Варвара Клюева - О мертвых — ни слова

— Я понимаю: глупо надеяться, что вы способны хоть на минуту отвлечься от своей мышиной возни, но, может быть, кто-то все же дал себе труд подумать о деле? И если чудо свершилось, то не соблаговолите ли вы поделиться своими гениальными идеями?

Мы с Генрихом на выпад не отреагировали. Я продолжала вяло размазывать масло по ломтям нарезанного для тостов хлеба, Генрих расставлял посуду. Зато Прошка, взбивавший смесь для омлета, прервал свое занятие и радостно кинулся в драку:

— А что, собственных гениальных идей тебе родить не удалось? То-то же! Теперь мне понятна природа твоих вечных к нам придирок. Обычная зависть посредственности к личностям незаурядным.

— До сих пор твоя незаурядность проявлялась только в неумеренном обжорстве и склочности, — невозмутимо парировал Марк. — Сомневаюсь, что со вчерашнего дня положение вещей изменилось, но чего не бывает! Ты уже готов потрясти нас своей мудростью? Тогда приступай, только говори по делу.

— Я пришел к выводу, что меня и Генриха из числа подозреваемых можно исключить, — изрек Прошка. — Меня — понятно почему, а Генриха потому, что он рисковал лишиться новой квартиры. Зачем ему подкладывать самому себе свинью?

— Если это все, что ухитрился выдать твой жалкий умишко, то ты еще глупее, чем я думал, — вынес свой приговор Марк и движением ладони пресек Прошкин протест. — Занимайся уж лучше омлетом, мыслитель. А ты, Генрих, что скажешь?

Генрих поскреб в затылке.

— Я не думаю, что это убийство. Вспомни, как всех ошеломил приход Мефодия. Мы, наверное, полчаса не могли опомниться.

Мысленно вернувшись в прошлую пятницу, я вынуждена была признать правоту Генриха. Те полчаса застолья были похожи на пиршество Лотовых жен после известного эпизода с подглядыванием. Оцепенение охватило всех, даже Лёнича, который почуял неладное и догадался, какую он допустил чудовищную ошибку. Правда, оцепенение Лёнича ничего не доказывает. Ведь он-то знал, что приведет Мефодия, а значит, мог планировать убийство…

— По-твоему, это несчастный случай? — осведомился Марк, не скрывая сарказма. — Мефодий по ошибке прихватил с собой бутылку, в которой с неведомой целью хранил атропин? Или виноделы шутки ради разбавили портвейн отравой?

— А что? — встрял Прошка. — Кто знает этих винобракоделов? Вдруг у них такое специфическое чувство юмора?

— Уймись! — рявкнул Марк. — Ты уже показал себя во всей красе.

— Я понимаю, что несчастный случай маловероятен, — признал Генрих. — Но Мефодий мог сам…

— Ерунда! В первую очередь Мефодий отличался от нормальных людей тем, что патологически не умел притворяться. Отсюда и его хамство, и пресловутая склонность лезть на рожон, и тупая прямолинейность, и простодушие. Припомните хоть один случай, когда Мефодий сказал бы не то, что думает! — Не сумев выполнить это распоряжение, мы дружно покачали головами. — И ты, Генрих, полагаешь, будто он мог прийти к тебе, чтобы покончить с собой, и при этом предрекать нам смерть от зависти к его грядущему величию? Мефодий, который прост, как инфузория?

— Был прост, — мрачно поправил его Генрих. — Да, такое трудно себе представить, но ведь самоубийство — акт исключительный. Человек, готовый наложить на себя руки, и должен вести себя необычно.

— По-моему, Мефодий вел себя в высшей степени обычно, — снова встрял Прошка. — Я, во всяком случае, отклонений от нормы не заметил. Он еще с первого курса, приходя на пирушку, быстро заглатывал бутылку «Кавказа», громогласно прославлял свой гений и падал под стол. Стереотип. Разве что в последний раз он обильнее поливал кое-кого из собутыльников презрением.

— А ты что молчишь, Варвара? — Марк повернулся ко мне. — Или ты по-прежнему изображаешь сфинкса?

— Я тоже не верю в версию самоубийства, если ты об этом. Во всяком случае, обсуждать ее сейчас бесполезно. Подтвердить или опровергнуть наши домыслы может один Лёнич. Только он общался с Мефодием последние недели и знает, какое у покойного было настроение. — Я на минутку прервала свою речь, чтобы подставить Прошке тарелку и передать ему доску с хлебом для тостов. Прошка наделил всех омлетом, снова поставил сковороду на огонь, разложил на ней кусочки хлеба с сыром и протиснулся за стол. Я подождала, пока он усядется, и продолжала:

— Но даже если Лёнич подтвердит, что Мефодий пребывал в угнетенном состоянии духа и поговаривал о бессмысленности бытия, это все равно не будет доказательством самоубийства. Ни для милиции, ни для нас. На слова Лёнича полностью полагаться нельзя. Для него, в отличие от остальных, визит Мефодия к Генриху не был неожиданностью.

