Элизабет Питерс - Напиши мне про любовь
Проворно перебравшись через хлипкую загородку, она засеменила к возвышению, где музыканты с похвальным усердием продолжали наяривать «Это любовь, любовь, любовь!». Макс увел Валентайн. Джо, нагло игнорируя генеральский приказ, заботливо проталкивал Сьюзен сквозь толпу. Лори, прервав поединок с Джеймсом, устремилась следом за Валери Валентайн. Тяжело дыша, Джеймс обессиленно опустился в кресло. А Жаклин с ужасом поймала себя на том, что проникновенно вторит квартету:
— "Когда сердце твое замирает в груди..."
Она умолкла. За решеткой из роз вновь показался знакомый парик, однако на сей раз не исчез, когда Жаклин приблизилась.
— Давно ты здесь?
— Я все видела. — Зубы Джин выбивали нервную дробь. — О боже, боже... Что же теперь будет?
— Откуда мне знать? На твоем месте я бы отсюда слиняла.
— Пойдем со мной. — Дрожащая рука протянулась к ней сквозь просвет в решетке.
— Не сейчас. Поговорим позже.
Душещипательная мелодия прервалась, и зазвучал воркующий голос тетушки Хэтти:
— Дорогие друзья. Мне ужасно не хотелось бы омрачать нашу радостную встречу...
Джин испарилась. Отряд официантов ворвался в пасторальный загон и рьяно принялся наводить порядок. Столик вновь поставили на ножки, непочатые бутылки вина выстроили аккуратной батареей, а грязные бокалы убрали. Один из официантов, опустившись на колени, вытирал разлившееся вино, другой сметал в мусорное ведро осколки. Должно быть, кто-то раздавил один или несколько бокалов — ведь Жаклин отчетливо помнила, как они подпрыгивали на резиновом полу, целые и невредимые.
Главное — поспешить. Нагнувшись, она подхватила блестящий осколок чуть ли не из-под веника — осторожно, чтобы не пролить те несколько капель жидкости, что сохранились в его изгибе. Затем подскочила к человеку, вытиравшему пол:
— Это я заберу с собой! — И выхватила у него тряпку.
Ошарашенный официант безмолвно повиновался.
Зажав под мышкой микроскопическую лиловую сумочку, Жаклин огляделась в поисках помощи. Поделом ей, надо было брать свою обычную торбу.
Все, кроме Джеймса, ушли. Жаклин решительно двинулась к нему, и профессор неохотно оторвался от созерцания распоротого шва на плече своего пиджака.
— Возьми-ка! — распорядилась она. — Да нет же! Вот это. Какой же ты бестолковый, Джеймс! Да что с тобой?
Джеймс, галстук которого сбился куда-то под ухо, а седая шевелюра напоминала раскуроченное воронье гнездо, был слишком зол, чтобы говорить, даже если бы Жаклин предоставила ему такую возможность.
— Возьми мою сумку, — велела она. — Вытащи у меня из-под локтя. Открой. Достань платок. Разверни его... Вот так.
От мощного аромата фиалковой туалетной воды, исходившего от платка, нос Джеймса задергался, как у кролика.
— Не стану спрашивать, что у тебя на уме, — буркнул он. — Даже не собираюсь.
Жаклин положила осколок хрусталя на платок, кружевные края которого были расшиты лиловыми цветочками. Заляпанная вином тряпка отправилась в полиэтиленовый мешок для мусора, реквизированный с тележки уборщиков.
— Спасибо, Джеймс.
— Я не намерен спрашивать, что ты задумала, — повторил он.
— А зачем спрашивать? Человек твоего недюжинного ума...
— Ты уже уходишь или соберешь еще немножко мусора?
— Джеймс, мы не можем уйти. Скоро сюда явится полиция.
— Полиция? О боже, только этого не хватало. Пошли.
К ним подскочил один из официантов с сумкой в руках:
— Простите, мадам, это ваше?
Невнятно поблагодарив, Жаклин перебросила сумку через плечо и продолжила:
— Нам не следует уходить. Полицейские захотят опросить свидетелей.
— Но все остальные ушли, — возразил Джеймс.
— Тем более. Мы должны исполнить свой долг.
— Черт, какая же ты противная, когда фарисействуешь! Так ты идешь со мной или нет?
— Нет.
Джеймс с достоинством удалился. Жаклин поправила сумку на плече — и тут вдруг ее осенило: это же сумка Дюбретты. Поспешно и — как она от души надеялась — незаметно Жаклин смешалась с толпой удалявшихся гостей, отыскала в уголке вестибюля свободный диванчик, присела и выпотрошила сумку.
Собрал ли официант все ее рассыпанное содержимое, Жаклин не знала, но полагала, что собрал: слишком уж долго он ползал по ковру. М-да, а барахла в сумке Дюбретты не меньше, чем в ее собственной. Внушительная куча пожитков была обильно посыпана табаком. Старательно отряхивая каждый предмет, Жаклин укладывала их обратно в сумку. Салфетки, расческа, губная помада, компакт-пудра, ключи, сигареты, спички, бумажник, кошелек с мелочью, письма и счета, чековая книжка, декоративный букет (смятый и увядший), тюбик зубной пасты...
