что-нибудь похлеще. Например, «химоза чокнутая», имея в виду всеми нелюбимую учительницу химии. И втихаря пускали по партам.