— Что ты, Варька! — испугался Генрих. — Разве можно подозревать Лёнича в…

— А почему нет? — перебил его Марк. — Великович — самый замкнутый человек из всей этой компании. Что мы, в сущности, о нем знаем, кроме того, что он прекрасно воспитан, замечательно играет в шахматы и любит семью? Кстати, как раз любовь к семье и могла толкнуть его на убийство.

— Совсем не исключено, — подхватил Прошка. — Помнишь, Генрих, как он просил тебя оставить у себя Мефодия — хотя бы на ночь? «Я, — говорит, — не помню, когда с женой в последний раз нормально разговаривал». Вот тебе и мотив. Если Великович на свою супругу дышать боится, ссора с ней для него — катастрофа. А какая женщина потерпит в своем доме Мефодия?

— Между прочим, в свете дальнейших событий просьба оставить Мефодия выглядит очень подозрительно, — добавил Марк. — Как и то, что Великович напился, — наверное, впервые в жизни.

Мне не понравилось проворство, с которым они плели удавку на кроткого Лёнича.

— Эй, вы! Не очень-то расходитесь, — охладила я их прокурорский пыл. — Человек, любящий семью, едва ли захочет, чтобы его дети на вопрос: «Где ваш папа?» — отвечали: «В тюрьме».

— Да! — оживился Генрих. — И потом, не думаете же вы, что Лёничу было проще убить Мефодия, чем выставить из дома?

— Кто знает? — глубокомысленно изрек Прошка. — Правила хорошего тона относительно убийства ничего не говорят, а выгонять гостя запрещают. Великович — человек вежливый.

— Пусть даже это и так, остается еще одно возражение, — сказала я. — Лёнич умен — надеюсь, с этим никто не спорит? Он хороший шахматист и умеет просчитывать варианты. Предположим, он решил убить Мефодия и для этого зазвал его на вечеринку к Генриху. Разве не разумно было с его стороны предупредить о приходе Мефодия хотя бы за пару часов? Он ведь должен был понимать, что наше неведение делает его подозреваемым номер один?

— Вот она, женская непоследовательность! — воскликнул Прошка. — Сначала ты наговариваешь на человека, а через минуту с пеной у рта его защищаешь. Поздно, мадам Плевако! Против фактов не попрешь: никто, кроме Великовича, не мог предвидеть присутствия жертвы на пьянке, а значит, и замышлять убийство. Ну разве что убийца таскал с собой яд постоянно в надежде…

— Варька, когда наша электричка? — перебил его Марк, посмотрев на часы.

— В десять двенадцать. До Белорусского ехать минут сорок.

— Да? Поздравляю! Мы должны были выйти три минуты назад.

После бодрящей пробежки, совмещенной с не менее бодрящей перебранкой, мы вскочили в закрывающиеся двери последнего вагона электрички. Многочисленные попутчики лишили нас возможности продолжить прерванное обсуждение, зато дали возможность переварить уже сказанное.

"Допустим, это не самоубийство, — размышляла я. — Допустим, Великович не виновен. Кто еще мог угадать, что Мефодий заявится к Генриху? Да, пожалуй, любой, кроме нас пятерых. Мы определенно знали: Генрих никогда не пригласит Мефодия из-за Марка, у которого при одном упоминании этого имени портилось настроение. Остальные же, зная о гостеприимстве Генриха, вполне могли предположить, что Мефодий будет в числе приглашенных. За исключением Сержа. Мы все, не считая Марка, поддерживали с ним приятельские отношения и не раз выслушивали его жалобы на Мефодия, пока их сотрудничество не приказало долго жить. А в утешение пересказывали ему свои злоключения с тем же героем. Вряд ли после этих рассказов Серж надеялся встретить у Генриха всеобщего мучителя.

А Глыба и Гусь? С ними мы почти не общались. С одной стороны, эти двое были не в курсе наших проблем с Мефодием, но с другой — вообще не знали, что Генрих поддерживает с ним отношения. В годы нашей учебы их ничто не связывало. Только благодаря Прошке, который на пятом курсе поленился самостоятельно написать дипломную программу и попал к Мефодию в должники, Марк, а за ним и Генрих, и Леша были вынуждены взять на себя заботу о бездомном гении. Если Глыба и Мищенко об этом не знали, они никак не могли ожидать, что Генрих позовет Мефодия, а если знали — тем более".

Я поняла, что зашла в тупик, и решила попробовать иной путь. А если убийца знал, у кого живет Мефодий? Естественно было предположить, что Генрих пригласит на новоселье Великовича — он работает в том же институте. Так же естественно допустить, что Лёнич расскажет о приглашении живущему у него Мефодию, а тот захочет увидеться с бывшими соучениками и напросится в гости. Допущений, конечно, многовато, но все они логичны. Итак, нужно выяснить, кто знал о том, что Мефодий поселился у Великовича.