— Хм, — вырвалось у Жаклин.
Вернув на место большую часть причиндалов, она отложила те несколько, что требовали более тщательного осмотра. В бумажнике нашлось с десяток купюр (пересчитать Жаклин не потрудилась), пачка кредитных карточек и черно-белый снимок симпатичной молодой девушки. Фотография явно старая: темные волосы девушки подстрижены «под пажа» — стрижка, модная в студенческие времена Жаклин. Любопытно, это Дюбретта в юности? Вроде бы разрез глаз и форма носа те же. Невольно вспомнив застывшее лицо Дюбретты, Жаклин поежилась и захлопнула бумажник.
Так, смотрим дальше... Полупустая аптечная склянка с маленькими желтыми таблетками; на этикетке — название, показания к применению и дозировка. Позаимствовав у Дюбретты ручку и клочок бумажки — чек из гастронома, Жаклин старательно списала все сведения с этикетки, после чего бросила пузырек в сумку.
Среди писем только одно было личным. Адресованное «Дюбретте» и отправленное на адрес газеты, где публиковалась ее колонка, оно начиналось словами: «Ахты поганая старая ищейка!»
Видать, кто-то из почитателей ее таланта. Письмо тоже полетело в сумку.
Остался только один предмет. Жаклин торопливо пролистала стенографический блокнот. Тот самый, в котором журналистка не раз строчила за последние несколько дней. Страниц восемнадцать-двадцать были испещрены скорописью — на взгляд Жаклин, совершенно непонятной.
Не без труда она запихнула блокнот в свой лиловый «конверт». Крохотная сумочка вся перекорежилась и встопорщилась, но тут уж ничего не поделать. Жаклин встала и стряхнула с юбки табачные крошки.
— Какая мерзость! — не выдержала близсидящая дама.
Жаклин глянула на засыпанный ковер.
— Точнее не скажешь! — охотно согласилась она и едва успела поймать слетавшие с носа очки. Вернув их на положенное место, она отправилась на поиски субъекта, из которого можно было бы вытянуть необходимые сведения.
Ноги привели ее к кабинету в служебной зоне отеля. Рассудив, что если постучит, то, скорей всего, нарвется на совет идти своей дорогой, она попросту повернула ручку двери и вошла.
На Жаклин уставились четыре пары глаз. Голова Дюбретты завалилась набок; глаза ее еще не остекленели и поблескивали, словно журналистка была рада видеть знакомую.
— Эй! — воскликнул один из троих мужчин.
— Какого черта!.. — начал второй.
Жаклин закрыла Дюбретте глаза и коротко бросила:
— Кто тут у вас главный?
Мужчина, который сказал «эй!», насупился и натянул простыню на лицо умершей. Второй тоже нахмурился и привстал. Третий продолжал сидеть как сидел, зажав двумя пальцами сигарету, дымок от которой плавно струился к потолку.
Одет он был опрятно и со вкусом, чуть ли не пижонски, хотя наметанный глаз Жаклин сразу определил, что костюмчик явно с распродажи. Темно-бордовый галстук гармонировал с полоской на носовом платке, торчащем из нагрудного кармана, и выставленными на обозрение носками. Высокий лоб обрамляла челка — отчасти седая, отчасти смоляная. Густые черные брови, абсолютно прямые, шли строго параллельно морщинам, прорезавшим чело. Элегантность и изящество облика портили лишь два неуместных штриха: белый шрам, пересекавший левую щеку от подбородка до уголка глаза, да пластиковая розочка в петлице.
— О'Брайен, — коротко представился он. — А вы кто такая, мадам?
Вместо ответа Жаклин скептически заметила:
— Мистер О'Брайен, розочка не вяжется с вашим ансамблем.
— Согласен, не очень стильно, — кивнул О'Брайен. — Она была приколота к рукаву Дюбретты. А где вы взяли ее сумку? — И добавил, скорчив гримасу, от которой уже на правой щеке залегла глубокая складка: — Она совершенно не вяжется с вашим ансамблем.
Жаклин опустилась на стул, который по чистой случайности освободил один из мужчин. Тот возмущенно выпучил глаза, но не успел и рта раскрыть, как О'Брайен распорядился:
— Вы свободны, Келли, Здесь больше нечего делать.
— Я тоже ухожу, — буркнул третий. — Пустая трата времени, а у меня его и без того в обрез. Хватило же у вас наглости вытащить меня сюда, чтоб я вам сообщил, мол, у вашей Дюбретты ходики свое оттикали.
Когда оба вышли, О'Брайен вперил холодные серые глаза в Жаклин, которая расположилась с видом человека, пришедшего надолго. Он протянул руку — и Жаклин отдала ему сумку.
